один день

комплекс упражнений под газмановский «Эскадрон». На всю зарядку пять минут. Но позже менты раскусили этот нехитрый трюк и возвратили старое музыкальное сопровождение, которое продолжается в три раза дольше. Смотрю,  к нам приближается, скверно ругаясь, замполит колонии, в сопровождении какого-то офицера, которого я не знаю. Чего это их принесло? Через некоторое время выясняется, что «жулики» выставили около калитки «петуха» Кешу, чтобы он посматривал по сторонам, проще говоря, на стрём. Но Кешка смотрел в сторону вахты, откуда могли только и появиться менты, а замполит появился с другой стороны и сразу всё понял. Он шёл и ругался очень громко и очень  зло. Он видимо хотел похвалиться перед заезжим офицером дисциплиной заключенных, но получился прокол.  
— Вы для кого делаете зарядку?  — орал замполит, — для меня что ли?
    Так и хотелось ему сказать: а для кого же ещё?  Ну, неужели, для себя? И как ему объяснить, что в фуфайке, сапогах, шапке гимнастику не делают, тем более, если не разобрать ни слова из того, что говорит диктор. Но замполит родился, воспитывался, учился, да и назначался замполитом  при развитом социализме, и то, что происходит в стране, его не касается. Под его взглядом все, даже жулики, стали усиленно физкультурничать. Иначе тут же выпишет пятнадцать суток. Наконец зарядка закончилась, все напоследок попрыгали и замполит, нещадно ругаясь, направился к столовой, значит, сейчас наши мучения продолжатся там.
      Хочется поподробнее остановиться на нашем замполите. Немного я встречал людей на  своём веку, которых с удовольствием бы застрелил. Майор Соловьёв к ним, несомненно, относится. Думаю, что я далеко не одинок в этом своём желании. Сколько он исковеркал душ вчерашних мальчишек! Счёту не поддаётся! Это толстый, с маленькими глазками на потном лице, низкорослый мужичёк, который возомнил себя маленьким фюрером. Он может найти недостатки и нарушения режима даже у столба. У него хобби такое. Некоторые собирают марки или спичечные этикетки, а майор Соловьёв коллекционирует нарушения режима содержания заключённых. Он с линейкой обмерял правильность пришивания бирки с фамилией на фуфайках, проверял двумя пальцами длину причёски и тщательно следил, чтобы зеки не держали руки в карманах и чётко выполняли команду «смирно». Больше всего замполит любит массовые наказания. Например, удосужился кто-нибудь из нашего отряда приложиться к спиртному —  «козлы» его мигом сдадут, того посадят в изолятор на пятнадцать суток, а телевизор перекочёвывает в кабинет замполита на месяц. Иной раз у замполита скапливалось по семь телевизоров. Причём, мы свой телевизор покупали на свои собственные деньги, и забирать его он, конечно, права не имел. Наконец, замполит лично утверждал список телепередач, которые можно смотреть зекам. Ну, ладно бы, если бы по ТВ показывали программы типа: «Как убежать из колонии» или  «Как из подручных средств гнать самогон» и т. д. Но нет таких передач и в помине! В немилость к майору Соловьёву попала программа «Спорт за неделю», а также КВН, «Сегодня» и вообще: смотреть можно было только первый канал, все другие были запрещены. Особое разрешение требовалось для просмотра футбольных матчей. Составлялся список тех, кто собирается смотреть футбол, и замполит лично вычёркивал из него недостойных. Меня он вычёркивал всегда. В качестве аргумента майор всегда приводил одно и тоже: « Надо думать о производстве, а не о футболе». За исполнением приказов замполита зорко следили «козлы» и если бы я всё-таки ослушался, то ему бы донесли. Тогда меня ждал изолятор, а отряд лишился бы телевизора. И только даже за этот вот маразм, возведённый в силу закона, у меня были основания ненавидеть замполита...
— Выходим на завтрак! — громко орёт Батон.
  Все берут ложки, завернутые в кусок бумаги, и выходят строиться. Хотя от нашей баржи до столовой не более тридцати шагов, но их положено пройти строем по пять человек.
  Замполит стоит у входа в столовую и лично командует. На плечах у него майорские погоны и командовать он должен уметь.
— Стой! — орёт замполит нашему старшине Пятаку, — приставить ногу!
    Пятак повторяет команду. Мы встаем.
— Слева по одному! — орёт замполит, — фуфайки расстегнуть.
   И тут же снимает запрещённые к носке вещи, срывает неправильно пришитые бирки, записывает в книжечку имена проштрафившихся. В результате мой приятель Андрюха лишился олимпийки, а я булавки. Булавку, конечно, хоть и жалко, да Бог с ней. А вот без олимпийки Андрюхе будет зимой не сладко. Наконец, мы заходим в столовую и встаем около своих столов.
— Шапки снять! — командует замполит, — садись!
 Все усаживаются. Церемония, как на поминках. Заготовщики несут большие бачки с кашей и хлебом. Тут уж не до приличий. Все, начиная от «жуликов» до последних «чертей» стараются оторвать себе большую пайку. Хлеб нарезан, вернее, надрезан, в буханке заранее, но не ровно и если повезёт, то можно ухватить приличных размеров пайку. Хлеб разбирают в считанные секунды, даже менты не пытаются навести тут порядок, а лишь брезгливо ухмыляются. То, что осталось после растерзания достается «петухам»: это обычно самые тощие, поломанные пайки. Далее заготовщики накладывают кашу. Сегодня это пшёнка. Тут уж больше никак не ухватишь, и раздача проходит спокойно, сначала «общественникам», потом «жуликам» и так далее по ранжиру. У «козлов» время приёма пищи другое и за общими столами они не сидят. Каша — это конечно условно. Варится она на воде, не мажется ничем и водой же разбавляется так, что её можно пить из кружки. Тут же наливается чай — тёмная, слегка подслащенная вода. Главное в этой трапезе — хлеб и если урвёшь солидную пайку, то можно сказать, что тебе повезло, и ты насытишься. Кашу я есть не стал, а хлеб завернул в газетку и сунул под фуфайку. Завтракаю я на пром. зоне, а пока просто сижу и жду, пока все поедят.
    После того, как все закончат есть, всё повторяется в обратном порядке. Все по команде, строем мы возвращаемся в баржу. Тут занят каждый своим. Кто варит чифир, кто курит, кто умывается. У нас с Андрюхой в тумбочке шаром покати, поэтому мы предаемся духовной пище: он читает книжку, а я газету.
— Выходим на проверку! — раздаётся в барже голос Батона.
     Значит время семь часов. До проверки минут десять. Всё повторяется,  как и при подъёме. Все выстраиваются перед баржой на улице по пять человек, чтобы ментам было удобнее считать. Через несколько минут появляются пятеро прапоров, у каждого в руках по деревянной доске, где они отмечают количество заключённых. Половина прапоров в форме, половина в штатском. Идут, гогочут, наверняка опять пьяные. Значит, пересчёт опять затянется, ибо с первого раза на пьяную голову точно просчитаешься. К нам направляется «ЛТПэшник», так мы между собой называем этого рябого неказистого, но очень горластого прапора. ЛТП – лечебный трудовой профилакторий, советское изобретение, обязанное трудом и лекарствами отбивать у алкоголиков тягу к спиртному. В таком заведении когда то давно и работал ЛТПэшник. Откуда зэкам  стали известны эти страницы трудовой биографии рябого прапорщика, мне неизвестно.  Он слегка навеселе, поэтому ещё от калитки начинает орать:
— Кто держит руки в карманах и курит — тот педераст! Ха-ха! — смеется он, как ему кажется, удачной, шутке. Я уже порядком замерз и мне наплевать на его крики, лишь бы быстрее сосчитал. ЛТПэшник начинает расхаживать вдоль строя взад-вперёд, шепелявить себе под нос, мусолить губами обломок карандаша. Потом он заходит в баржу, пропадает там минут на пять, потом опять пересчитывает. Наконец, он заканчивает. Всё сходится, все на месте. Напоследок он еще раз шутит:
— Кто первый с места тронется, тот «петух»!
    Но это никого не останавливает, все гурьбой бредут в баржу, в тепло.
Только успеваешь согреться, как пора собираться на работу. Работают у нас всего-то двенадцать человек, так как работы нет и нет уже давно. Остальные околачиваются в барже целыми днями и изнывают от безделья. Поэтому работа у нас — это своего рода привилегия.
 Бригадир даёт команду строиться на работу. Мы выходим на улицу и выстраиваемся, уже, правда, по два, так как народу мало. Бригадир пересчитывает всех, и мы движемся к вахте. Немного остановлюсь на нашей бригаде. Четверо из бригады не работают, двое являются своеобразными инженерно-техническими работниками и работа у них условно интеллектуальная, и поэтому остальные шестеро вкалывают и за себя, и ещё за четверых. Не работает бригадир —  Маркей, двадцатидвухлетний парень, крепкого сложения, попавший в зону прямо из армии. Там он в сильном подпитии разрядил рожок автомата в милицейскую машину. Одного задел, но угроза была для многих  — и вот девять лет. Отсидел Маркей уже почти половину и недавно стал бригадиром, сменив на этом поприще Пятака, который стал старшиной. Я много ему помогаю, так как Маркей на производстве не работал, и никогда никем не руководил. Целый день Маркей мучается от безделья, временами принимаясь вырезать по дереву или тягать штангу, но так как сила воли у него почти на нуле, то эти занятия ему быстро надоедают. Но в целом парень он неплохой, жаль, что лучшие годы он проведет здесь и ничему не научится.
    Не работают трое «жуликов» — Матвей, Мазай и Старый. На пром.зоне они скрываются от изолятора. Каждый из них занят своим делом. Матвей, который сидит уже семь лет за кражу автомобиля, успевший уже побывать и на «расконвойке» — самый авторитетный из этой троицы. Он в дружбе со всеми лагерными авторитетами и «общественниками» и может себе позволить всё, что угодно. Сейчас он обделывает себе кандейку — то есть бытовку. На него пашет вся бригада, не забывая, конечно, и о своей непосредственной работе. И хоть сидит Матвей уже семь лет, по своему развитию он остался на том уровне, какой он имел, когда садился. Прибавилось только самомнение, наглость, пренебрежение к людям, кто не имеет таких связей, как он. Словом, живёт в свое удовольствие. Может позволить себе задержаться на съём и вся бригада мёрзнет и ждёт, может опоздать на обед и все опять его безмолвно ждут, может взять любого работника из бригады и, не предупредив бригадира, заставить его что-нибудь пилить у себя в кандейке. Зато, если кто-нибудь из бригады задержится хотя бы на мгновение или на съём, или на обед, то Матвей обложит его с ног до головы отборными ругательствами на глазах у остальных. Матвей —  человек, для которого важнее своего «я» нет ничего. Забавно, что длительное время он был ночным дневальным, то есть обыкновенным шнырем, а сейчас живёт  «жуликом».
    Мазай имеет поменьше авторитета, чем Матвей и гонору в нём поменьше. Он отмотал уже достаточно изоляторов, чтобы рассчитывать на БУР (туда сажают на срок до шести месяцев, в изолятор — до пятнадцати суток) и сейчас напрямую подумывает о переходе в «общественники». На пром.зоне он скрывается от этого самого БУРа, договорившись с бригадиром. Он мой земляк и сидит за убийство, дали ему семь лет. И хотя ему двадцать с небольшим, у него за плечами  и приемник-распределитель, и условные судимости. Словом, пробы ставить негде.
     Несколько лет назад мы с Мазаем крепко повздорили. Тогда я только