СЕРОЕ ЗНАМЯ

может легко поглотить, не поперхнувшись, его жизнь,- легче ему все равно не стало.    
  Бздёво было Порфирию, ох, как бздёво! Тесть мог прекратить не только саму службу, возможности неограниченные, карьере капут, а и уничтожить как человека. Нет, не убил бы, конечно, но оставшаяся жизнь сахаром не показалась бы, это наверняка.
  - Папа, я исправлюсь! – прохрипел Порфирий, слова из пересохшего горла выкарабкивались с трудом.
  - Горло пересохло? – участливо спросил тесть. – Выпей водички. – И указал пальцем на лужу, привольно разлегшуюся на паркете.
Порфирий с содроганием посмотрел в указанном направлении и выкашлял:
  - Не буду…
  - Будешь! – настоятельно потребовал тесть. – Пей!
  - Не буду! – зародыши твёрдости прорезались в голосе Порфирия.
  - Пей, я сказал! – заорал тесть и грохнул по столу кулаком. Дверь в кабинет было приоткрылась. – Не мешать! – гаркнул тесть в её сторону и снова зятю: - Пей!
  - Не буду! – и откуда взялись силы, Порфирий топнул ослабевшей ногой по полу.
  - Не хочешь – не пей! – на удивление спокойно, равнодушно и отстраненно отреагировал тесть. Открыл дверцу бара, достал блюдце с нарезанным кружочками лимоном, два гранёных стакана, бутылку «Арарата». Налил до краёв коньяку. – Вот таким, твёрдым, сынок, и надо быть! Пей!
  Они выпили коньяк залпом, закусили лимоном. Сели в глубокие, с высокими спинками кожаные кресла у журнального столика, закурили.
  - Отстоять тебя мне стоило больших трудов, - начал тесть, наливая повторно коньяк в стаканы. – Отбил тебя ото всех. Знал бы ты, сколько доброжелателей у меня…
  - Догадываюсь…
  - С этого момента столько же и у тебя. Возможно, больше.
  - Спасибо, папа.
  - Это за доброжелателей-то? – не удивился, но и не расстроился тесть. – Слушай дальше: год-другой послужишь в Германии. Хорошая, европейская страна, с богатыми культурными традициями. Время, Порфирий, пролетит незаметно. К твоему возвращению я буду главой администрации города «над тёмною рекой». Решил загодя, тебя возьму в помощники. Но смотри, Порфирий, если там забалуешь, то выкручиваться уже будешь сам. Так далеко мои возможности не распространяются.
  Знали это сослуживцы и подкалывали при случае и без случая. Не любили они, люди с чистыми помыслами – мутных людишек, особенно, если они были чьими-то родственниками.
 
  - Парфюм, ты всё ещё сидишь? – не унимался Приколов. – Выйди в город, пивка попей. Пиво у немцев знатное. Прогуляйся, присмотрись, глядишь, и вернёшься с уловом!
  Остальные офицеры молчали, но внимательно следили за разговором.
  Порфирий посидел немного. Перебрал для виду бумаги и документы, закрыл в сейфе и опечатал. «Действительно, - решил он. – отчего бы и в самом деле не выйти в город? И пивка попить?»
  Майский день радовал глаз многообразием палитры цветов и красок: радостно синело высокое небо, разрезая его крыльями, летали птицы, зеленела коротко подстриженная трава на газонах, в изумруде листвы шалил весенний ветерок. В воздухе витали положительно заряженные на счастье флюиды.

                                                    2.
  Идти было больно и тяжело. Он снял с себя пончо, изготовленное из старого выцветшего, местами вытертого до дыр, верблюжьего одеяла. Сложил вчетверо, положил на шпалы и сел. Сидеть было приятно, ноги гудели от многочасовой ходьбы, но прохладно. Нательная рубаха и портки, сметанные  на «живую» нитку из двух байковых одеял, грели плохо.
  Апрель выдался холодным. Часто дули северные ветра, неся порой обильные снегопады. Ночью сильно подмерзало и небольшой костерок, у которого приходилось забываться сном, согревал плохо и норовил погаснуть совсем под напором ветра. Сон вполглаза не приносил желанного отдыха.
  Он принял асану лотоса рефлекторно и начал дыхательные упражнения. Не смотря на продиравший через одежду ветер, упражнения, принесли плоды: робко и неуверенно тепло начало разливаться по телу. «Получилось!» - облегченно подумал он.

                                                      ***
   На выходе поздоровался с охранником, мимоходом справился о здоровье семьи, жена того недавно родила двойню, поздравил и вышел в город.
  Куда идти, Порфирий долго не размышлял. Просто пошел от посольства вверх по Розенблюмштрассе. Навстречу попадались редкие прохожие. «Гутен Таг, херр Шульц!» - услышал он краем уха, но внимания не обратил, пошел дальше. Мало ли Шульцев в Германии… Однако Порфирий услышал дробный стук каблучков и кто-то его взял за рукав пиджака. «Херр Шульц!» перед Порфирием стояла молодая, лет двадцати пяти, светловолосая немка. Приятная улыбка украшала её лицо правильной формы, дружелюбием светились зелёные глаза. Порфирий остановился, с удивлением, быстрым взглядом, профессионально, окинул блондинку с ног до головы. «А ничего, хороша!» - мелькнула мысль. Стройную фигурку облегало платье из белого ситца с небольшими бутонами красных цветов и легкая трикотажная кофта голубого цвета. «Простите, фройляйн, я не Шульц, к великому моему сожалению», - ответил Порфирий по-русски. «Ах, вы  русский!» - воскликнула немка, в её голосе чувствовалась радость, нежели, чем думалось, разочарование. «Знаете, вы очень похожи на моего знакомого Вальтера Шульца, - продолжала немка, - вот я и ошиблась, приняв издали вас за него. Марта!» - немка протянула маленькую ладошку. Порфирий незаметно бросил взгляд по сторонам: никого, не считая стайку прилично одетых пацанов; на провокацию мало похоже, на проверку тоже. Краем глаза уловил отражение своё и Марты в большой витрине, они стояли возле кондитерской, украшенной рекламой и рисунками, и сердце его учащённо забилось. Порфирий снял шляпу, слегка наклонил голову и представился по-немецки: «Шутин Порфирий Петрович!» «О! – воскликнула Марта с неподдельным удивлением, - прямо как у Достоевского!» «Вы читали Достоевского?» - воскликнул Порфирий. «Да, конечно! Достоевский – мой любимый русский писатель», - с гордостью в голосе возразила Марта. «Знаете, - дерзнул Порфирий, - я решил прогуляться, выпить чего-нибудь. Составите мне компанию?» «Увы, Порфирий Петрович…» - начала Марта. «Можно, просто Порфирий», - сказал он. «Увы, Порфирий, - протянула печально Марта, – обеденный перерыв подходит к концу. Нужно спешить, чтобы не опоздать. У нас с этим строго». Марта решительно повернулась и пошла прочь. Внутри Порфирия натянулась и звонко запела струна. «Марта, Марта!» - крикнул он её вослед срывающимся от волнения голосом. – «Может, встретимся завтра?» Марта замедлила шаг, встречный ветер раздувал низ ее платья как знамя, повернула слегка голову и произнесла, с улыбкой, интригующе: «Всё возможно, херр Шютин. Возможно, и завтра… До свиданья!»
   Порфирий шёл, никого и ничего вокруг не замечая. Нервный озноб бил его и, казалось, мир вокруг приобрёл иную, более радостную и весёлую окраску. Воздух был перенасыщен весной, деревья выше, кроны их гуще, пение птиц звонче и мелодичнее. Дорога сама неслась ему навстречу, и он с трудом успевал переставлять ноги, чтобы ненароком не споткнуться и упасть.
  «А что?» - думал про себя Порфирий. – «Если кто вдруг и видел, спросят, отвечу, что проводил вербовку. Делал свою работу!»
  Успокоенный, он зашел в пивную, взял два бокала пива и сел за деревянный массивный столик в дальнем углу пивной, удобно разместился на стуле и сделал глоток. Сумрак, царивший в углу, делал его почти незаметным, в то время как он видел всех входящих и выходящих. Пиво вернуло его из мира грёз в суровую действительность. Намечающаяся интрижка, а что она будет, он был просто уверен, с немкой волновала его больше, чем утренняя новость: долго не могущая забеременеть жена заявила, что на третьем месяце. Вот выстрелила Германия, так выстрелила! Сначала он растерялся, а затем обрадовался. Три года супружества – и впустую! Ходили дома к лучшим докторам, тесть старался, те отвечали, мол, не стоит беспокоиться, вы здоровы, всё образуется, только немного погодите.
  Сослуживцы встретили его так:
  - Ну, что, Парфюм, готовь выпивку. Будем первенца обмывать.
  Откуда узнали, не понять, но Порфирий отреагировал неожиданно:
  - Вам бы только повод выпить найти!
  Приколов деланно, обиженно обратился к коллегам:
  - Я ведь вам говорил – зажилит выпивку.
  - Так ведь еще не родила, беременна только!
  - И что? Мы выпьем за отличные роды!
  И пошёл весь день наперекос, как криво забитый гвоздь, не оттуда растущими руками…
  Вернулся в посольство. Кабинет, на удивление, пуст: стулья придвинуты к столам, столы блестят лаком под солнечным светом, сейфы опечатаны и заперты, шторы, как рядовой на посту, висят ровно, не шелохнутся.
  Порфирий написал пару докладных и рапортов, положенных по инструкции. Про встречу с немкой не упомянул ни словом. Запечатал в конверт документы, вызвал нарочного и отправил их по инстанции.
   Легко дождался конца рабочего дня и пошёл домой.

                                                        3.
  Тепло волнами, будто они набегали на берег, проходило по телу. То длинные, с пенными гребнями, посылаемые тихим шепотом ветра, навевающими мягкий сон; то короткие, частые, как при начинающейся непогоде, когда под натиском резких порывов ветра бьют, причиняя неудобства, и пробуждают желание проснуться. Хотя ты и не спишь.
  Ничего родного и близкого от этого тепла он не ощущал. Тепло родного очага; жаром пышущее тело, обуреваемое страстью после долгой разлуки; тепло родных любимых глаз – этого тепла не было. Мистификация. Обман. Фата Моргана.
  «Получилось…- горько подумал он. – Да наоборот…»
  Резкий порыв ветра, хлестко ударив по телу, сбросил остатки тепла. Слабая нервная дрожь тонкими паучьими лапками расползлась по телу. Он закрыл глаза и увидел крупные хлопья снега, мокрые и холодные, летящие, послушные злой воле ветра параллельно земле.
  Больно, острыми иглами они пронзили его сквозь одежду…

                                                     ***
  Поздно вечером, воодушевлённый и освежённый в душе, Порфирий улёгся с женой, обнял нежно её за начинающую расти талию и погрузился в думы о Марте. Гладил набухшие груди жены и в своих дерзких фантазиях представлял, что вот он мягко и нежно обнимает  Марту, почему-то была она в том же платье и той же трикотажной кофте. Вот он шепчет Марте на ушко еле слышно всякий вздор, снимает с нее кофточку, а затем резко разрывает на ней платье, оно двумя половинками медленно опадает на пол. Марта  кокетливо и жеманно прикрывается ладошками, загадочно усмехается… На этом фантазии обрываются сном. Крепким сном разведчика, в котором ему грезится тесть, он грозил ему указательным пальцем и, нависнув над Порфирием грозной тучей, громко кричал: «Узнаю, что блудишь, блядский выкормыш, пестик твой маникюрными ножницами враз отхвачу. Про тычинки думать точно перестанешь!» и очень наглядно – во сне! – демонстрировал, как этот приговор приведёт в исполнение. Порфирий пытался вставить хотя бы слово в своё оправдание, но из горла лягушками, огромными и пупырчатыми, выползали одни хрипы. Жена разбудила и поинтересовалась, что приснилось. Ничего, дескать, отвечает он, жуть просто какая-то и отмахнулся, пошёл на кухню и из горлышка выпил почти пол-литра водки. Успокоился и пошел спать. В оставшееся время ничего ему не снилось, но утром он встал с плохим настроением. Перед