каши вторую ногу. Резко оттолкнулась и ступила на дернину полностью. Чуть покачнулась назад, но удержалась. Обмирая от страха, сделала еще один шаг.
И вдруг Манька почувствовала, как почва уходит из-под ног…
Дернина разъехалась в стороны, открывая жидкий кисель из воды и ила. Она по грудь ухнула в бездну, застряв в тяжелой каше. Ужас объял. Не жизнь, нет, смерть все время стояла рядом и манила туда, где она уже не могла ничего изменить! Костлявая взмахнула косой, заглядывая в лицо. Навстречу с громким урчанием поднялся болотный газ, отбрасывая ее еще дальше от тропы, разрывая в клочья остатки зеленого коврика.
С отчаянием, с протестующим молчаливым криком уходила она из жизни…
Время замедлилось.
Секунда стала минутой, воздух — густой и плотный…
И вдруг Манька увидела, как на расстоянии вытянутой руки ударился о воду конец железного посоха, медленно погружаясь в ил. Другим концом он все еще цеплялся за корягу, опутанную корнями березы, которую вывернул болотный газ. Коряга качалась, удерживаясь на гнилом отростке некогда бокового корня, но не оторвалась, а вывернулась еще больше.
Она едва не упустила этот шанс…
Проталкивая руку вперед сквозь резиновый воздух, нащупала конец посоха. Едва достав его пальцами, изо всех сил рванулась вперед, не двигая ногами. Схватила — и медленно-медленно начала подтягивать себя к тропе.
Ноги увязали накрепко, каша засасывала вниз и не выпускала обратно, как когда в долгие дожди на дороге без усилий ступаешь на дно, но иной оставляет сапог, когда не хватает сил поднять глину, налипшую на подошвы и голенища. Она чувствовала, как пот катится с нее градом, застилая глаза. Огромный заплечный мешок, туго набитый железом, как камень, привязанный к шее утопленника, не давал приподнять себя. Каждое движение вздымало смерть, забирая последние остатки сил и надежды, каждый вздох давался с трудом.
Коряга хрустнула и начала сползать вниз…
Манька оледенела всем телом, перестала дышать — не было никого, кто мог бы вытащить ее. Всю жизнь она тонула, и кто помог хоть раз? Ступила — и ухнула, ступила — и ухнула — последняя надежда тонула вместе с ней.
И вдруг, она увидела Дьявола…
Он стоял на тропе, наступив на корягу ногой.
У нее не было иллюзий, наверное, он наслаждался ее беспомощностью. Именно так заказной убивец смотрел бы на свою жертву, когда не получает удовольствия от ужаса, но и жалости в нем нет. Манька смотрела на его ногу, как на игру своего воображения, в котором видела только насмешку. И, наверное, удивилась, почему Дьявол еще здесь.
— На кривую дорожку спешим? — заглядывая в лицо, будто надеялся увидеть там честный ответ, пробормотал он. — Мда-а, не тянешь ты на Радиоведущую! Полета нет, одни поползновения. Это какой головой надо думать, чтобы болотом соблазниться? — укорил он ее. — Маня, там где шампанское, тебя не будет! Семь раз отмерил и ошибся, если вслед нечисти побежал.
Голос Дьявола привел ее в чувство. Положение у нее было незавидное. Посох перестал тонуть и теперь торчал, как крепкий сук. Она не хотела, чтобы Дьявол ушел, но как просить, если искал ей только смерти?
— Завидуешь Помазаннице моей? — Дьявол сцепил руки на чреслах, равнодушно взирая сверху. — Так ведь голова у нее правильно устроена, — осуждающе покачал он головой. — Оттого болото ей — золотая жила. А ты… Да когда солома в люди выводила?!
Манька сделала отчаянную попытку: крепко ухватила за посох — будь что будет! — всем телом рванулась вперед, качнувшись в сторону тропы. Чуть чуть-чуть приподнялась над жижей, вдохнув полной грудью.
— Кто из твоей нечисти помолился за меня, что стоишь по колено в грязи? — прохрипела она.
И не удержалась, сдавленная тяжелой грязью со всех сторон.
Но теперь она держалась за посох крепко, зажав конец подмышками. Снова приподняла голову, глотнув воздуха.
Дьявол раздумывал.
— Тривиальный вопрос, кто будет думать о тебе? Разве что постскриптум нечисти: а почему не ей досталось лицезреть ужас на твоем лице, — он тяжело вздохнул. — М-да, даже здесь, посреди болота, которое стало явью, не умом думаешь, а искусом богатющего наследства, собранного на небесах, — осудил он. — Нарисованное-то надежнее. Сидишь, бывало, чешешь репу — ба, здесь поминки, да бог с ними, зато там именины, — и все как-то легче.
Он сунул руки в карман плаща, зябко поежившись, взглянул тоскливо на потускневшее солнце.
— Ведь дел у меня, а мы какую-то бабу найти не можем, — холодно бросил он. — Тут твоя эпопея началась. Вот оно, место, которое определили тебе Благодетели. Дрыгай лапками, не дрыгай, не молоко, маслом не станет. Покорись, Маня, судьбе своей. Или обоснуй, чем тебя болото не устраивает.
— Отвали! — выплюнула она грязь.
А ведь ее здесь нашли, в Мутных Топях…
Манька содрогнулась: второй раз точно смерти не избежать! Словно черная пелена упала с глаз, когда вспомнила наступившую пустоту в своей памяти, когда оборвалась жизнь, в которой не осталось светлой надежды. И она вдруг почувствовала, что потеряла здесь что-то, без чего жить не могла — и хотела вспомнить, а на ум только кузнец господин Упыреев приходит. И вновь, как каждую ночь в сараюшке, она почувствовала, как сдавила ее холодная безжалостная боль. Та, от которой она бежала — боль одиночества, боль безысходности, боль обреченности.
Ей отчаянно захотелось уйти на дно, чтобы не помнить ядовитых насмешек, не искать помощи у тех, кто топил ее. Она была одна. Даже Дьявол, которому четыре месяца пыталась доказать, что и в горе и в радости умеет остаться человеком, все так же считал ее мерзостью. Что бы она ни говорила, что бы ни думала, какой бы гордой ни была, он не замечал ее, не смотрел в ее сторону, не искал достоинства, то и дело напоминая, что о ней говорят Благодетели.
И на мгновение она ослабила хватку…
Но лишь на мгновение: рядом был Бог Нечисти, который ждал, когда страшная правда выйдет наружу и слова господина Упыреева станут пророчеством. Еще одна победа, которую назовут победой добра над злом. Что бы она здесь ни потеряла, она не стала бы искать, а господин Упыреев — подано ей не нужен!
— Иди! Иди своей дорогой! Оставь меня! — в сердцах бросила она и сорвалась на крик, выдавливая боль: — Что, корягу пожалел? Скажи, отцеплюсь! Тебе от нее какая польза? — захлебываясь, выплюнула с ненавистью: — Мне никто не нужен! И ты не нужен! Никто из твоей нечисти тебя не видит, тебя нет, я тебя сама придумала!
Каждый вздох тянул ее вниз, и дно было так далеко, что даже газы, которые лежали где-то там, не могли пробраться на поверхность сквозь толщу перемешанных масс. Видно остров образовался на месте нанесенного течением песка на развороте подводного русла, а здесь он заканчивался обрывом.
— А к кому твои речи, если нет никого? — Дьявол с недоумением развел руками, оглядываясь.
Крепко сжимая посох, Манька переставляла одну руку за другой, медленно, но уверенно: если Дьявол уйдет, может быть, успеет. На мгновение она усомнилась: вся надежда теперь была только на него — без Дьявола коряга не могла не оторваться, удерживаясь лишь на тонком прогнившем отростке.
— Страшно тебе? — вкрадчиво спросил он, чему-то улыбаясь.
Страшно было — да, но меньше, чем стыд за не доведенное до конца дело и за долги свои. И с горечью вспомнила, как мечтала отплатить за железо, прощаясь с господином Упыреевым.
Прав он оказался, не дошла она…
Отчаяние сдавило грудь. Но уходить из жизни с такой памятью не хотелось.
— Не твое дело! — ответила Манька дрогнувшим голосом.
И взыграла тайная радость: наконец, рука нащупала твердую почву. До спасения было еще далеко, но робкая надежда коснулась сознания.
— И болото тебе нипочем, удивила! — мирно проворчал Дьявол. — Я все понять пытаюсь, или умнее захотела стать, или потерпеть до смерти сил не хватило? Чего не жилось-то? Была бы как все, убогая да бездарная.
Но Маньке было не до Дьявола. Она прикусила губу, царапая ногтями землю, выискивая хоть что-то, за что могла зацепиться: корягу, корень, камень. Оставалось самое сложное — вытянуть себя из болота. Руки скользили по размякшей глине, а торф крошился и продавливался. Но она перекинула через тропу вязанку с посохами и топориком, избавившись от части своей ноши, и железные обутки легко продавливали себе выступ, чтобы опереться — успеет!
Дьявол укоризненно покачал головой.
— Радиоведущую я сам помазал на престол града стольного, а ты как есть вредитель Помазаннице моей. Не доказать ли ты решила свое совершенство? Да могу ли я поменять ее, умницу, красавицу, птицу высокого полета, на всеми презираемую и гонимую оборванку? Пьет она, Маня, чаи и кофеи из стран тридевятых и тридесятых, носит парчу и меха, и платья, сшитые мастерами заморскими, каменьями драгоценными украшается, спит на простынях их тончайшего шелка в палатах белокаменных. А слова высокими материями проговаривает, — он строго взирал на ее грязную голову. — Приземленная ты, Манька, поди, болото для тебя как есть все государство? Ведь не имеешь, что делать мне с тобой, образованному Богу, понимающему толк во всех искусствах? — он осуждающе покачал головой. — Кто ты, чтобы пугать ее? Железо собралась напоказ выставить… Так у нее, Маня, миллионы в железо закованные ходят, — он брезгливо поморщился, нависнув бесплотным телом. — Так что ты там доказать-то хотела? Слушаю тебя!
Наверное, он уже поставил на ней крест, но Маньке было не до обидных речей. Она выдавливала для ступни опору в скользкой мыльной земле, которую оставила так глупо. Груз давил ее вниз, но сильная натренированная рука держала посох крепко. И она тянула себя, тянула к той спасительной коряге, на которой стоял Дьявол.
И вдруг болото ослабило хватку, медленно отпуская. Частицы тяжелого ила и глины опустились в нижний слой, давая ей выскользнуть. Теперь она могла расшатывать себя, как расшатывают сапог, застрявший в глине, запуская под него воздух, чтоб не создать при отрыве вакуум.
Наконец, ей удалось немного приподнять себя над тропой.
Надо же, еще один скрытый в глубине корень протянул ей опору, которая торчала, как гнилой зуб, но не шаталась, чуть прогнувшись, когда она уперлась на него коленом. Тело ее все еще болтались где-то там, о чем она даже боялась подумать, представляя, какая муть и ужас внизу под нею. Последний рывок, не последний — смерть промахнулась. Теперь ей требовалось собрать все ее силы.
— А ну вас всех! Нету в вас человека… И ты не человек! — выкрикнула она. Она улыбнулась открыто и смело, обнажив беззубые десны, красные, воспаленные, израненные железом, будто стояла перед Благодетельницей. — Смерти хотели? Только смерть разная бывает! Докажи, что на моем месте Помазанница смотрелась бы не убого!
Дьявол, прослушав пламенную речь, покачал головой и сдержанно рассмеялся.
— Мои Помазанники по болотам не шастают. И в горе и в радости найдут оконце, чтобы силой мысли обречь овец на адское пламя, — он нахмурился недовольно: — Удивляюсь я тебе, это ж сколько зависти в уме!
— Да, наверное, зависть, — Манька позволила себе отдохнуть, не сумев скрыть злую обиду. — А я не человек? Все имеют право ходить по земле твердо! Я хочу жить, не оглядываясь.
— Ой-ей-ей, Помазанники миром правят, а ты с огородом не управилась, — Дьявол
