Виа Долороса

полночь. А потом – и час, и два, а мы все сидели с няней при тусклом свете старой настольной лампы и говорили, говорили… И я думал о том, как мало, - да что там мало! – как совсем ничего не знал я о ее жизни, в которой была только одна любовь, погибшая под бомбежкой раньше, чем она состоялась. И после этой любви – только верность памяти о ней.
Еще два дня я был с няней. По утрам, как когда-то, она приносила мне козье молоко, и я с удовольствием несказанным выпивал весь глэчик. Вкус козьего молока – это тоже вкус моего детства. А запах моего детства – это запах зеленого грецкого ореха. И был у моего детства звук, который я снова услышал здесь, когда повела меня няня на одруження девушки с чудным именем Флорика. И язык детства тоже постепенно вспоминал я , и пробовал говорить на нем, с «российской вымовой» и счастьем в сердце.
А потом было утро, когда няня провожала меня. Последнее утро в жизни, когда я видел ее на этой земле. Я думал в то утро, -  что значат эти прошедшие несколько дней радости, пусть даже счастья, в сравнении с целой жизнью, целым океаном одиночества, который оставлял я ей.
Автобус тронулся, и за пеленой пыли так и осталась ее маленькая фигурка, навсегда одинокая в этом мире.
- До свидания, родная моя! – шептал я неслышно. – Я приеду к тебе, я обязательно еще раз, нет, - много раз! – приеду к тебе.
Так говорил я, но в душе знал, что это был   п о с л е д н и й   р а з. И никак не мог избавиться я от этого чувства.
И когда уже в набирающем высоту самолете я смотрел вниз, цепляясь взглядом за последние островки прячущейся в облака родины, вдруг защемило в глазах, и стало больно смотреть. Может быть, это резало в глазах от появившегося за облаками солнца…

                         ****************

Вот такой листочек растет на моем дереве. А дерево шелестит надо мною и другими своими листьями. Большое, красивое дерево. Почти такое же красивое, как дерево моего дворика… Или детства. Дерево, рядом с которым я часто вижу няню.
                              ГЛАВА 5


Но я слишком задержался на главе, которую вполне можно посчитать как ненужную.
Я поправился уже настолько, что даже мог выходить в сад. Мы часто гуляли в нем с Татьяной и, конечно же, любили посидеть под нашим деревом. Хотя уже тогда случались дни, когда Таня не могла приходить ко мне. Ей предстояло жить ещё три года, но они уже начались, дни, в которые непонятная слабость вдруг не давала ей подняться с постели - странная, необъяснимая, пугающая слабость. Уже тогда обручальное кольцо, купленное по размеру и всегда бывшее ей впору, вдруг стало слишком велико для похудевшего пальца, и его пришлось снять, чтобы оно однажды не потерялось. Любой, не знающий её хорошо, мог бы удивиться тому странному спокойствию, с которым Таня относилась к этим признакам какой-то скрытой болезни. Но меня ей было не обмануть. Семь наших общих лет были тому помехой. Я видел затаённый страх в её глазах, когда она, показывая, как легко соскакивает с пальца кольцо, почему-то с виноватым видом пробовала шутить: «Видишь, как иссушило меня вечное ожидание тебя?»
Не слишком ли часто произносили мы это безысходное слово «вечно»? Может, мы сами накликали свою судьбу? В тот же день, когда ты в первый раз не смогла прийти ко мне в больницу, нам нужно было забыть это слово. Может, и не заменила бы мне тебя тогда вечность. Мне было плохо в дни, когда не было тебя, но никто не сможет узнать, как плохо мне стало после того, как ты ушла. Ты уходила не сразу, три долгих года тебя по капле отнимала у меня болезнь. Три долгих и в то же время три молниеносно коротких года. В три года болезнь иссушила тебя, но.., но только как трудно заставить поверить себя в то, что болезнь, а не мой грех. Мой собственный грех. И как трудно заставить поверить себя в то, что не грех это был. Этого не рассудит никто: ни люди, ни время, ни, наверное, даже Бог. И найдет ли душа примирение, прощение и покой – не знаю; на долгой осенней дороге нет ничего, кроме одиночества, бредущего по лужам в вечность.
Был один из тех дней без тебя…
                       *     *      *
Был один из тех дней без тебя, и потому что мне было без тебя плохо, я вышел в сад, к нашему дереву. Оно нравилось тебе, и с ним легче было быть без тебя. И в тот день я был с ним без тебя, когда услышал за спиной шаги по мягкой траве, и в следующую секунду голос. Негромкий, но чистый, он произнес:
-Не помешаю?
Я обернулся.
-Я тоже люблю бывать под этим деревом,- сказала она.
Она была медсестрой, и я слыхал, как её называли Ольгой. До этого дня мы ни разу не  обращались друг к другу, и наше знакомство ограничивалось лишь лёгким кивком головы, если вдруг случалось нам встретиться в больничном коридоре. Я бы совсем не удивился, если бы на улице она прошла мимо, не узнав меня, и потому, несколько недоумённо посмотрел на неё.
Она стояла, прислонясь ладонью к шершавому стволу дерева, и нижние лисья, с которыми переигрывались струйки ветерка, отбрасывали на её лицо дрожащие пятнышки теней. Там же, где не было теней, сиял пробившейся сквозь зелень солнечный свет, от чего лицо, подретушированное солнцем, было очень красивым. Это лицо,  конечно, было красивым и в обыденности, без солнца и листвы, но именно в игре светотеней становилось оно настолько красивым. Волосы, не спрятанные по обыкновению под белую шапочку, опускались на плечи густыми золотистыми прядями, и лишь по самому обрамлению их слегка раздувало ветром на отдельные волоски. Порой, если проходила она по больничному саду,  мне нравилось наблюдать за ней из своего окна. И нравилось видеть её лицо, её светлые глаза, как  вообще нравится видеть все красивое. Её высокая стройная фигура не могла не нравиться, но никаких мыслей при взгляде на неё у меня не возникало. Тогда я был женат, а обмануть Таню мне казалось так же жестоко, как убить стрижа. Самая большая жестокость – побеждать тех, кто не будет отвечать ударом на удар.
-Не помешаете,- ответил я, показав ей на выступающий из земли корень, как бы приглашая её сесть.
Ольга села. Теперь она была почти напротив меня, разве только чуть левей. Я ожидал, что она что-то скажет, но она смотрела не на меня, а куда-то в сторону. Молчание становилось долгим, и я попробовал прервать его.
-Давайте будем знакомы, раз уж мы под одним деревом?- предложил я.
-Давайте будем,- спокойно сказала она.- Я, правда, вас и так знаю. Вы ведь наш пациент. Сергей Владимирович, правильно?  Волошин?
-Волошин,- подтвердил я.- Правда, и я знаю, что вы Ольга, без отчества только.
-Тоже Владимировна,- сказала она.
-Вот и познакомились.
-Да, - с улыбкой согласилась она.- Вы, похоже, пленник традиций?
-По-моему, нет,- с удивлением сказал я.- С чего вы взяли?
-Ну, вы же предлагаете знакомиться, заранее зная, что в этом нет необходимости?
-Я предлагал нарушить молчание, только и всего.
-Зачем?- спросила она.
-Наверное, всё-таки по традиции,- усмехнулся я.
-Вот видите?
-Только этим, наверное, и заканчивается мое знание традиций. Вряд ли потому меня можно назвать  их приверженцем. Или как вы сказали, пленником? А вообще-то, в традициях, мне кажется, есть свое удовольствие. Они привносят в жизнь размеренность.
-Вам нравится размеренность?- спросила она.
-Во всяком случае, мне иногда её не хватает, и я хотел бы привыкнуть к ней.
-Зачем?
-Наверное, в силу профессии.
-И чем же вы занимаетесь?- спросила Ольга.
-Можно сказать, ничем,- честно сказал я.- А вообще-то, в свободные от безделья часы пробую писать книги.
-Как интересно! И что, получается?
-Нет,-  снова вполне искренне ответил я.
-Зачем же тогда пишете?- спросила она.
-Привычка, знаете ли. А вообще-то, я давно уже жалею, что связался с этим.
-Свяжитесь с чем-нибудь другим,- посоветовала она,- с тем, где размеренности больше. Пойдите в гробовщики, например. Там размеренность вам будет обеспечена.
-В гробовщики? В общем, конечно, дело нужное. И, не в пример моему, говорят прибыльное. А жена, как вы думаете, не сбежит?
-А она от вас и так сбежит.
-Почему?- опешил я от такого безапелляционного предсказания.
-А вы её спросите об этом сами,- посоветовала Ольга.
-Думаете, скажет?- с сомнением спросил я.
-Нет, конечно,- сказала Ольга.- Не скажет. Скажет, наверное, что останется с вами навеки.
-Зачем же тогда спрашивать?
-Только затем, чтобы отсрочить время, когда она от вас сбежит. Женщину обычно приводит в замешательство раскрытие её планов.
-Странное у нас заполнение паузы получилось,- сказал я.
-Потому, наверное, не всегда есть необходимость заполнять паузы,- сказала она.- Но да, вы же хотите традиций. Или чего там? Размеренности?
-Вот именно,- сказал я.- Только вот что странно – вы так хорошо знаете, что сделает моя жена, что можно подумать, будто вы вообще видели её когда-нибудь.
-Кто ж её здесь не видел? Кстати, почему сегодня она не пришла? Она не заболела?
-Не хотелось бы,- сказал я.- Скорее всего,  какие-то дела.
-М-гм, понятно.
-Так все же, – откуда вы знаете, что сделает моя жена?- со странной настойчивостью допытывался я.
-Я видела её глаза,- сказала Ольга.- По её глазам можно читать романы.      
-Да? А я в них так ничего и не прочитал. Ни разу, представляете? И что написано в них, хотя бы в самом начале?
-И в начале, и в конце в них написана тревога,- сказала Ольга.
-Ах, это. Тогда это я и сам читал. Но это ведь естественно – она тревожится за своего больного мужа. За меня, то есть,- пояснил я.- Так что, прочитать в её глазах тревогу ещё не значит прочитать роман.
-Странный вы,- сказала она.- Неужели вы искренне считаете, что одна женщина может не понять взгляда другой?
-А что, очень глупо так считать?- ответил я вопросом на вопрос.
-Может и не очень,- сказала она. Но, помолчав, добавила:- Хотя, все равно глупо.
-В таком случае, при вас я больше так считать не буду,- пообещал я.- Хотя без вас все равно останусь при своем.
-Можете оставаться на своем и при мне. Мне, собственно, это безразлично.
-Нет, при вас не буду. Не хочется выглядеть глупцом в глазах красивой женщины. При вас я тихонько буду утешать свое разбивающееся на куски сердце, которому вы так хладнокровно предрекли быть покинутым. Одиночество я люблю в малых дозах – на рыбалке, например. Или за работой.


Не стоило ей тогда бросаться такими предсказаниями. Предсказания, может, потому и сбываются, что кто-то их слышит. А, может, она и вправду видела что-то гораздо дальше, чего не видел я.

-Да не обращайте вы внимания,- сказала она тогда.- Считайте, что я так шучу. Хотя вы, я смотрю, шуток не понимаете совсем.
-Так ведь и я шучу,- сказал я.- В ответ на ваши шутки.
Она улыбнулась, чем стала неуловимо похожей на сиамскую кошку. Я сказал ей об этом. Она ответила, что я не оригинален, и что женщин мужчины вообще часто сравнивают с кошками. Ну а голубоглазых - разумеется, с сиамскими.
-Итак, вам не страшно сидеть рядом со мной? Сиамские кошки – они, ведь, говорят, злые, могут броситься,- сказала она.
-Не страшно, только ведь это не я с вами сижу,- напомнил я,- а вы со мной. Вы подошли ко мне, когда я уже был здесь.
-Нет,- сказала она.- Я подошла не к вам. Я пришла вот к этому дереву.- И она снова ласково погладила его по стволу.- К моему дереву,- добавила она.
-А вот тут я вам не уступлю,- сказал я.- Это мое дерево. Хотя бы потому, что я пришел к нему раньше.
-Опять вы не правы,- сказала Ольга.- Вы не пришли к нему раньше. Потому что я прихожу к этому дереву куда дольше, чем вы.