мелькающее то и дело лицо, исполненное сумасшедшим блаженством. Очередной прыжок. Тонкими пальчиками женщина подхватила юбку и встала на кончики пальцев. Только сейчас я заметил, что сапоги она тоже сбросила.
Музыка стала чуть тише. Замерло дыхание, замер мой взор на ней. Робкими, но настойчивыми шагами, Жанна подошла ко мне и протянула руку, манящую вдали.
- Вы…
- Умоляю, молчите. Можете только подпевать этой потрясающей музыке. Растворяйтесь в ней – посмотрите на меня, когда я становлюсь другой. Если бы Аня и Коля были бы здесь, то они могли увидеть это тоже! Но… они не оказались рядом, не услышали тихий зов…
- Мне… повезло?
- Кто знает? Вы просто оказались рядом, так что пользуйтесь мгновением. Когда отсутствуют пустые слова во имя пения, когда песня сливается с музыкой, я становлюсь совершенно другой – ограничения сама снимает жизнь, будто извиняясь за будние дни, устраивая мне праздник… так пользуйтесь же моментом, наглец, оказавшийся рядом в нужную минуту!
***
Уже потом, когда я кружил её, когда носил на руках хрупкое тело, дрожащее от поступающего волнения, когда музыка уже не звучала, но слова песни всё вырывались с розовых (теперь уже не пепельных)губ криком диким, похожим на стон, тихий шепот раздался над её ухом с жемчужной сережкой:
- Почему же Вы ждали меня, чтобы станцевать?
- Потому, что… иногда хочется быть услышанной, даже наглецом. Иногда хочется танцевать и думать: кто-то, кроме меня, так же чувствует себя другим во имя этого танца, не отдавая себе отчёта…
- Но Вы же не любите делать людям приятное!
- Иногда скучная жизнь мизантропа требует своего разнообразия!
Свет в кафе погас. Послышалось усталое: «Мы закрываемся», обращённое двум фигурам, замершим на паркете.
А в памяти ещё звенела, разливалась по всему телу одна только песня, ставшая девизом сегодняшнего дня:
She is dancing in the wind
Almost dancing everything
Every moment of her life
She is taking me with her
With the music in her heart
She is breaking every ice…
***
Поздним вечером я лежал на жёсткой кровати и вспоминал этот танец, молниеносно ворвавшийся в мою жизнь – закрывал глаза и с каким-то больным наслаждением вспоминал сегодняшние движения – будто какой-то глюк, какая-то иллюзия.
И осознание того, что это никогда больше не повторится… не скажу, что оно заставляло меня «кидаться из угла в угол и кричать, подобно раненному зверю», но это было ощущение не из приятных. Это было некое подобие пустоты и каждодневного одиночества, разнообразить которое было просто необходимо.
И разнообразил. Вновь дребезжащий звонок в дверь, который заставил приоткрыть один глаз раздражённо и отвлечься от «великих своих психологических мыслей»… и, собственно говоря, правильно. Хватит быть Литваком*, пора возвращаться в реальность.
Лениво поднявшись и, шаркая ногами в дырявых клетчатых тапочках, я прошёл к двери. Ну, кого могло принести в пол двенадцатого ночи? Разве что…
Нет, моя одномоментная партнёрша Жанна, которая рассталась со мной довольно холодно – после танца ничто не мешало ей натянуть маску непроходимой мизантропки.
- Знаете… давайте забудем всё, что было здесь? Всего лишь странности нелепой натуры, желающей вырваться на свободу. Прошу, иначе я могу завтра и уехать от накатившего стыда перед таким наглым типом, как вы.
Сказала Жанна, выйдя из кафе на улицу и медленно чопорно покачав головой из стороны в сторону на моё предложение её проводить.
- А давайте… - вырвалось у меня. – Мы и так не были связаны никакими обязательствами по отношению друг другу.
- Вот и славненько. Я не обязана оставаться танцоршей-дурочкой на глазах у первого встречного, пусть и друга моих «настоящих товарищей».
С этими словами сплелись звуки цокания каблуков, разбрызгивающих лужи и протыкающих асфальт. Пальто, небрежно свёрнутое, было у неё под мышкой. По-прежнему расстёгнутая блузка, по-прежнему растрёпанные волосы. Иногда мне казалось, что ей хочется остановиться и оглянуться, но я эти глюки тут же списал на помутившееся от алкоголя воображение.
Несмотря на внешний вид «танцорши-дурочки», она с вызовом шла по улице и будто пыталась всей своей невозмутимостью и пустотой в глазах закричать истерично: «Вот, смотрите, какая я неприступная, чёрт возьми!»
И ради чего? Ради того, чтобы «первый встречный» понял, что танец – просто чепуха? Только зря она старается. Всё и так понятно.
Только непонятно, как я во всё мог на миг поверить. Там, в кафе, среди обшарпанных стен и глазеющих посетителей, за глаза уже прозвавших нас парочкой. Как? Но я уже стараюсь меньше думать о своих иллюзиях, хотя всё ещё жду.
Непонятно чего жду. Как верный пёс ждёт своего хозяина. Вот-вот откроется дверь и вновь начнётся танец… нет, она сама сказала, что танец был бредом. Пора этот бред забыть.
- Здравствуй, Димочка! – обратились ко мне, когда я открыл уже дверь и смотрел мимо ночного посетителя. Собственно, это могли быть и воры, и убийцы. Прострелили сердце – ничего бы не заметил, точно.
Лежал бы так… а вдалеке бы носилась танцующая дурочка. В моём затихающем разуме и предсмертных глюках. Свой бы дневник завести на сайте, назваться бы по-другому? «Глюкнутый танцор…» подходит, а?
То-то прикасается к моему плечу. Кто-то глубоко вздыхает. Совсем рядом. Рукой можно подать. И на талию положить. И…
Забыть. Скорее, скорее. Я сплю. Это – тоже какой-то бред. На самом деле ничего не было и нет. Я – по-прежнему «вечный оптимист», который ругается с некой «Дамой в сером…»
- Милый, что с тобой? Или ты не рад меня видеть? Ты так быстро убежал от меня, будто от призрака какого-нибудь! Я даже не успела тебе ничего объяснить…
Всё. Пора очнуться. Я вглядываюсь в лицо гостя, неожиданно пришедшего ко мне в дом. Стало ещё хуже. Надо закрыть дверь. Закрыть. Глюки не перестанут беспокоить меня.
Полина. Это уже ненавистный бред. Достающий бред, который отдаёт гнилью былых отношений. Его тоже хочется забыть. Навсегда забыть. Но…
- Можно мне войти, Дим? А то идти по такому адскому ливню…
- Адский ливень? Ты о чём вообще? Мне казалось, что там сухо, как никогда… - говорю я невпопад, с раздражением, нарастающим внутри. Сухо, как никогда – это у меня во рту и на губах после дикого количества выпивки.
Она стоит и что-то лопочет, будто зверёк, загнанный в угол. Потёкшая тушь, мерцающие неярким блеском серые глаза. Растрёпанные волнистые каштановые волосы, которые чуть длиннее, чем у Жанны. Бледные губы, на этот раз, с синеватым оттенком. И такое выражение точёного мраморного лица, будто она на самом деле сожалеет и раскаивается.
- Ты, наверное, шёл по улице раньше меня. Знаешь, я раньше всё помнила – все переулки, все магазины, все кочки на пути к твоему дому. А ключи… твои старые ключи, что я, на счастье, не успела тебе вернуть, позвякивали у меня в кармашке. Я искала, смотрела сквозь сумерки, но заблудилась. Я упала, сломала каблук, порвала колготки и одежду…
Я задумчиво-пьяным взглядом окинул фигуру Полину Беловольской ещё один раз. Знакомая мне фигура стала ещё более тонкой, а тёмно-серое пальто с коричневыми крупными пуговицами висело на ней, будто мешок. Я так понял, белую блузу под пальто удерживал тугой корсет.
А Полина ненавидела когда-то корсеты. Вот, жертвы, жертвы, будто бы искупляющие вину перед когда-то влюблённым в неё идиотом.
- Я шла к тебе сквозь туман и думала – скорей бы, скорей… плевать, что ты наорёшь на меня, возможно, даже выгонишь. Но мне так хотелось чего-то родного, так хотелось душевной истерики в заполонившей пустоте…
Я нахмурился. Это были строки из дневника Дамы в сером. Что-то напомнившие – возможно, даже личное состояние на данный момент. Горько усмехнулся – Полина всегда умела играть на своём любимом инструменте.
Нервы, нервы. Глюки, глюки. Вот опять голова кружится. Ослабевшей рукой я хватаюсь за дверной косяк.
Она стояла в пальто с грязным пятном внизу, с порванными колготками, с разбитыми в кровь коленками, с одной лишь перчаткой, которую Полина нервно теребила в руке и хотела, похоже, разорвать в клочья.
- Я потеряла перчатку, которая была памятью о прошлом. Я потеряла её, словно хотела доказать… ты ведь знаешь, я любила носить перчатки разных размеров – когда-то я потеряла одну из твоей пары, одну из пары, подаренной ненавистным мне теперь человеком. Теперь. Остался только ты – единственная перчатка в моей руке, единственная капля в бокале моей жизни…
Она говорила пафосно и тихо, то с придыханиями, то с испуганными глазёнками, поспешно вытирая тушь. Действия говорили проще, чем слова. Но гораздо больше. Давили на жалость, буквально высасывали её из моего пьяного разума.
- Заходи… - коряво бросил я, будто устав выслушивать все душевные излияния, будто снова попавшись на заготовленную приманку.
Она благодарно кивнула и вошла. Ворвалась снова, как вихрь, в мою жизнь, пропитанную бредом и танцем с полу-мизантропками, полу-незнакомками.
Прикрылась дверь с какой-то надеждой: «Может, кто-нибудь ещё придёт?» А пока я следовал за Полиной, которая медленно прошла в кухню и села за обеденный стол, небрежно положив маленький чёрный, замызганный грязью, клатч на пол и, резко выдохнув, стиснула виски руками.
- Как же болит голова, Димочка… как же сердце моё болело, пока я тосковала по тебе… столько миль, столько слёз…
- Ты сама это себе устроила. Так что обвинять меня не в чем.
Я сказал это немного резко. Чтобы показаться более неприступным, более твёрдым, чем был раньше. Хоть и знал, на горе моему мужскому самолюбию, что это невозможно – тюфяк он и есть тюфяк, хотя корчит из себя скалу. Тюфяк из скалы? Было бы неплохо…
Не спать. Трезветь. Смотреть с иронией на ту, что когда-то разрушила тебе жизнь, а сейчас сама готова валяться у ног за прощение, чтобы потом повторить всё заново.
- Ты, наверняка, думаешь, что все мои раскаяния – лживые, фальшивые…
- А ты научилась читать мысли?
Она только усмехнулась и стянула с головы помятую чёрную шляпку с вуалью, больше теперь похожую на какой-то блин с налипшей грязью, травой, мусором, сигаретными окурками и прочими примечательностями нашего городишки.
Поднялась дождевая пыль. Запах дождя и хризантем. Как давно мне это знакомо… хризантемовый шампунь. Букет цветов, которые я подарил ей на первое свидание. Вновь – уловки, вновь мои слабые места, воспоминания и мечты. Чертовка. Играет, упивается своею игрой. Хотя по глазам, пропитанным слезами и почти-настоящностью, этого и невидно.
- Можешь думать так.
- Спасибо, Полиночка. Ты мне разрешаешь, да? Я-то уж думал – как же быть, коль её высочество не скажет веское слово…
- Дима! Прости меня… пожалуйста, прости… я не имела ввиду ничего такого… я лишь сказала, что ни в чём снова не хочу тебя ограничивать. Но я действительно изменилась и готова доказывать тебе это каждый день.
- Доказывать? Зачем доказывать? Луну с неба доставать полезешь, что ли? – я нервно, пьяно засмеялся, развалившись на стуле, стоявшем на другой стороне стола. Я в несколько размазанных тонах видел это печальное лицо, эти опущенные глаза.
Чёрные круги, тени, отбрасываемые люстрой, плясавшие на её лице, дрожавшие плечи… и кудри цвета меди. Я не верил ничему в нервных жестах и одновременно верил всему. Будто что-то прежнее действительно просыпалось, но потом потухало.
- Луну с неба – нет, но вот, свои
