Вперёд, государь!

почему же, – я невольно подражал Эфестиону, – вы в первый же день не привели ко мне своих воинов?
Один из молодых и отчаянных вождей выкрикнул мне в лицо:
– Ты такой же, как все, базилевс! Чем ты лучше других?
Я это вытерпел. Стиснул зубы и велел принести знамя с вышитым вензелем.
– Пусть я не лучше других, но есть знамя, которое всех объединило. Ему и присягайте!
Они отказались. На сей раз мне возразил старый князь, повелитель пяти крохотных сёл:
– Раньше, базилевс, мы присягали тебе. Именно тебе, а не твоему флагу. Шитых золотом знамён у тебя вообще не было.
Я почувствовал, что вот-вот взорвусь и совершу непоправимое.
– Присягайте, – потребовал я, – либо мне, либо знамени, либо короне. Чему хотите!
– Тебе? Или твоей силе? – старый князь был стойким.
Мысленно я перебрал все способы расправы с непокорными. Но, поостыв, сообразил, как заставлю этих вождей покориться. Они первые люди своих королевств? Хорошо, пусть же выступят от лица своих народов. Не захотели присягать знамени – присягнут моему трону!
Заранее торжествуя, я поднялся на трон, застеленный красными коврами. Ковровая дорожка спускалась с него на площадь посреди лагеря, а часть ковра скрывалась в шатре. С площади подводили мятежных князей. Стражники толкали их, ставя на колени и опрокидывая вниз лицом, как будто вожди целовали, спускающийся с трона ковёр.
– Это же не пыль. Это всего лишь ковёр, – я уговаривал себя, беззвучно шевеля губами. – Это не проскинез. Это всего лишь принуждение к присяге.
– Неправильно, всё равно, это неправильно, – услышал я голос.
Я резко обернулся к Эфестиону. Сжав челюсти, он смотрел прямо перед собой.
– Что неправильно? Всё по справедливости! – я готов был броситься на него с кулаками.
А у бесценного моего Эфестиона хватило мужества терпеливо объяснить мне,  зарвавшемуся монарху:
– Ты не вправе, государь, признавать за ними достоинство первых людей. Оно не тобой им дано! Тем более ты не вправе тут же и отнимать его, – стоя на своём, Эфестион посмотрел мне в глаза.
От возмущения я почти задохнулся, но сзади послышались спокойные слова Ксанфа:
– Всё потому, базилевс, что мы не по справедливости начали поход: мы оставили в темнице Чёрную Даму.
Оглянувшись, я наткнулся ещё и на тяжёлый взгляд Гальмикара, моего верного друга и брата, вина перед которым жгла мою совесть. В его глазах я прочёл то, чего не было в словах Эфестиона и Ксанфа:
«Поход не завершён, государь… Поход ещё продолжается, и впереди нам встретится немало свободных царей, королей и князей».
Суд Равных забрезжил надо мною. Откровенный и справедливый, неподкупный и честный Суд Равных. По ковровой дорожке я бросился в свой шатёр. Ещё набегу я вынес себе вердикт о виновности.

Я скрылся от людей и задёрнул полог. Досада на окружающих превращалось в недовольство самим собой, а оно – в исступлённое раскаяние. Я сорвал с себя шитый золотом плащ и растоптал его ногами. Я снял и отшвырнул прочь кольчугу. Через голову содрал с себя рубашку – посыпались пуговицы.
Подняв плеть, которой погоняют коней, я ударил себя. Боль обожгла тело. Я взвыл во весь голос и принялся бить себя по спине, по плечам, по бокам. Пять, десять, двадцать пять беспощадных ударов. Так истязали себя римские флагелланты – секта бичующихся.
Умерщвление плоти! Это мне за гордыню, за две жены, за оскорблённого Гальмикара. Плеть рассекла мне кожу, и по спине потекла кровь. Это мне за корону, за знамя с золотым вензелем, за трон, укрытый коврами. За солдат-мародёров, за их бесчинства, за «справедливую» казнь-децимацию.
Каждое слово я сопрягал с ударом. Это – за проскинез, за проскинез, за проскинез. Кровь упала на спускавшийся с трона ковёр. Как это метафорично! Кровь короля проливалась на часть его трона. Символическое цареубийство в расплату за гражданскую казнь побеждённых!
Плеть в руке ослабела, инстинктивно я уже сдерживал силу ударов… Не об этом ли предупреждал меня тот Доктор в очках, говоря, что если рухнет один Святой Принцип, то с ним падут и другие? На моих глазах моими же руками погублена сегодня святая Справедливость. Искали её в походе и не нашли. Что произойдёт? Вот, когда исчезло Простодушие, распалась на части Мусуфликандия.
Что, если канет в никуда ещё и третий принцип, само святое Неизумление? Если люди двух миров выйдут из ума – что за хаос начнётся!
Меня замутило, и я упал. Наверное, за пологом шатра услышали, как стукнулось тело. Я истекал кровью, но меня спасли. Смутно, сквозь сон, я помню Эльжбету и Эльздетту, как они промывали мне раны и останавливали кровь, возливая вино и масло. Раньше моя кровь врачам второго мира не подчинялась! Что-то уже стряслось, но я не изумлялся. Я спал и видел, что Гальмикар, Эфестион и Ксанф, как раньше, плечом к плечу встали у входа в шатёр и берегли мой покой.
Вечером того дня вожди побеждённых племён единодушно мне присягнули. Не пресловутому трону, не серебристому знамени, а именно мне. Придя в себя, я узнал об этом.
Но в день, когда мы выступили в обратный путь, моя стотысячная армия не смогла пересечь заурядную автодорогу. Шоссе легло непреодолимым препятствием. Конница, что без труда форсировала реки, встала как вкопанная. Прежде мы просачивались сквозь поток автомашин, как волна проходит через волну. Теперь всадников сбили грузовики, а колесницы протаранили собой автомашины. Скрип тормозов, битые ветровые стёкла, ржание коней, вопли возниц – всё это смешалось.
Этеры растаскивали перевёрнутые повозки. На бамперах и зеркалах машин болталась запутавшаяся упряжь. Гудели сигналы. Обезумевшие водители выскакивали из машин. Тысячи воинов в доспехах перемешались с тысячами людей на пышущей гарью автодороге. Я выскочил на шоссе. Расталкивая людей разных миров, я кричал до хрипоты своим подданным:
– Отойти от них! Всем отойти от дороги! – но только сорвал голос.
Я всё же сумел отвести армию. Мы пересекли шоссе в другом месте и почти без потерь. В тот день и час мы поняли, что святой принцип Неизумления больше не существует.

История пятая
Поверженный на асфальт

Что и говорить, для меня она оставалась Белой Принцессой. Влекло меня к ней, тянуло. В первом мире я повсюду сталкивался с Терезой: в лицее, на улицах, возле офисов, в которые мне доступа ещё не было. По-моему, она неплохо устроилась. Когда исчез последний святой принцип, пропали все разделяющие миры преграды. Я изнывал от взрослого, прежде мне не знакомого влечения. Встретив её мельком, я весь остаток дня не мог прогнать из головы её образ.
В тот год у Эльжбеты и Эльздетты родились сыновья. Они не пришли из заповедного леса, как свойственно природе второго мира, не склонились перед отцом с матерью, прося принять их. Нарушая законы, они родились на свет из материнского чрева, что выдало принадлежность их отца первому миру.
Взяв на руки младенца своей жены, Гальмикар не сказал мне ни слова упрёка. О правде, известной нам обоим, мы молчали, но я-то молчал малодушно, а Гальмикар – великодушно. Компенсируя свой стыд, я назвал сына Давид-Александром, поскольку наследник нуждался в царском имени, а Гальмикар, вторя мне, назвал сына Леон-Цезарем.
Сказал ли я, что после присяги вождей, страна возродилась? Но с утратой Простодушия на искренность подданных я мог только надеяться. Им тоже оставалось лишь верить мне на слово, что я ищу Справедливости. Теперь мы были вынуждены договариваться ещё и с державами первого мира. Люди двух миров не должны притеснять друг друга, но в правдивость этих намерений тоже приходилось лишь верить.
Я сознавал, что причина нестроений где-то поблизости. Укоряя в бедах себя, я был склонен переложить часть вины на Терезу, чей образ отпечатался в моей натуре. Как-то раз я решил снова очистить душу самобичеванием. Я уже поднял плеть флагеллантов, но в комнату вошёл Ксанф.
– Что? – я отбросил плеть в раздражении.
Не говоря ни слова, Ксанф сел у стола. Он будто бы предлагал мне начать разговор первому. Я знал, о чём должен спросить его, и потому мучительно выдавил:
– Ну, так что там? Чёрная Дама в темнице… э-э… жива ли ещё?
Её сиятельство привезли во дворец на следующий день. Встретив Чёрную Даму, я приказал срыть темничную башню и возвратить ей родовой замок. Она с достоинством отказалась. Чёрная Дама заметно состарилась, если можно говорить о возрасте во втором мире. Она почернела глазами и побледнела лицом.
– Правда ли, что причина несчастий в Терезе? – я направил разговор в нужное русло.
Бывшая узница сощурилась, видя, как я отвожу беседу от себя самого, но, помолчав, ответила:
– Старый король так страдал из-за того, что пресеклась династия. Бедняга! В роковой день из леса не появился его долгожданный сын и наследник. Дочь была ошибкой природы! Отец стал бояться, что с её воцарением исчезнут все остальные законы и принципы мира.
– Итак, умирая, он завещал Чёрной Соправительнице следить за принцессой и контролировать каждый её шаг, – уточнил я.
Моя собеседница скорбно кивнула, и тогда я договорил:
– Но появился я и всё испортил?
Чёрная Дама всплеснула руками. Это обозначало либо смех, либо возмущение.
– Нет, ты всё усложнил, государь! Тереза вызвала тебя, человека другого мира, а принцип неизумления на тебя не подействовал. Она всех перехитрила, Трувёр! Ты грубо вмешался, и твой чёрствый мир раскрылся внутри моего.
– Так это я – причина всех бед? Ну, спасибо тебе, – помрачнев, я оперся о подоконник.
Чёрная Дама затрясла головой:
– Ты стал ошибкой Терезы, ты оказался социально неразвитой личностью твоего мира!
– Ребёнком! – разозлился я. – Это называется: я был ребёнком.
– Вот именно, – фыркнула Чёрная Дама. – Это нас и спасло. Тебя тянуло к Терезе, но так по-детски, что ты не сознавал похоти. Ты потряс законы моего мира, но тебя инстинктивно, опять же по-детски, тянуло к справедливости. Эх, если бы ты послушал меня и не отпускал Терезу!
– Куда не отпускал? – вскинулся я.
– В твой мир. Он мир манил её так же, как тебя притягивал наш! – она с гордостью выпрямилась, подчёркивая превосходство её мира.
Я отступил. Чёрная Дама вышла победительницей. Она отодвинула стул – он ей мешал, она выключила радио. Вообще, она легко распоряжалась вещами из первого мира. Она подошла к окну. Внизу автомашины прогревали двигатели, а мотоциклист промчался из конца в конец переулка. Я проводил его взглядом – всадник на железном коне на секунду завладел моим вниманием.
– Твой мир занятен, – признала Чёрная Дама в задумчивости, – он притягателен. Теперь я могу рассмотреть его в подробностях. Послушай меня, царь! Что ты искал у нас? Вспомни. Ой, только не говори, что пришёл за серебристым плащом и чарующе-синим платьем!
Я сжал губы. Оказывается, она многое обо мне знала.
– Что ты искал, базилевс? – она сменила гнев на милость и заговорила покровительственно, почти по-матерински. – Чего не достаёт твоему миру? Подумай. Нечто обратное стала искать в твоём мире Тереза.
– Я должен подумать, – пробормотал я.
– Не торопись, но и не медли. Спроси тех, кто простодушнее… чем ты.
– Посоветуй мне этого человека, – сдался я окончательно.
Чёрная Дама, всматриваясь в меня, проговорила:
– Ну, скажем так, лежит за пределами Мусуфликандии страна трёх цезарей Линкистрия. Им не была нужна твоя детская