лавочке, смотрит на незнакомца жалким испуганным взглядом.
- Мой, оттай, - сильно картавя, как обычно начинающие говорить после сильной контузии, произнес незнакомый парень.
- Твое, твое. Не бойся. Я просто из любопытства. Прости. Думал, может шпион немецкий. Одет ты парень чудно. Снизу больной, сверху военный. Как зовут тебя. – Иван посмотрел на незнакомца, аккуратно стал собирать вещи, класть в вещмешок.
- Федус, - произнес парень и протянул Ивану грязную ладонь с давно не стрижеными ногтями и добавил, - Белалус.
Иван даже опешил.
- Иван, русский. Или просто «Железо».
- Зелезо? – не поняв, переспросил Федус.
Иван внимательно посмотрел в лицо незнакомца. Наивное, совсем детское лицо с карими глазами. Растерянный блуждающий взгляд.
- Да ты парень больной!?
Федус сразу изменился, стал серьезным, даже испуганным.
- Федус не больной. Федус здоловый.
Для убедительности он встал и стал демонстрировать Ивану свои руки, ноги, убеждая, что он совсем здоровый и все у него на месте.
- Федус здоловый, - повторил он. – Зелезо больной, - и пальцем показал на Иванову деревянную култышку вместо ноги.
Сомнений у Ивана не осталось. Федор болен психически, или юродивый, как всегда звали таких людей на Руси. Но судя по пухлой папке медицинский заключений и трем наградным удостоверениям, он не был Федусом с рождения. Он был Федором Богдановичем Крунич, в пятнадцать лет награжденным двумя боевыми орденами. Федусом он стал потом, видимо после ранения и страшной контузии. Иван видел сотни таких людей. Одни приходили в себя через месяц, пусть и говорили плохо, но память возвращалась. Другим, как говорили в госпиталях врачи, нужны годы, а кто-то оставался таким всю оставшуюся жизнь.
- Ты откуда взялся Федус Белорус? Убежал с больницы? - Иван похлопал своей кувалдой ладонью по плечу своего нового знакомого.
- Федус здоловый. Не надо в плиют, - быстро заговорил Федус, словно испугавшись, что здоровый, небритый и хмурый мужик на деревянной ноге отправит его снова в приют для душевнобольных, откуда он убежал два месяца назад. По щекам Федуса потекли слезы.
- Не бойся, Федька! Я тебя не отправлю никуда. Будешь жить у меня. Проживем, не дрейфь. Один хромой, другой убогий, а вдвоем веселей. Будем жить Федька, радоваться жизни. Пусть каждый по-своему. Но жить надо Федор. Для чего тогда мы прошли этот ад? Для чего победили?
* * *
Иван «Железо» привел Федора в свою коморку. Свозил в районную больницу, через военкомат оформил опекунство. Врачи приюта претензий к Федору не имели. Он считался добрым и спокойным. И врачи были искренне рады, что над ним оформили опекунство. Научно болезнь Федуса врачи поясняли так: он остановился в развитии, стал пятилетним ребенком и может жизнь среди людей, в семье, вернет ему память.
- Каждый человек неповторим. Его организм индивидуален. Смог же он заговорить после нескольких лет полной немоты. И понимает он все, исполнительный очень, - рассказывал Ивану седой пожилой доктор из приюта. – Может, память вернется. Нужно время…
Сколько их израненных горем было после войны? Кто их считал? Душевная рана – самая страшная рана человека.
Но, может, память Федуса не хочет возвращаться? Хочет остаться такой: наивной и бесхитростной, чистой и безответной, как детская душа?
Глава 3
Дядя Данила, проводник партизанского отряда почти сутки нес по одним ему известным и видимым тропам Федора в отряд. Очнулся парнишка в землянке-госпитале. Ночь. Кто-то стонет в углу, бессвязно произносит какие-то имена. Тяжелораненый офицер-сапер Антон Иванов бредит, кого-то зовет, дорогих близких ему людей. Тусклый свет приглушенной керосинки на столе слабо освещает углы землянки. Здесь, кроме Федора и Антона, еще двое раненых: сержант Зубарев и Николай, семнадцатилетний парень из близлежащей деревни. Его деревню, как и родную Федору Рудню, сожгли каратели. Сельчан гнали на станцию для отправки в Германию. По дороге на охранявший жителей конвой напали партизаны. Отбили пятьдесят шесть человек: кто-то ушел в другие деревни к родным. Двадцать пять человек, все мужчины и три женщины остались в отряде. Им было некуда идти.
В памяти советских людей останется сожженная фашистами вместе с жителями деревня Хатынь. А сколько их, неизвестных деревень и хуторов было сожжено? Жители замучены или отправлены в концлагеря в Германию? Десятки! Сотни! По всей многострадальной Белорусской земле. Каждый четвертый житель Белоруссии погиб в годы войны. Каждый четвертый!
Федор остался в отряде, стал разведчиком. Ходил по деревням, в Бобруйск, собирал информацию, передавал донесения и шифровки. Через год по его просьбе его перевели в особую группу подрывников, которой командовал выздоровевший старший лейтенант Антон Иванов.
* * *
К югу от поселка Ясное, по широкой пойме, течет река Сосна. Почему Сосна? В десятках километрах вокруг не было ни одного хвойного дерева. Смешанные леса начинались в сотне километров на север. Здесь растут дубы, липы, береза, орешник и осины. Кто знает, почему назвали так реку предки, когда после знойного дня находили прохладу и отдых. Поили лошадей сторожевые дозоры первых русских крепостей-поселений, построенных на южном рубеже Дикого поля для защиты от татарских набегов. Может, росла здесь на берегу одинокая сосна в те далекие годы? Служила ориентиром русским воинам, охранявшим границу зарождавшегося русского государства?
Весной по берегам Сосны загорались белыми и розовыми огнями кусты жасмина и боярышника. Опьянял чистый воздух, наполненный запахом цветов диких яблонь и груш. Хотелось дышать полной грудью. Просто стоять, смотреть на чистую и быструю речку, бегущую к далекому южному морю. Слушать звонкие чистые трели непревзойденных по всей Руси соловьев, прилетавших в наши края. И дышать!
«Железо» купил Федору новую одежду, дорогие по голодным послевоенным временам покупки. Подарки он принял с радостью, даже лег спать в новом костюме, но уже на следующий день сложил свои обновки в большой зеленый сундук, нарядился в свою гимнастерку. Как не пытался объяснить ему «Железо», что одежда ему куплена ходить в ней, а не лежать в сундуке: убедить не смог. Федус даже применил свое главное оружие – слезы, пытаясь сохранить свою замусоленную, множество раз штопаную гимнастерку. Иван при виде слез сдался. Но этим, же днем отнес соседке бабке Кате, обшивавшей на своей трофейной машинке «Зингер» добрую половину Ясного, свою новую гимнастерку и штаны – галифе. Заказал перешить их для Федора. С тех пор жители поселка всегда видели Федуса только в солдатской форме. С обязательными значками и фуражкой, которые он выпрашивал у демобилизованных солдат. На всех застольях, по случаю возвращения домой солдата из армии, неизменным гостем стал Федус. Подпившие подобревшие солдаты дарили ему свои значки и обмундирование.
Сразу после ледохода берега Сосны осаждали рыбаки: детвора, мужики и даже старики. Одним из самых заядлых рыбаков в поселке стал Федус. «Железо» сделал ему хорошие удочки: с добрыми ореховыми удилищами и настоящими заводскими крючками. У местных рыбаков крючки в основном были самодельными из гвоздей и булавок. Мальчишки, опасаясь колючего взгляда из-под густых черных бровей «Железо», а еще больше его пудовых волосатых кулаков, никогда не обижали Федора. Всегда охотно брали его с собой, даже на ночную рыбалку. Бесхитростный Федус не отличался рыбацким умением и сноровкой, но когда ему удавалось поймать хорошего леща, плотву или карася, радовался, как ребенок, приплясывая от восторга. Если кто-то из пацанов ловил крупную рыбу, всегда звали Федуса: показать удачный улов. Чужую добычу Федор воспринимал с не меньшим восторгом, чем свою. Одобрительно хлопал по плечу счастливчика, показывал поднятый вверх большой палец.
Так неторопливо и размеренно шли годы. Вчерашние пацаны – рыбаки вырастали, уходили служить в армию, возвращались. Первым на железнодорожной платформе разросшейся станции встречал их - Федус. В галифе и гимнастерке, в фуражке, с довольной счастливой улыбкой на лице.
Глава 4
Лютая зима сорок третьего. Немцы, разуверившись в молниеносной победной войне, зверели. Карательные отряды, собранные в основном из предателей-полицаев рыскали по деревням и хуторам, измывались над местными жителями. Слово «партизан» наводило среди этого сброда панический ужас. Страх перед неминуемой расплатой за содеянное. Не может быть Отечества у отщепенцев. Отечество для них те, кто нальет стакан шнапса, даст кусок мяса и власть! Пусть маленькую, лакейскую, но власть! Они не брезговали этой властью, выслуживались перед хозяевами, издевались над стариками и женщинами. Угоняли на принудительные работы молодежь. Их новым господам нужны были рабочие руки. Тысячи рабочих, сотни тысяч. Самое работоспособное население Белоруссии, цвет нации везли за Запад.
Группа подрывников, в которую входил Федор Крунич, уходила на задание за десятки километров, по снегам и бездорожью, по лесным звериным тропам. В холод, мороз, снежные метели. В такую погоду немцы забивались в тепло, ослабляли бдительность. Взрывались мосты. Визжали железом, словно звери, пущенные под откос составы: с фашистской техникой, с солдатами, продовольствием, идущие на фронт. На Восток. На Москву.
В феврале сорок четвертого года группа подрывников была награждена орденами и медалями. Среди них, орденом «Отечественной войны» II степени, Федор Богданович Крунич.
* * *
Здоровье Ивана-«Железо» стало сдавать. Мужик, шутя гнувший двумя пальцами медные монеты, всю зиму болел: с работы он ушел. Да и что за достаток от его работы? Крошечная зарплата?
- Одна морока, - повторял любимую поговорку Иван.
Иногда он брал бутылку, вторую крепкого самогона. Кряхтя, выпивал. Закусывал, медленно разжевывая хлеб и сало. Захмелев, терпеливо объяснял Федусу:
- Федька, ты не смотри на меня, дурака. Никогда не пей эту отраву.
- Иван пьет отлава, - допытывался Федус, хитро улыбаясь, показывал на стоящую, на столе недопитую бутылку.
- Я душу свою хочу залить. Забыться хоть на ночь. Мне сны только пьяному снятся. Цветные, как в детстве. Только закрою глаза и бегу я по лугу к реке. Или на лошади скачу. Я любил лошадей. До войны конюхом работал в колхозе. Вот оставила мне кобыла любимая память на всю жизнь. – Иван толстым коротким пальцем показывал на свой перебитый приплюснутый нос. – А тебе, Федька, зачем забываться? Ты словно ребенок. И душа у тебя, как у ребенка, чистая и безгрешная.
К весне «Железо» все реже стал подниматься. Лежал на своей скрипучей кровати, смотрел в потолок. О чем думал он в эти минуты?
Однажды он позвал Федора:
- Федька, я вот, как мозгую… Как ты один без меня будешь? Пропадешь. Может, тебе в приют уйти? Там кормят и няньки добрые. Ты безвредный человек, подружишься с ними. Тяжело тебе с твоей детской душой будет среди людей. Злые люди. Лживые. Прикрываются заботой, добротой, но это маска. Загляни в нутро – черное все, словно могила.
Федор испугался слов Ивана, даже заплакал.
- Федус не хоцет плиют. Федус хоцет зелезо, - запричитал он.
Иван молчал. Он лежал с открытыми глазами. Большой, заросшей щетиной, сложив руки на груди, будто не живой. Только быстро, украдкой смахнул
