Виа Долороса

Достаточно для вас, что с самого его детства? Ни сегодня, ни завтра вашим оно уже не будет. Я посадила его сама, давным-давно. Я посадила это дерево почти сразу после того, как умерла моя мама. Она умерла в той палате, где сейчас лежите вы. Она и просила меня посадить после неё дерево. Она знала, что ей уже не суждено будет выйти из этой больницы. Ей хотелось, чтобы я помнила её, и потому я посадила это дерево.
«Вот и ещё один пример вечности»,- вспомнил я наш недавний разговор с Татьяной, и поднялся, чтобы уйти.
-Простите, я не знал,- сказал я.- Это действительно ваше дерево.
Она посмотрела на меня.
-Почему же вы уходите?- спросила она.- Оставайтесь, ведь вам нравится моё дерево.
-Да,- сказал  я,- нравится. Очень.
-Тогда оставайтесь. Мне приятно, что оно вам тоже нравится. Не уходите.
И я остался.
Теперь мы оба молчали. И опять я прервал молчание первым – мне не по себе становится от долгого молчания.
-Часто вы приходите сюда?- спросил я.- Я не видел вас здесь раньше.
-Не очень часто,- ответила Ольга.- Чем больше жизни уходит впустую, тем меньше остается её на то, чтобы просто вот так приходить к дереву.
-Даже  к своему?
-Конечно, своих ведь всегда навещаешь реже. Всегда в душе надеешься, что они простят тебе это.
-Что вы подразумеваете под «уходящей впустую жизнью»- спросил я.
-Суету,- ответила она.- Что же ещё? Ненужную, нескончаемую, неисчерпаемую суету… Наверное, то, что вы называете жизнью.
Я усмехнулся и спросил:
-Что же тогда называете жизнью вы?
-Тоже суету,- сказала она.
-У кого же тогда узнать,- спросил я её,- что жизнь и что суета?
-У него,- показала Ольга на свое дерево.- Оно знает. Оно знает все. Деревья отличают жизнь от суеты. Потому и растут они ещё долго после нас.
-С чего вы взяли, что деревья умеют отличать жизнь от суеты?- спросил я, не поняв её ответа.
-Ни с чего не взяла. Просто мне так кажется. Иначе, почему деревья живут долго?
-И почему же?
-Потому что время, которое люди тратят на суету, деревья отдают жизни. А наша участь – не переделав всех своих суетных дел, быть забытыми потом под их вечными корнями.
-Жить, если даже не знаешь, когда живешь, а когда просто суетишься?- спросил я. Мне не нравилась её философия. Мне она была непонятна и потому не близка. Я любил дороги, и в таком случае, я тогда действительно любил суету. И теперь, много лет спустя, когда столько было растеряно по этим дорогам, когда нет больше вокруг меня милого детского гомона, нет желания успеха – на понятие «любовь к жизни» любви почти не осталось. И только осталось непонимание: если все – только смесь суеты и жизни, и если теперь суеты больше нет, неужели  вот это, то, что осталось теперь –  жизнь? Что же любить тогда в ней?
А она тогда ответила:
-Затем, наверное, что это лучше, чем умереть.
-И вы точно знаете, что это лучше?- спросил я тогда.
-Да,- безразлично сказала она.- Если, только, не очень суетиться.
Нет, не нравилась мне её философия.
-Ну а зачем тогда давать жизнь потомкам? Зачем рожать детей?
И она ответила. И после её ответа я понял, я понял все, что она мне говорила до этого.
-Я, может быть, и знала бы это, если бы я когда-нибудь рожала детей. Но я не могу рожать детей. Я, как тот пустоцвет…. Знаете, что это такое?
Она сказала и замолчала. А мне стало не по себе. Не должна женщина  так говорить, не должна никогда. Это противоречит её природе. Не должно быть так.
-Вы замужем?
-Да.
-А чем вы занимаетесь здесь, в больнице?
-Работаю в лаборатории.
-Я всегда побаивался врачей, работающих в лаборатории.
-Почему?- удивленно спросила Ольга.
-Потому что они знают, что творится у нас внутри. И вообще, я не люблю, когда у меня берут кровь.- Слава богу, я, кажется, нашел спасительную соломинку, ухватившись за которую, выкарабкался из зыбкого положения случайного свидетеля чужой тайны.
-Неужели боитесь?- спросила Ольга.
-Я не сказал, что боюсь, я сказал, что не люблю. Согласитесь,- противоестественно любить расставаться со своей собственной кровью.
Она усмехнулась:
-Пожалуй. Со мной действительно встречаются без особой любви.
-В таком случае,- заметил я,- вам тоже следовало бы подумать о перемене профессии. Разве нормально для красивой женщины, если на свидание к ней идут без любви?
-Это не нормально для любой женщины, не только красивой,- сказала Ольга.
Я не мог с ней не согласиться, но ничего не ответил, уже инстинктивно обходя скользкие темы.
-Почему вы молчите?- спросила Ольга.
-Но ведь я однажды уже попробовал нарушить молчание, после чего вы посоветовали мне идти в гробовщики.
-Тем более, можете теперь нарушать его. Свой совет я ведь вам уже дала.
-Я теперь и не знаю, о чем говорить.
-Вот тебе и писатель,- сказала Ольга с иронией.
-Вам становится скучно?
-Вовсе нет. Я ведь с ним,- сказала она, снова дотронувшись рукой до своего дерева.- А с ним мне скучно не бывает. Мы с ним любим помолчать вдвоем.- Она посмотрела на меня.- Оно красивое, правда?
-Да,- ответил я.
-Самое красивое, правда?
-Не знаю,- ответил я.- Может быть.
-А я вам говорю – самое красивое. И если вы опять не согласитесь, значит, вы ни черта не смыслите в красоте. Чему может научить писатель, не смыслящий в красоте?- спросила она.
-Писатель не обязательно должен чему-то непременно научить,- возразил я. Впрочем, она не обратила внимания на моё возражение.
-Какие вам нравятся женщины?- вдруг спросила она, и в её холодных, голубых глазах я заметил любопытство.
-Не знаю,- сказал я.- Любые красивые, наверное,- добавил я.
-Что ж,- снисходительно произнесла Ольга,- тогда, пожалуй, вам ещё имеет смысл повременить с уходом в гробовщики. Если бы вы сейчас сказали, что вам нравятся голубоглазые блондинки, я в жизни бы не стала читать ни строчки из того, что вы напишете.

                             *      *      *

-Который сейчас час?- спросила Ольга.
Солнце уже на три четверти зашло за деревья сада. Мы, вероятно, долго сидели вдвоем под ее деревом, и не заметили, как прошло время.
-У меня нет часов,- сказал я, как бы извиняясь.
-Счастливчик?
-Не думаю,- ответил я.- Но, честно говоря, очень хотел бы им быть.
-И можете сказать, чего вам для этого не хватает? Кроме отсутствия часов, конечно…
-Увы, не могу… Может, спросить об этом у него?- показал я на дерево.
-Вам оно не ответит,- сказала Ольга.- И потом, его не надо спрашивать. Просто попросите, и все. Может, оно и даст вам ваше счастье.
-А вы просили?
-Да.
-И ничего?
-Еще не вечер.- Она поднялась.- А теперь мне пора идти.
-Счастливо вам!- пожелал я ей.
-И вам тоже,- улыбнулась она.- А к дереву приходите. Если хотите быть счастливым, приходите. Оно поможет, я знаю.
-Всего доброго.
-Всего!
-Кстати, откуда вы знаете про счастье? Ну, что оно,- я кивнул на дерево,- его даст?
-Только что оно само мне об этом сказало.
И она ушла.
Я поднялся, сложил вчетверо так и не развернутую газету, засунул ее в карман полосатой синей пижамы, и побрел к себе в палату.
«Татьяны сегодня уже не будет», - подумал я.
Легкий ветерок, гуляющий меж листвы, ещё долго доносил до меня чей-то неразличимый шепот. Это, наверное, дерево так обещало свое счастье. Только мне ли шептало оно об этом? А может, кому-то другому?...  
                          ГЛАВА 6

А потом было утро другого дня, когда ко мне снова пришла Таня. Я поверил ей, что она ходила вчера по магазинам (много ли их было в этом городке?), и сказал, как хорошо она выглядит, хотя и заметил вокруг ее глаз усталые тени.
Дурак, какого счастья хотел я ещё, когда рядом была она. И был сын, похожий на меня в детстве. И была работа. И друзья. И родина. Неужели я считал, что всего этого мало?! О чем думал просить чужое дерево?
Сейчас у меня ничего нет. Ничего из того, что было. А то, что появилось, мне совсем не дорого, и совсем не нужно. Да и что появилось, кроме, тоже чужой, осени? И мне теперь ничего не надо. Сейчас я прошел бы мимо дерева, которое приносит  счастье. Потому что ложь это. Не деревья приносят счастье. Не приносят счастья деревья. Счастье приносит женщина, живущая рядом с тобой, приходящая каждое утро к тебе в больницу. Счастье её тихое, но оно лучше всех других счастий – оно настоящее. Стрижиное счастье. Может, оно немножко смешное. Но когда его вдруг у тебя не остается, начинаешь понимать, что никакого другого счастья – нет. И уже не будет. А если будет другое – значит, не было того, главного, стрижиного.
И я говорил на следующее утро Тане, показывая на дерево за окном, что оно приносит счастье. А Таня в ответ вдруг спросила, бывал ли я в Чернигове? Я сказал, что нет, и тогда Таня тоже рассказала мне о счастье.
На валу, когда-то окружавшем город, а теперь ставшим лишь  маленькой деталью этого города, остались стоять старые пушки. И вместе с ними сохранилось в городе предание – кто постоит у тринадцатой пушки, тот дождется счастья.
-И ты стояла?- спросил тогда я.
-Нет,- ответила Таня.
-Почему?- удивился я.- Не поверила?
-Поверила,- сказала Таня.- Поверила, только пушек было всего двенадцать.
-А тринадцатая?
-Тринадцатой просто нет. В жизни нет, понимаешь?
-Для чего же ты рассказала мне о ней?- спросил я тогда.
-Это дерево,- сказала Таня, кивнув в окно,- та же тринадцатая пушка.
Тогда мне хотелось ей не поверить. Я верю ей только сейчас.
-Но ведь дерево – вот оно,- сказал я.
Таня улыбнулась. Женщины часто загадочно улыбаются в разговоре с мужчинами; я знавал глупцов, которые думали, что понимают эти улыбки.
-Я читала, что в Индии,- продолжала Таня,- есть столб из чистого железа. В книге почему-то было особо отмечено, что он из чистого железа, а не сказано просто – обыкновенный железный столб.
-И что же этот столб?
-Он никогда не ржавеет. И знаешь, почему? Потому что каждый день его натирают сотни спин и рук. Говорят, если встать к столбу спиной и, прислонившись, обхватить его руками, а руки суметь сомкнуть – тоже найдешь счастье. Многие смыкают…
-Наверное, те, руки у кого длинней.
-Вот именно,- усмехнулась Таня.- Но ведь таким и железных столбов не нужно.
Я согласился с ней.
В это время в палату вошла Мария - добрая женщина, пообещавшая мне сто лет жизни. Мы втроем – я, Таня и Мария – успели сдружиться между собой за время моей болезни. Мария всегда радовалась, когда заходила по утрам ко мне в палату и видела там Таню. Верующая Мария, способная на любовь ко всему человечеству и готовая принять на себя все его боли, как все добрые люди была особенно чувствительна к проявлению чужой любви. А Татьяна излучала ее в избытке - до святости, до юродивости. Мне повезло – я видел в жизни сразу двух святых – Марию и Татьяну. Я хорошо знал их обеих.
Пожилое лицо Марии вновь просияло при виде Тани.
-Здравствуй, Танюша,- сказала Мария.- Уже пришла?
Таня улыбнулась.
-Конечно. Здравствуйте.
-А у меня для вас хорошая новость,- сказала Мария.- Я слышала,- она кивнула головой в мою сторону,- что его скоро выпишут.
-Вот видишь,- сказал я Тане,- начинает сбываться.
-Что?- не поняла Мария.
-Да ему тут это дерево, что за окном, пообещало счастье,- пояснила Таня.
Теперь Мария посмотрела в окно и сказала задумчиво:
-Это дерево? Оно хорошее. Доброе.
-Доброе дерево?- не поняла Таня.
-Да,- сказала Мария.- Доброе. Добрый человек просил посадить его, и другой добрый человек – посадил.
-А кто просил посадить его, Мария?- спросила Таня.
-Она давно умерла,- ответила Мария.- Очень давно.
-А посадил кто?
-Дочь той, что просила,- сказала Мария.
-Это что, какой-то обычай?- спросила Таня.
-Нет,- сказала Мария,-