Женщина легко парила над болотом и манила за собой, как болотные светляки. И на мгновение Маньке снова показалось, что ее правда ждут, точно она была уже где-то там, куда манила Кикимора и смеющиеся голоса.
Манька до боли сжала кулаки, отгоняя видения и заставляя себя смотреть на топь, которая смешалась с видением, ускользая из памяти.
— Все вы врете! — разозлилась она. — Ни одна мать дитя на смерть не бросит!
Кикимора всплеснула руками:
— Да кому как не ей знать, где была бы, как у Христа за пазухой?! Ведь мать! Вот ты, наверное, думаешь, добра не пожелала… Да нешто без добра избавляла бы кровиночку от злобы людской? А куда ей деваться-то? Я ж говорю, не жилец она была. Ни родственников, ни души, так, пьянь подзаборная. Кому такая обуза нужна? Ты ведь, Маня, вся в мать. За душой у тебя срамота и убогость. Ты по людям себя ровняешь, а того не понимаешь, что деревней проклинали тебя. Стало быть, и ты не жилец. А я добрая, — Кикимора тяжело вздохнула. — Сердобольная я. Места себе не нахожу, пока вы там, а я тут, — смахнула она слезу. — Вы ж мне все как один — в радость!
Манька слушала Кикимору как во сне. В душе ее все перевернулось и застыло. Всякое она думала, когда гадала, куда подевались ее родители, кто сотворил с нею такое зло и почему она оказалась на болоте, где нашли ее случайные люди. Думала, может, ищут ее, а она однажды объявится родителям, и будут они жить-поживать, добра наживать. Ей и в голову не могло прийти, что родная мать просто-напросто решила ее утопить. Будто от котенка избавлялась, спихнув на эту...
В глазах у нее потемнело, а в сердце резанула такая боль, что едва вздохнула.
— Вот свою племянницу и пускайте на удобрение! — мрачно выдавила она.
— Да нешто бунт задумала? — всполошилась старушенция. — Ты это брось! — погрозила она пальцем, надвигаясь, как туча.
Манька отступила, разглядывая женщину в страхе.
Заметив ее страх, женщина мгновенно переменилась, став ласковой и добродушной, будто были они сто лет знакомы. И снова защемило сердце от ее голоса.
— Знаю, все знаю, — махнула она. — Никто не приветил, слова ласкового не сказал. Ну так, отмучилась! Нешто я пирогами попрекну? Кто худое обо мне сказал?
— Ну-ну, было бы кому, — протянула Манька в растерянности.
— Да не я ли пекусь о земле твоей, выстилая путь Благодетельницы нашей шелковой муравушкой?! Ведь забот у нее — во! — резанула она себя по горлу, начиная сердиться. Ехидная ухмылочка сделалась наглой. — Служба твоя зачтется душе твоей — быть ей в чести! Не упрямься, — посоветовала она. — От судьбы еще никто не убежал — здесь твое место! Пойдем, и постель готова и пироги дожидаются! — вздохнула она, позевывая и навевая сон.
Манька едва разлепила веки. Дьявол хлопал ее по щекам, приводя в чувство. И снова увидела Кикимору, которая вовсе не желала спать, она стояла неподалеку и следила за нею — свысока, уверенная, наглая.
— Племянница ее — птица высокого полета, — вставил Дьявол. — Ты ей во как нужна! — резанул он себя по горлу ладонью.
— А я тут при чем?
— Ну как же, а кто войну объявил? А если правда за тобой, так и прощай непререкаемый авторитет? — рассудил Дьявол. — Так ведь и душа волком взвоет. Не приучена Благодетельница наша свято-троицким монастырем жить, монастырь тебе был предназначен. Так что, соглашайся, Маня, — хорошо там, где тебя нет!
Выходит, на роду ей написали гнить в болоте, пока Благодетельница парчи изнашивает?! Вот куда заманивал ее господин Упыреев!
И Дьявол туда же!
Она сверлила женщину взглядом, сообразив, что сидеть ей на здесь до скончания века. Прилипчиво-убогая болотная тварь настроилась решительно. Может, послушаться и утопиться? Вон как нахально себя ведет, почесывая играючи языком, да все приветливой лаской. А в каждом слове яду, как у сотни гадюк не наберется. Один шаг — и утянет на дно. Ведьме болото, что птице небо, а для нее самая что ни на есть грязь, в которую сдохнуть ходят.
— Отвалите от меня! — выставила Манька посох. — Давись, тварь бессовестная, грязью сама!
Кикимора отскочила, заламывая руки для мольбы, и в мгновение каким-то образом оказалась за спиной, так что Манька едва успела повернуться лицом. И вместо мольбы голос ее прозвучал спокойно и уверено, в то время как улыбчивое лицо все еще продолжало привечать в топь.
— Вот увидишь, благо я! Ни горя у меня, ни мук! — приказным тоном прикрикнула она. — Отведай моей стряпни, пока добром прошу! — она зло прищурилась.
— Маня, да ты хоть понимаешь, сколько людей тут лежит? — испугался Дьявол. — Мужики здоровые, бабы семижильные, детушки малые!
— Ты хочешь, чтобы и я тут гнила?! — опешила Манька.
— Я, Маня, столько на свете прожила, в уме не поместится, — разоткровенничалась Кикимора. Она надвинулась, раздавшись вширь и ввысь: — Все вы у меня смирненькие да ласковые!
— Ага, лежат, пузыри пускают… — хихикнул Дьявол.
Манька только сейчас сообразила, что так и не разглядела лицо Кикиморы. Оно было то старым, то молодым, а то вдруг странно знакомым, словно из давно забытых снов. Но ядом ее она была сыта по горло.
— Пошла прочь! — Манька приготовилась ударить посохом, если Кикимора попробует тащить ее насильно.
Но Кикимора уже стояла впереди, в другом месте.
И вдруг подскочила, ткнув толстым длинным шилом.
Манька лишь разворачивалась, чтобы встретиться лицом к лицу, и едва успела подставить руку, чтобы скосить удар. Шило воткнулось в ладонь, пришпилив ее к бедру, ушло в бок, воткнувшись в пах. Острая боль резанула до самого предплечья и в кость, заглушая боль сердца. Из раны потекла кровь.
— Ох ты! — метнулся насмерть перепуганный Дьявол. — О, череп и кости! — он запнулся на полуслове, вздрогнул и побледнел, когда Кикимора проскочила сквозь него.
Заметив, что Манька наставила на Кикимору посох, закричал еще громче:
— Фу! Фу! Железом железо не засучишь! Фу!
Манька выдернула шило. Через Дьявола, как в потустороннем зеркале, старушенция выглядела расплывчато, блатная краска с нее сошла, обеспечивая превосходную видимость ядовитой засветившейся сердцевины в голове, чуть выше переносицы.
Что произошло дальше, Манька объяснить не могла…
Кикимора изловчилась, наставив второе шило, и она развернулась, отбив удар одной рукой, а второй всадила шило подгнившей ведьме прямо в лоб, где видела зеленоватую туманность.
Кикимора плашмя шмякнулась землю, ударившись о пень. Туманность дымкой вытекала из ее головы. Манька с ужасом осознавала содеянное. Ее трясло от страха, что некто был убит ее рукой, а еще больше оттого, что сама она висела на волосок от смерти. Все-таки было в ней что-то такое: руки двигались самостоятельно, как будто у нее был черный пояс по сунь-вынь-фу. Не в первый раз такое случилось, что не успела она подумать, как все случилось ее руками.
Но до убиения дело не доходило…
Тетку Благодетельницы убила!
Но ведь не хотела…
Дьявол все еще метался по поляне, размахивая руками. Объятый не меньшим ужасом, он то ощупывал себя в поисках ранений, то бросался к павшей в бою, то пытаясь влезть на дерево. В пылу битвы Кикимора никак не отметила его в обозрении, подскочив к ней как раз через его нематериальность. И дважды запнулся за Кикимору, прежде чем остановился, оттирая с лица пот.
— Ну, — наконец, развел он руками. — Да-а, проткнула ты ее мастерски! — признал он, и тут набросился, постучав себя по лбу: — Вот куда завело нас твое упрямство! Ты хоть понимаешь, на кого руку подняла?!
— Я… я… не хотела! — заикаясь, выдавила Манька.
— Был у тебя мотив, угрожала ты ей! — обвинил он.
— И она угрожала... — пропищала Манька, оправдываясь.
— Не ты, а она мертва! Следовательно, следователь будет следовать традиции расследования, — он чуть успокоился. — Ох, сколько придется платить: мне, судье, прокурору, — грубо ткнул он ей разогнутыми пальцами в лицо.
— Никому я платить не буду, у меня денег нет, — буркнула Манька.
— Что ж ты, дура, шилом-то тогда машешь?! — прикрикнул Дьявол.
Он пощупал у Кикиморы пульс, послушал сердце. Поднял поникшую руку, отпустил ее. Рука безвольно упала на землю. Закрыл ей глаза, поднялся, постоял со скорбным видом, будто потерял близкую родственницу.
— Но я ведь и вправду не хотела убивать! Ну не хотела же! — выкрикнула она, отчаявшись найти у Дьявола поддержку.
— Ну, маразм у старухи, и что теперь, протыкать маразматическое тело колющими и режущими предметами? — он в сердцах пнул Кикимору носком остроносой туфли, будто труп был не ее, а его проблемой.
— Я, значит, убивица, а она, которая людей в болоте топила, святая? — с вызовом ответила Манька.
— Маня, насильно сюда никто никого не тянет! Всяк волен выбирать, чьи пятки умаслить елеем, — непримиримо напомнил он. — Сами шли, чтобы утопиться! Да, были у Кикиморы поклонники, любили ее. Государство-то демократическое! А были бы Их Величества не демократы, так и тебя заставили бы! — раздраженно изрек он.
— Как? Насильно что ли?! — взъелась Манька.
— Черноморских рабов не спрашивали, когда к столбу привязывали, а теперь не нравиться этот, иди к другому. Это большой шаг к прогрессивному демократическому обществу!
— У твоей нечисти ничего святого нет, — проворчала Манька.
— Это у тебя нет! Ты вот не светишься, так и спину не подставляют, а у нее ореол был не тут, а вот тут! — гневно потыкал он в лоб пальцем. — Повороти назад! Сначала колодец извела, теперь старуху прикокнула, а дальше что? Помазанница моя? — он хлюпнул носом, размазывая слезу. — А вернешься, скрою, кто личико бедняжке изувечил! — клятвенно пообещал он.
— Да кто бы еще тебе слово дал? — нахмурилась Манька.
Дьявол, может, и не скажет: именно, не скажет! Зато навредить — запросто. Лучшие экстрасенсы кинутся ее искать, расшифровывая мыслительную материю. А поймают, никто не станет разбирать, кто виноват. Все видели, как она на болото шла — и ни свидетеля у нее, ни алиби. Так что труп предстояло спрятать так, чтобы и по Дьявольской наводке не обнаружили.
Ишь, какой двуличный! Когда оборотень девчушку убил, суть правосудия сам объяснил, а теперь то же самое выдал наоборот.
Комедию ломает?
Вряд ли, какая-никакая, а тетя, в самое нутро. Там нечисть так себе, мелкая шушера, а тут — помазанная на царство.
Возможно, обойдется еще: болотная ведьма давно гнила — по останкам едва ли определят, когда была убита. А если скажут, что шла она вдоль реки, то признается, не будет отпираться, но скажет, что дошла до болота и повернула в обход. В здравом рассудке в Мутные Топи никто бы не полез, и никому в голову не придет сомневаться. А пока лучшее схорониться в лесах и идти себе дальше, как ни в чем не бывало.
Наконец, она отставила мешок в сторону, подвесив его на сук. Обошла Кикимору со всех сторон, брезгливо поморщившись. От трупа воняло тиной и разложением.
— Знаешь что, я не просила ее шилом махаться! И оправдываться не собираюсь, — отрезала она, уверившись в своей невиновности. И пригрозила, не так уверенно, в основном, что бы осадить Дьявола: — А если собрались меня останавливать, вам только хуже будет! И Помазаннице твоей не поздоровится!
Дьявол как-то резко вдруг переменился, будто только такой ответ и ждал. Сделал шутливый выпад, изображая драку на шпагах, и уже спокойно, без сочувствия, по-деловому предложил:
— Пуф, пуф! И уносим
