вареньем любишь?
-Люблю, - ответил я.
Мария ушла ставить чайник, а я остался в неведении - закончен этот разговор или нет. И стоит ли еще когда-нибудь касаться его.
Чай с вареньем сопровождался ее вялыми вопросами, и моими, ничего не значащими, ответами о том полушарии, где я сейчас живу. Внимание Марии было теперь сосредоточено на будильнике, звонко тикающем на буфете – скоро должна была прийти домой Вероника.
И действительно, как раз в то время, когда я начал рассказывать Марии о Черном Христе, во дворе скрипнула калитка, под легкими детскими шажками прохрустел снег, и в дом вошла моя дочь.
-Замерзла?- ласково спросила Мария.
-Не-а,- озорно ответила девочка, скидывая на диван пальтишко и протягивая к Марии озябшие ладошки.
-Здравствуйте, - сказала она с улыбкой, увидев меня.
-Здравствуй,- сказал я, борясь с желанием забрать у Марии ладошки девочки, и сжать их в своей горсти, и отогреть своим дыханием.
-Садись с нами чай пить,- предложила Мария, вставая с дивана и доставая из буфета большую, красную с золотыми цветами, чашку.
-Ужасно хочу чаю,- сказала Вероника, весело морщиня нос от боли в оттаивающих пальцах.
Мария переводила взгляд с меня на Веронику, думая, наверное, как сказать ей, кто я, а девочка обернулась от печки, над которой грела руки и, блаженно улыбаясь от тепла, ждала, что я скажу.
-Ну,- сказал я тогда первое, что пришло мне в голову,- так как же тебя зовут?
Это прозвучало глупо и надуманно, но первая льдинка была надломлена. А все остальное довершит тепло и время. И чай с вареньем.
-Вероника,- ответила девочка, отходя от печки, и потряхивая пальцами.- Ух, ты, колет, как иголками!
-А говоришь, не замерзла,- улыбнулся я ей.
-Я и не замерзла,- сказала Вероника.- Только руки. Но и то, уже почти прошли. А вы кто? Как вас зовут?- спросила она.
-Сергей, - ответил я. – Или Сергей Владимирович, как тебе больше нравится.
-Мне больше нравится дядя Сережа,- сказала девочка.
- А, знаешь, Вероника, где живет дядя Сережа? – спросила Мария. - В Америке. У него там даже Иисус Христос, и тот черный, представляешь?
-Где-е? В Америке?- округлились глаза девочки.
-Ну, допустим, не совсем в той Америке, о которой ты подумала,- сказал я.- Но можно и так сказать.
-В какой же тогда Америке вы живете, если не той?- не поняла Вероника.
-В Центральной. Я живу в Панаме. Ты, может, слыхала что-нибудь о Панамском Канале? Так вот там я и живу.
-Слыхала,- сказала девочка, и добавила простодушно:- Я только не знала, что там люди живут.
-Это почему же?- удивился я.
-Я помню, нам показывали на карте Панамский Канал. Так по бокам от него было закрашено желтым. Я еще подумала тогда, что канал – это вода, а желтое – кучи песка, который насыпали строители, когда его рыли. Где же там жить было?
-Вон как?- сказал я. - Нет, знаешь, песок уже убрали.
-Давно?
-Уже лет семьдесят,- сказал я.
-Давно, - решила Вероника.- … А на карте, значит, исправить забыли?- добавила она после минутного раздумья. - А почему вы разговариваете по-русски?- вдруг осенил ее вопрос.
-Потому, что я русский,- ответил я.
-Почему же тогда вы живете там, а не здесь?
-Почему? Да вот… теперь даже и не знаю. Живу как-то, и все. А ты… не хотела бы там жить?
Я увидел, как насторожилась Мария.
-Не-а,- без малейших усилий разбила ее напряжение девочка.- Там страшно. И, наверное, очень жарко.
-Ну, насчет жарко – согласен. А с чего ты, вдруг, решила, что там должно быть страшно?
-Вот смешной, - сказала Вероника так, будто я только что родился на свет, и ей теперь предстоит немало повозиться, чтобы открыть мне глаза на этот мир, такой для нее понятный.- Живете в Америке, и не знаете, что там страшно. Там же всех убивают. Даже президентов.
-Вон как?
- И над неграми там издеваются. Вы что, не видели, что ли?
-Ты знаешь, нет, - честно признался я.- Но ты меня очень обеспокоила. У меня есть немало друзей среди негров, и теперь я за них буду переживать. Но это, - высказал я предположение, - наверное в настоящей Америке. А в моей – ничего, довольно спокойно. Ты же сама видела на карте – там места мало. Если что – сразу увидят. Как же тут убьешь? Тем более президента.
Он, конечно, могла сказать о странно погибшем генерале Торрихосе, но, к счастью, она о нем не знала.
-Так, вы и есть эмигрант?- осенило Веронику.
-Да, я и есть эмигрант, - подтвердил я ее догадку.
-Первый раз вижу живого эмигранта, - призналась девочка, и опустила глаза.
-Я вижу, тебе это не очень-то нравится, - заметил я.
-Да, нет… - она потупила взгляд.
-Ну, хорошо, - сказал я. – Ответь мне … только честно … Ответишь?
-Да.
-Допустим, у тебя… заболел папа.
-Папа?
-Я говорю, допустим.
-Это, как, допустим?
-Ну, это, как бы заболел.
-А! Тогда понятно.
-Так вот, у тебя, как бы, заболел папа. С сердцем, как бы, у него стало плохо, и никак врачи вылечить его здесь не могут. И тогда они ему говорят, что мол, если хотите вылечить свое сердце, если хотите, чтобы ваша дочь и ее мама были за вас спокойны, поезжайте, и лечите его… куда?.. ну, в ту же Панаму. Там, правда, жарковато, и далеко это, но боль в сердце может быть и пройдет. Что бы ты выбрала – ехать ему или нет?
-А у вас, что, болело сердце, когда вы уезжали?
-Мы ведь договорились, что оно, как бы болело,- сказал я.
-Тогда, - тихо сказала девочка,- я бы выбрала, чтобы он поехал. Только у моего папы сердце никогда не болит. Он очень сильный… И никогда не болеет. Он уже давным-давно работает на Севере, и ни разу за это время не болел!- сказала она, но почему-то погрустнела после этого.
-Да, - согласился я с ней, помешивая ложечкой чай.- Повезло тебе с папой.
-М-гм, - согласилась девочка.- И с мамой тоже повезло. Только жаль, что они все время на Севере. И с бабушкой мне повезло. Правда, ба?- и она дотронулась до руки Марии.
-Повезло, дочка, конечно, - смутилась Мария.- Мы с ней совсем как родные, - посмотрела на меня Мария, словно оправдываясь.- Поздно уже, Верусь. Иди, раздевайся, и ложись спать.
-Как же поздно, ба? Ведь завтра в школу идти не надо. Ты что, забыла, что у меня каникулы?
-Не забыла. Но разве ты завтра не придешь ко мне на работу, помочь?
-Приду. Но я проснусь! Честное слово, проснусь.
-Может, она и вправду проснется?- несмело вмешался я.
Мария сразу осеклась, и сказала:
-Как хочет.- Но потом добавила: -В конце концов, может выспаться, и потом прийти.
-Мария…, - сказал я, и замолчал. - А можно, Вероника покажет мне завтра город?
Девочка вопросительно посмотрела на меня.
-Я должна помогать бабушке в больнице, - сказала она.
-Можно, - сказала Мария.- У меня завтра не много работы. Я сама справлюсь. А вы в парк сходите. Ты никогда не был в нашем парке?
-Нет, - сказал я.- Никогда. Только в больничном саду.
-А еще к нам зверинец приезжает! – с загоревшимися глазами сказала Вероника.- А луна-парк уже уехал. Жаль, вы не успели.
-Жаль,- согласился я..
-Вы любите луна-парки?
-Очень люблю,- сказал я.- Только я ни разу в них не был.
Вероника рассмеялась.
-Вы такой смешной! Говорите, что любите, а сами ни разу не были. Но я вам расскажу про луна-парк, хорошо?
-Обязательно. Завтра будем с тобой гулять по зверинцу, и ты расскажешь мне про луна-парк. Договорились?
-А знаете, я могу и сегодня рассказать, - предложила Вероника, явно не понимая, зачем переносить на завтра такую интересную тему, если можно поговорить о ней сегодня.
Но сегодня я вежливо отказался.
-Тем более,- сказал я,- уже действительно поздно. Ведь мне еще в гостиницу возвращаться надо.
-В гостиницу? - не поняла Мария.
-Так вы оставайтесь ночевать у нас,- сказала Вероника.- Бабушка ляжет со мной, я вы на ее диване. Он большой. Оставайтесь!
-И правда, Сереж, может, останешься?
-Лучше завтра,- сказал я.- Хорошо? Мне, Мария, сегодня надо побыть одному, прийти в себя.
В этот вечер я нашел повод, и первый раз в жизни поцеловал свою дочь. Она уже лежала в постели, и я зашел с Марией к ней в комнату к полуспящей. А потом склонился над кроваткой, и поцеловал, сказав, что это на прощание.
-Колючий, - улыбнулась девочка. И я вспомнил, что точно так говорил Павлик.
У моих детей нежная кожа, подумал я, потому что очень редко случаются дни, когда бы я не брился, и сегодняшний день был не из таких.
ГЛАВА 5
Гостиница, в которой я поселился на эти несколько дней, конечно же называлась «Нетомлей». Находилась она, конечно же, на квадратной площади, посреди которой стоял памятник Ленину. Вождь указывал прямо на мое окно. То ли мне он хотел сказать что-то, то ли обо мне.
Неподалеку от памятника разбросал свои цветные, разукрашенные вагончики передвижной зверинец, который почему-то назывался зооцирком. И среди ночи какой-нибудь, проснувшийся от дурного сна зверь, зычным ревом или загробным уханьем возвещал о своем пробуждения. А может, зверям просто мешал спать свет прожекторов, которыми был освещен памятник. Часть света попадал и в мое окно. Но я и без того не спал. Я лежал с открытыми глазами, курил в постели, совершенно наплевав на инструкции, в которой курить в постели мне строго запрещалось, часто нащупывал окурком пепельницу на полу, и припоминал весь сегодняшний день.
Доставляло невыразимое удовольствие мысленно снова и снова встречать в больничном саду девочку в клетчатом пальтишке. И я говорил, словно все еще стараясь убедить себя, и в то же время упиваясь смыслом слов: «Доченька моя! Моя милая, голубоглазая доченька! Вероничка, девонька моя!» И все равно не мог освоиться с чувством того, что я снова отец.
А хорошо все равно будет!
Время все расставит по своим местам, не надо только вмешиваться в его ход, и тогда все будет как надо. Это я давно взял себе за правило: ничего не стараться менять.
Я прикуривал одну сигарету от другой, и раздавливал окурки о пепельницу.
Рыкнул в зверинце проснувшийся хищник.
Грузовик проехал по улице.
Я курил, и мне было хорошо и тревожно. Господи, посмотри, увидь какой я слабый. Спасибо тебе, Господи! Спасибо тебе, дорогой, любимый, добрый Боже! Но только не забудь о том, какой я слабый. Слабый, слабый… Я сегодня сказал Марии «твой Бог». Но ведь Ты не взыщешь с меня за это? Простишь слова ополоумевшего от счастья отца? Нет, я не буду больше говорить это слово – отцы всегда сильные, красивые, они никогда не болеют. А ты же видишь, Господи, какой я слабый! Видишь, какой слабый, не очень здоровый, и не очень молодой. Посмотри на эти немощные руки. Разве есть в них сила, которой должен обладать отец? Ведь нет ее, правда? Да и не надо мне ее – этой силы. Зачем она мне? Мы просто оба с Тобой будем знать, что я слабый. Я не выдержу того, что может выдержать сильный. И спасибо Тебе за мою слабость, Господи, спасибо Тебе! И оставь меня, забудь обо мне, Великий Боже! Что я Тебе, какой с меня прок? Забудь обо мне и о моей… и об этой девочке. Мы будем себе потихоньку жить, где-нибудь далеко-далеко. Ты нас и не заметишь – так тихо мы будем жить. Смотри на сильных, а про нас забудь. Пожалуйста, забудь. Я не буду Тебя больше тревожить, ведь уже так поздно, я не хочу надоесть Тебе за эту ночь, Господи. Я буду лежать, и курить, и слушать голоса творений Твоих, доносящихся ко мне с площади. Спокойной ночи, Господи! Дорогой мой, любимый, добрый Господи, спокойной ночи!
Я снова закурил сигарету.
Проревел за окном одинокий мотоцикл.
Радостно заухала в зверинце сова, от постоянного недосыпа, наверное, перепутав частокол решетки с частоколом
