личные мысли я могу показать тебе… - она вынула из маленького клатчика свёрнутые в аккуратную трубочку белые листы с пожелтевшими краями.
- Я несколько раз пролила туда кофе, несколько раз исписывала твоим именем поля листов. Несколько раз вынуждена была признаваться в своём притворстве самой себе… чтобы только ты смог потом поверить мне и дать шанс…
У неё задрожали руки. У меня же жарко стукнуло в груди сердце. Я взял эти листики, снял резинку, скреплявшую их. Полинин взгляд был устремлён на меня с надеждой и каким-то страстным желанием поспешного моего прочтения и осознания её послания.
Такое же выражение… когда-то было у Жанны. Когда-то. Сегодня. Только сегодня мне виделся глюк. А Полина, с её внутренними «преображениями», реальна? Или это – очередной пьяный бред? Очередной шаг нестойкой личности в пропасть.
Я взглянул на листы один только раз и не захотел смотреть больше. Обожгло серым пламенем, как только прочитал название проклятого сайта и слово: «Серый»… это было странно и больно. Какая-то тянущая боль, звенящая в голове. Внезапно протрезвевший, будто поражённый молнией, я смотрел на Полину и всё ещё не мог поверить в этот спектакль с возвращением ,сайтом и прочей…
Бредятиной. Я еле выдавил из себя, потянувшись к ней через весь стол и болезненной хваткой сжав Полинун руку так, что у неё клацнули и без того стучащие от холода, принесённого в дом, зубы:
- Скажи мне… это всё… ложь, ведь так? Скажи мне… - дальше всё было, будто в беспамятстве. Полина спешно покачала головой, и, проворно обхватив мое лицо, впилась в мои губы поцелуем. Вкус дождя. Вкус каких-то лакричных леденцов. Полина их раньше тоже ненавидела.
- Моё воспалённое горло разодрала простуда и тоска по тебе… когда исчезнет одно, то второе тоже исчезнет в серых сумерках! – жарко шепнула она мне на ухо.
И дальше – снова бред. Снова воспалённый бред , являющий собой череду непонятных картин извращённого воображения, череду звуков, похожих то на сдавленный, то на восхищённый стон.
«Скажите… что это… ложь…» и снова прикосновение к чьим-то, таким знакомым, но странным, губам. Это был не я. Это была одна сторона моей души, вновь поверившая Полине и готовая попасться на очередной крючок.
Или этот крючок всё же был правдой? Иногда ведь правда может приманить лучше всякой лжи…
На этот вопрос я не мог этой ночью ответить сам себе.
***
Ты ушёл, ничего толком не объяснив. Очень быстро. Даже не дал мне задержать тебя и обернуться. Задержать одним взглядом. Одним лишь… нет, это глупо. До невыразимого смешно. Ты не должен подчиняться мне. И никому не должен.
И, если подумать, то ты вообще не виноват в прошлых и настоящих размолвках. Ни капли – кругом лишь отпечатки моих следов. Пальцы, ноги, руки… всё оставляет следы. И на твоих плечах они остались, чтобы потом кануть в лету. Моя вина, что ты ушёл. Не нужно было никаких резкостей в поведении, которые некоторым кажутся настолько комичными и вычурными.
Эти «некоторые» готовы простить меня. Но ты – нет. Ты слишком горд, чтобы простить. Слишком. Хотя, мне иногда казалось, что твоя гордость давно растоптана и разбита в дребезги, судя по комментариям на сайте, который, возможно, готов был соединить или помирить нас.
Это, возможно, и было неосторожным шагом с моей стороны. Казалось, что я могу в этом городе на что-то рассчитывать.
Я знаю, ты взволнован-
ты так боишься чьих-то слез.
Но я — всего лишь клоун,
не принимай меня всерьез…
Здесь неуместна жалость,
за что, скажи, меня жалеть?
Пусть у меня нет шансов,
но я могу тебя развлечь…
Вечная песня в моих наушниках. В серой комнате. Скажи, что вчера было – действительно развлечение? Печального клоуна, который верил во что-то и надеялся изменить. Возможно, я в один момент оказалась слишком смелой, а в другое мгновение струсила? Струсила, когда всё казалось лёгким, будто полёт бабочки.
Я плачу? Нет, это вода. Струи, которые медленно по лицу стекают. Вода, которой с смываю свой неяркий макияж. Вода – холодная, просто ледяная. Закаливаю чувства, закаливаю нервы, только плакать всё равно хочется.
От того, что сама виновата. От того, что следы моей вины усеяли весь путь от одного города до другого. Не надо было сюда приезжать. Приехать, чтобы потом взять и разрушить ещё совсем не построенное.
Вытираю воду с лица жёстким, колючим полотенцем. А потом гляжусь в зеркало – долго, неотрывно. Что-то ведь стараюсь разглядеть, а ничего не видно, кроме узкого лица, растрёпанных каштановых волос и пустых глаз, которые хотели наполниться чем-то большим. И хочется разбить зеркало, чтобы жалкая фигура в нём больше не отражалась. Никогда.
Чтобы трещины пошли. Чтобы кровь из рук потекла, а я задохнулась от боли. И, хватая ртом воздух, подобно рыбе, я упала бы на скользкий пол старой квартиры. Упала очередной раз, будто печальный клоун, зарабатывающий на своей боли много-много денег.
Везёт же. Что я заработала – только хроническую глупость и кривые мозги, которые всегда подсказывали мне неверные выходы из лабиринта самых сложный положений на всей земле.
Во всём мире. В моём маленьком сером мире, который опустел, даже не наполнившись. Вакуум.
А солнце бы играло на осколках зеркала. Бледное солнце, которое только что ворвалось в комнату и осветило часы, которые замерли. И проклятый будильник не сработал бы, если я не проснулась бы сама за несколько часов до этого.
Бледное утреннее солнце сквозь туман. На стекле остались капли дождя, а на улице – жуткая слякоть. Не хочется никуда идти. Просто лень. Хочется остаться, зарыться в подушку лицом и заснуть. А проснуться уже в своём родном обиталище, где всё было просто и понятно. Скучно, но понятно. Словно по расписанию ненавистной работы.
Я смотрю в зеркало и вздыхаю: нужно замазать тональным кремом огромные мешки под глазищами. Я не спала почти всю ночь – так, дёргалась, ворочалась и произносила имя, пропахшее моей виной. Ловила, казалось бы, тающие во тьме плечи, почти знакомые и почти родные, шептала: «Прости» гнусавым голосом, а затем смеялась через грусть и плакала от разбирающего приступа смеха. Смех был просто так. Казалось, будто я глушила что-то шутками старыми, как палёной водкой.
Я поправляю волосы, одеваюсь, застёгиваю белую блузку на маленькие пуговички, чёрную юбку на скрипящий замок, одеваю пальто, пропахшее осенней грязью и дождём.
Шляпку с вуалью… чтобы не видеть снова лицо, перед которым, возможно, покраснею, а возможно, постараюсь просто на него внимания не обращать.
Какая-то странная жизнь. Вечно под маской, будто не желаю открыть лицо. Будто приросла, стала чем-то большим. А вот несколько мгновений назад у меня хватило смелости и сил снять эту паршивую часть моего гардероба.
Несколько мгновений, которые прошли мимо. Прошли через душу, натянули невидимые струны… снова испарились, оставив после себя горький привкус. Микстура «одиночество», которую выпить захочет не каждый.
Я выхожу из холодного дома, оставив ключи в замочной скважине. Дом – то место, в которое хочется вернуться. А мне не хочется возвращаться туда. Мой дом – не здесь, но и не там, откуда я приехала.
Мой дом… дом должен быть связан с определённым человеком. А у меня этого дома нет теперь по своей вине. Вина заняла дом, выселила меня предварительно. А выгнать её не хватит внутренних сил. Теперь я не сильная. Теперь я не смелая. Я даже не могу сказать : «Ха-ха» механическим голосом и посмеяться над собой.
Пусть надо мной смеётся теперь другой человек. Пусть моя нарисованная слеза на сердце (если он, несмотря на мою вину, попробует туда заглянуть – мечтать мне ещё никто не смел запрещать) его не испугает.
***
Город D действительно маленький. Как кукольный домик – то ли я действительно давно не гостила здесь и отвыкла, то ли он стал меньше. Кукольный домик, по улочкам которого мчится перекати-поле. Никто не знал, откуда здесь взялись пучки этой травы. Вроде, здесь недалеко были поля – пустынные, где ничего не сеяли, где можно было кричать и не бояться, что тебя кто-то услышит.
Глядя на перекати-поле, я остро ощутила невидимую, непонятную связь между своей судьбой вечной странницы, ищущей приюта, и беспорядочным кружением пучков сухой, колючей травы.
Интересно, а у перекати-поля тоже напускная сухость и колючесть? Ведь надо посмотреть на непробиваемую, холодную стену, вроде меня. Из стены выпили все эмоции, никто не верит, что за стеной может скрываться что-то вроде рощи, в которой легко дышать.
А перекати-поле было когда-то зелёным? Охапки травы колючей улетают прочь. Дует порывистый ветер. Резкий ветер. Я снижаю скорость и продолжаю идти дальше. Теперь полы моего пальто шевелятся. Теперь, если дать мне зонтик, я могла бы улететь. Далеко-далеко улетела бы…
А может быть, просто упала и расшиблась в лепёшку. И кто-то бы в толпе засмеялся. Может, в предсмертных муках, взглядом я бы поймала знакомое лицо. Оно бы смеялось громче всех, стараясь скрыть боль.
Глупые мысли… их развеет ветер, подобно пеплу, который летит в разные стороны от брошенной на асфальт сигареты.
***
Я иду по маленькой набережной и зябко потираю руки, вдавливаю голову в плечи. Сегодня я забыла перчатки. Хотя от одной перчатки мало толку. Одну я потеряла, когда бежала по дороге, беспорядочным взглядом окидывая окрестность.
Я приближаюсь к железным ржавым перилам. Холодные. Буквально ледяные. Сегодня такая погода, что капли дождя застывают, подобно маленьким алмазам. Я резко отдёргиваю руку. Обожглась.
Я поднимаю взгляд и смотрю вдаль. Там рисуются контуры деревьев. Там сухая трава, странствующая по свету взад и вперёд. Там течёт важная река, которая вот-вот замёрзнет и превратиться в огромное зеркало. Зеркало… в зеркало превращается вода. И зеркало нужно разбить.
А я, рискуя жизнью,
могу упасть к твоим ногам.
Но все мои ужимки —
пустой, дешевый балаган.
Балаган? Ну да. Упасть и разбить зеркало, будто признав свою вину и трусость, стало новой безумной идеей. Превозмогая неприятные ощущения, я перекинула ногу через железные ледяные перила.
Мои ноги бы заскользили. Я схватилась болезненно за удерживающее устройство и перевела дыхание. Вновь оглядела печальное зеркало, которое блестело в лучах солнца. Река только-только покрылась льдом. Это покрытие можно было легко разбить телом, чтобы признать своё поражение и утонуть, содрогаясь в конвульсиях.
Это будет недолгий полёт. Это будет слабый удар. Это будет кровь, застывшая в жилах. Это будет падение, над которым многие станут смеяться. К ногам знакомым, чтобы увидеть хоть горькую усмешку, я падаю.
Всё разрушила. Всё перечеркнула, а теплоту, недавно наступившую, резким движением превратила в лёд.
Я разобью этот лёд. Это зеркало, отражающее всю глубину моего паршивого поступка настоящей мерзавки. Я искуплю свою вину перед знакомым человеком за моей приезд.
Я искуплю вину перед несостоявшимися нами.
Сердце бьётся, как маленький барабан. Странное ощущение- страх и предвкушение предстоящего полёта слились воедино. Ветер вновь подул, растрепав кудри, сдул еле державшуюся шляпку с вуалью. Хоть сейчас я буду искренна, закрыв глаза и забыв обо всём.
Я не скажу ни слова,
ведь у меня — немая роль.
Ведь я — печальный клоун,
ведь моя боль — смешная боль…
Ни
