пробивать того, кто прятался в грязной каше. — Отцепись! — взвыла она. — Отцепись, болотная тварь!
Сильно ударить не получалось, болотное месиво смягчало удары. Но все же посох был железным, и вместо того, чтобы убраться, тот, кто тащил ее вниз, вынырнул.
Манька оторопела, застыв с открытым ртом…
Уж на этот-то раз у нее точно глюки!
Это была грязная, — хотя, что с нее взять, она и сама была не чище — женщина-старушка. С крючковатым носом, с печальными вороватыми глазками, в волосах застряла тина и ряска.
Она поправила смятое посохом лицо, рассматривая ее прищурено секунду другую, и вдруг удивление ее сменилось радостью. Она прижала ладони к сердцу, протягивая руки в ее сторону, и начала причитать сладеньким голосочком:
— Манечка, доченька, вернулась! О-хо-хо! Дождалась дитятко ненаглядное! Ой, что-то не рассмотрю я... — прослезилась она от умиления. — Нырни поглубже, дай полюбоваться! Ведь все глазоньки выплакала, дожидаючись! Вот-вот, подумала еще, должна уж Манечка вернуться! Куда она еще с железом-то пойдет?! — глаза ее засветились теплотой, будто и впрямь дождалась кровиночку, и спохватилась, засуетившись: — Что ж мы на пороге-то? Пойдем домой, пойдем скорее! — поманила она в болото.
И ступила в него, будто по лестнице спускалась, и не в болото, а в светелку. На мгновение даже показалось, что нет никакой топи. Манька разинула рот еще шире, не в силах отвести от болотного чуда глаз.
— Куда пойдем? — растерялась она, пытаясь избавиться от наваждения.
Женщина в болоте чувствовала себя как рыба в воде, и не тонула, и не искала опоры. Она вдруг оказалась на поверхности и посеменила к ней, пытливо заглядывая в глаза, оказавшись чуть впереди Дьявола. Попыталась схватить, но Манька выставила посох, не подпуская женщину, пока Дьявол, с непередаваемым зубовным скрежетом ощеренной ухмылки, помогал ей выбраться из грязи и толкал впереди себя. На лице его отразилась не меньшая радость, словно он тоже мечтал встретиться с болотной обитательницей.
— Куды, куды… Туды! — с едким намеком подразнила женщина, ткнув крючковатым пальцем на топь. — Не за тем ли пришла?
Сказала она это таким тоном, что Манька вдруг почувствовала, что у нее как будто и выбора-то нет. Тело вдруг объяло странным огнем желания бежать за болотной ведьмой, как то, что поманило ее на зыбкую полоску трясины, но теперь она уловила его и смотрела как бы со стороны, напомнив себе, что за этим последует.
— Ты меня, надеюсь, поминала?! — в голосе снова прозвучала необыкновенная теплота. — Я все глазоньки просмотрела, тебя высматривая!
— Ага, щас! — с испугом бросила Манька, не доверяя себе.
Она осторожно шагала за Дьяволом и придерживала посох, чтобы вдарить болотной ведьме, если сунется. Не было у нее родственников, хоть и чувствовала она обратное: были, и желала она этого всем своим сердцем, и мерещилось, что ждут ее и готовят сундуки богатые, чтобы возместить все невзгоды и лишения. А среди них снова господин Упыреев!
Тьфу, тряхнула она головой, отгоняя еще одно наваждение.
Тропа шла в обход острова и вдруг резко свернула. Она оказалась на твердой земле. Островок был небольшой, но относительно сухой.
Краска залила ей лицо, когда Дьявол развернулся и, как умел только он, одним лишь взглядом, объявил ее горем луковым. Дура, да такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Ей даже в голову не пришло пройти чуть вперед и проверить, куда тропа ведет. Так же молча она виновато потупилась, поблагодарив Дьявола нахлынувшими чувствами раскаяния.
Женщина добралась быстрее: уселась на пенек, заложив ногу за ногу, оперевшись на сук. Еще и приоделась. Яркая рубаха с широкими рукавами, цветистый сарафан до пят, передник, уложенная венцом коса, цветастая тонкая шаль, наброшенная на плечи. Теперь она была чистой и опрятной, даже помолодела, скинув несколько десятков лет. Ни дать ни взять — радушная хозяюшка.
— Да ты что, али не признала? — искренне удивилась она. И строго, будто отчитывала, укорила: — Манюшка, долг платежом красен! Не хорошо так-то с людьми, которые, матери — не матери, а все одно — подаяние твое на лобном месте! — покачала она с осуждением головой.
— Какой долг? — еще больше изумилась Манька.
— Обыкновенный! — всплеснула женщина руками. — Да не я ли сотворила твою местами светлую голову?!
В уме началась такая каша, точно взбунтовались все извилины сразу. Не переставая таращиться на приятную женщину, Манька перевела взгляд на Дьявола. Он с такой лучезарностью улыбался старушенции, что казалось, светился изнутри. И заулыбался еще приветливее, будто это ему она набивалась в матери, а он был чрезвычайно рад.
— Ну, вот кабы смотрела на Господи Упыреева памятью своей, да разве ж искала бы в нем человека? — пожал Дьявол плечами. — А молитвы на Господи Упыреева, разве ж не свет? Ядерный свет, озаряющий изнутри!
— Это как? — разинула Манька рот.
— Раем своим ты ей обязана, — Дьявол загнулся в глубоком поклоне, пытаясь облобызать болотной ведьме ручку, но она его, похоже, не замечала. — Матушка, родимая, мудрость сердечной чакры! — он прослезился от умиления, громко высморкавшись.
— Да как ты… Да кто тебе… — задохнулась Манька, дико вращая глазами. — Да вы тут все…
— Ой, Маня, да ты никак белены объелась? — начала сердиться женщина. — Будь на моем месте другая, так и не знала бы, что имя твое в земле лежит! А я подобрала, и за землей твоей присматривала. Вы ж мне как родные, люблю тебя голубушку, кабы знала как! Смирение твое — лучшая награда, а для души — светлая радость. Да разве ж не приму тебя!
— Маня, тебе в этом болоте маленько места отвели, — отряхиваясь от грязи, пояснил Дьявол, недовольный тем, что ведьма не удостоила его взаимностью. — Тут все обычно аршин-два имеют, больше не положено. Ты еще маленькая была, так тебе и аршина не требовалось, но теперь, — он окинул ее приценивающимся взглядом, — можешь претендовать на побольшую территориальную единицу в болотном измерении. Маня, не гневи мудрое свое начало!
— Дьявол! Да кто она такая?! — воскликнула Манька в изумлении.
Она срыгнула болотную жижу, отплевываясь, посмотрев хмуро исподлобья. Хоть и спас ее, но что с того, беды на этом не закончились. Какая-то хитро-мудрая баба, распинаясь в удивительной полюбовности, тащит ее на смерть, а Дьявол распинается перед ней — аж, тошно!
— Про кикимор слышала когда-нибудь? Это она и есть, собственным личиком! — в знак приветствия Дьявол снова почтительно поклонился. — Такое очаровательно милое существо не каждый день встретишь!
— Кикимора?! — опешила Манька. — Но… Они что же, существуют?!
— Я, Маня, тоже не существую. И железа такого на свете нет, которое из человека силу пьет. Экранируйся, авось поможет, — серьезно посоветовал он. — Можно еще крест на себе поставить, чтобы нечисть не мерещилась, а только святые в гости приходили.
Манька проглотила подкативший к горлу ком.
Ну да, а как разобрать, кто нечисть, а кто святой? Взять того же господина Упыреева: по виду святой, а копни глубже — нечисть. Не устоять человеку против Силы, которая может и в болоте жить, и по небу летать, и драконы ее слушаются. Даже вода у нее была особенная, которую простому человеку пить нельзя.
И опять она обиделась на Дьявола, вспомнив, что именно он помазал Радиоведущую на престол. А чем так приглянулась-то? Что есть у Помазанницы, чего нет у нее? Да разве не натянула бы на себя корону? Или не высыпалась на шелковых простынях? И чаями с кофеями не подавилась бы. И парчовые платья на ней вызывали бы не меньшее изумление. Воду испоганила, это правда — гордилась собой, но, пожалуй, это все, чем смогла вернуть долг.
Вспомнив про колодец, Манька вспомнила и то, что именно Дьявол, хоть и изображал убитого горем Бога Нечисти, паства которого лишилась исключительно нужного и важного источника, посоветовал живую воду разводить обычной водой. И зверей отводил, и с разбойниками разобрался, и с голоду не давал помереть. И опять, в который раз на дню, простила его: тоже, поди, к славе всеобщей Благодетельницы пристроиться хочет — ну что с него возьмешь?
А ее, значит, в болото?!
Манька хмуро глянула на Дьявола, соображая, за кого он на этот раз. Подтрунивать он мог только над нею. От его священного трепета женщину ни в холод, ни жар не бросало: сидела на пеньке, покачивала ногой — с ухмылочкой, точно застала ее за неблаговидным занятием. Ни о чем таком ведьма, скорее всего, не думала и не сказала, но чувствовала она себя именно так — неловко и уличено.
— Мне ваше болото на фиг не надо! — угрюмо ответила она. — Топитесь в нем сами!
— Что ты, что ты! Да ты посмотри, какое богатство кругом!
Кикимора приветливо взмахнула руками, возбужденно привстала. И неожиданно сместилась, не сделав ни единого шага. Казалось, она стоит прямо перед лицом и опять в глаза заглядывает. И точно — рай! Глаза застил, выйдя из среды ее самой, ум стал чужим, отзываясь на каждое слово болотной ведьмы сладкой ноющей болью.
— Счастья своего не ведаешь! Болотный ил, что навоз, самое удобреньице! — продолжала женщина хвалиться. — Жила ты без пользы, а ведь и ты свою цену имеешь!
— Да, Манька, удобрение из тебя получится знатное! — поддакнул Дьявол. — Она у меня лучом света в Царстве Тьмы числится. Что ни слово, то чистый мед! И слушать приятно, и сделать. Кому как не ей доверил бы растление молодого поколения?
— Кто-то на удобрение, а кому удобрение… — уязвлено проворчала Манька, не зная как себя с ведьмой вести.
А Кикимора вдруг снова оказалась рядом, раздавшись в размерах и закрыв собой Дьявола.
— Замесила я тесто, — она игриво подмигнула. В тот же миг в болоте что-то ухнуло и пошло пузырями. — А поднялось как! Стану кормить пирогами досыта, согревать зимами долгими, сказки сказывать ночами темными, в глазоньки глядючи, — заговором произнесла она. — Что окошечки они в юдоль голубушки моей, славной царствующей племянницы. Чтобы как закручиниться душа твоя, а я тут как тут. Погляжу — и отпустит кручинушка. Так ведь и ты, Манюшка, между нами! И успокоится душа твоя…
Теперь в умилении прослезилась она, а Маньке вдруг показалось, что ее и впрямь гладят по волосам. Навалились усталость, в глазах потемнело, мир отошел на задний план, как бывало, когда она вела разговор с Дьяволом. Она даже услышала, как где-то поют колыбельную, но далеко-далеко. И словно птица с подрезанными крыльями, нестерпимо заныла душа, поманив за ведьмой в болото. На мгновение ей показалось, что Кикимора ее обняла, и с ужасом заметила, что стоит на краю у самой трясины.
— Племянница, значит. Что ж она в болоте-то Вас держит? Места во дворце не нашлось? — язвительно уколола Манька, отступив вглубь от края. — Вы меня с кем-то спутали, я ни к вам шла, мы просто мимо проходили. Так что оставьте вашу матерность.
— Я больше, чем мать, — пожурила Кикимора. — Помню, кинула она коробок, да промахнулась. Вот как сейчас, зацепился он за корягу, — устало махнула она рукой. — Ох, горюшко, горе! Умыкнули из-под носа. Да разве ж за всеми углядишь? Ну, кто старое помянет… Теперь-то все на место встанет! Да что же, голуба моя, пора нам! Ждут нас…
Слова у нее и вправду были медовые. И все-то знает. И про то, что в болоте нашли, и про житье-бытье, еще Благодетельницу приплела.
