СЕРОЕ ЗНАМЯ

отличившегося героя – Готтфрид Фламхорст – Огненный Конь. Встретился с ним и ушёл, не проронив ни слова. Разбитый параличом и инсультом старик не внушал даже презрения – так, безразличие и всё.
  Песня окончилась. За столом царило молчание. Слышался только стук крыльев мотыльков о стекло фонаря.

                     Вдо-о-оль по Пи-и-и-ите-е-ерской!

  Раздалось от ворот. Это сосед Адамовских по даче, певец из Мариинки, заслуженный артист СССР Тарас Остапович Казачий. Уникальный человек, он никогда ни к кому не входил во двор калиткой – только воротами, в которые долго-долго и упорно бил ногами, ждал, когда отворят, не обращая внимания на распахнутую дверцу калитки. После того, как широко распахивались створки ворот, в них входил Тарас Остапович, двухметрового роста богатырь, с гордой посадкой головы, которую украшала шёлковая ночь волос. Глаза его всегда смотрели строго, но в глубине горели добрые и смешные искорки. Вот и сейчас, большими шагами шествуя от ворот Тарас
Остапович рокотал:
  - Смотрю, вы тут вечорницы устроили, а старого доброго забияку позвать забыли, - употреблял он иногда в речи украинские слова, видимо, показывая окружающим, с кем имеют дело. – То не добре! – Тарас Остапович укоризненно осмотрел компанию и заострил внимание на хозяине.
  - Пан Адамовский сегодня пребывает в миноре?
  Хозяин кивнул и утёр слёзы.  
  - Ты прости, Тарас, что не позвали…
  - Да полноте оправдываться, - перебил Тарас Остапович. – Когда нас не зовут, мы сами идём.
  - …песни, вот, решили попеть немного, - как бы извиняясь, произнёс Адамовский.
  - Так и я с вами спою. Если можно? – поинтересовался Тарас Остапович.
  - Конечно, можно! – раздалось от стола. – Проходите, садитесь. Чай,вот, сладкое, выпечка…
  - Успе-е-ею, - протянул Тарас Остапович довольно, барственно и вальяжно повел рукой. – Оксана Анатольевна, - обратился он к младшей дочери Адамовского, - будьте добры, ми-минор…умеренно…двенадцать восьмых…
  По укоренившейся привычке, щелчками пальцев задал темп и начал петь:

                         Летять, нiби чайки, i днi, i ночi
                         В синю даль, в синю даль.
                         А серце менi шепоче:
                         Кинь печаль, кинь печаль.

  Мелодия была знакома и Оксане, и сторожу, поэтому аккомпанемент им не составил труда.
  Грустная, лирическая песня только усилила вектор печали и задумчивости.
Но аплодисменты певец сорвал бурные, даже соседский пёс перестал звенеть цепью и одобрительно завыл.
  Для разряжения минорной обстановки, Оксана и сторож, дуэтом исполнили любимый отцом полонез Михаила Огинского «Прощание с Родиной», затем «Рондо в турецком стиле» Моцарта, «Полёт шмеля» Римского-Корсакова, из  современных авторов – музыку к кинофильму «Овод» Шостаковича и вальс Арама Хачатуряна из кинофильма «Маскарад» по драме Лермонтова.
  Вечер удался на славу. Ночные зарницы скрылись за горизонт. Небо затянула ажурная кисея облаков и по крыше, аккуратно ступая, сделал первые шаги дождь.
  Порфирия тесть остановил в коридоре и сказал, что все равно у него тревожно на сердце. За себя ему не страшно. За Раду он спокоен, ты, Порфирий, о ней позаботишься. А вот за Оксану, девочку-доченьку любимую, болит сердце. «Ты, Порфирий, если что случится со мной, - прошептал тесть, - не бросай её в горе одну». Порфирий начал отговаривать тестя, что, дескать, может случиться, дела идут хорошо, со всей Европы в Ленинград едут делегации знакомиться с Адамовским, мэром – человеком новой формации, новых демократических взглядов на устройство государственной политики и преобразования России. Шведы, вон, даже на нобелевку выдвинули, но переплюнул черножопый какой-то из Африки со своей миролюбивой  внутренней и внешней политикой. Не стоит переживать, папа, на следующий год нобелевка точно будет ваша… «Ты меня не понял, сынок, - устало выдохнул тесть. – Какая к херам собачьим нобелевка! Недолго, ох, как недолго осталось мне дышать сладким воздухом Родины…» Махнул рукой, пожелал спокойной ночи ему и Раде, внуки давно уже видели сны, и пошёл к себе в кабинет. Там ему постелили на диване по его просьбе.

  В комнате было душно и форточку не закрыли, сдвинули плотнее шторы – и всё. Рада уснула моментально; Порфирий поёрзал на постели, нашёл удобное место и, было, задремал, как его смутило чувство присутствия в комнате кого-то ещё. Сквозь прикрытые веки он увидел двух господ – сердце тревожно сжалось и подступило к самому горлу.
  Это были те двое, заставшие, якобы, его на месте преступления – Йозеф и Андреас. Сейчас они выглядели старше. Столько лет прошло! Но их вид не вызвал у Порфирия прилив радостных эмоций. Тяжело заныло под ложечкой, будто кто-то подвесил пудовую гирю, и кусочком льда пробежала паника меж лопаток, выведя из состояния душевного равновесия.
  Первый, Андреас, был также в физически хорошей форме; те же умные, бледно-синие глаза, пронзительный безразличный взгляд. Та же стрижка – ёжик белых волос. На нём горчичного цвета льняной костюм, в тон ему шляпа из соломки, черная, ночью все рубашки черные, рубашка. Он сидит в кресле в углу под торшером, который включает-выключает, сжимая пальцами переключатель: комната то озарится розовым светом, то утонет во мраке.
  Второй, Йозеф, располнел. На нём тот же твидовый поношенный костюм-тройка, толстые линзы очков сильно увеличивают глаза и гладко выбритый череп. Йозеф мелко семенит от двери к окну, раздвинет шторы, посмотрит мгновение на улицу, сдвинет их на место и возвратится к двери. И снова к окну.
  - Вы, наверное, хотите поинтересоваться, - начал Андреас, чисто, без акцента, но почему-то продолжил по-немецки, обращаясь к Йозефу. – Перестань маячить, рябит в глазах, - и далее снова по-русски, - как мы здесь оказались? Да очень просто…
  Йозеф остановился и быстро сказал:
  - Да-да…очень просто…собственно, так…
  Чиркнула спичка, Андреас прикурил.
  - Не курите, прошу вас, жена не выносит табачного дыма,- холодея от ужаса, проговорил Порфирий, - и перестаньте баловаться светом, разбудите жену!
  - Ваша жена спит мертвецким сном, - возразил Андреас и показал пустой шприц. – Немного снотворного, витаминов…
  - Какое вы имеете право! – громко зашептал Порфирий, ёрзая по простыне. – Я позову охрану.
  Йозеф подошёл к окну, раздвинул шторы и указал взглядом:
  - Зовите…вашу охрану…
  Порфирий приблизился к окну и замер, как жена Лота, только не превратился в соляной столп – два охранника, пьяные в стельку, сидели на земле, подперев спинами ворота, между ног у каждого стояла бутылка…
  - Как же так… - Порфирий недоумённо посмотрел на ночных гостей. – Они ведь прошли отбор, тестирование…
  Андреас поднялся, оставив включённым торшер, поправил костюм:
  - Мы здесь, херр Шютин, чтобы напомнить вам о вашем долге перед Родиной.
  - Чьей? – не понял Порфирий.
  - Вашей, - повторил Андреас.
  - Моей!? – удивился Порфирий.
  - А то чьей же, - вступил в разговор Йозеф, и помахал перед лицом Порфирия бумагой. – Надеюсь, подпись свою узнаёте?
  Порфирий сошёл с лица. Кивнул головой.
  - Вот и замечательно, - продолжил Йозеф. – Пришёл час выполнить свой святой долг перед Родиной.
  - Какой, - закашлялся Порфирий, - долг.
  - Спасти Родину – ликвидировать Адамовского.
  У Порфирия отвисла челюсть, из орбит выкатились глаза. Он только и смог, поперхнувшись, прохрипеть:
  - Почему я?
  Андреас выпустил струю дыма ему в лицо:
  - Потому, что кончается на «у». Перестаньте юлить, наберитесь мужества – представьте, ваш тесть враг государства и его необходимо остановить. Ликвидация – единственный метод.
  - Как?
  - Элементарно, Ватсон, - Андреас щелчком выстрелил окурок в форточку. – Кажется, так говорит Холмс в вашем фильме.
 
  И Андреас детально объяснил Порфирию, что от него требуется. Он поведал ему, что очень скоро шеф, тесть, то есть, соберёт доверенных лиц и выдаст им свою затаённую мечту – переименовать Ленинград обратно в Санкт-Петербург. Но это ладно, полбеды. Манией величия страдают все высокие руководители, степень тяжести зависит от особенностей индивидуальной психики, не озабочиваясь, нужны ли другим их фантазёрские прожекты (Андреас именно так и сказал: «прожекты»). Беда состоит в другом: Адамовский хочет вернуть будущему Санкт-Петербургу статус столицы, перенести её из Москвы. А если этого не получится, отсоединиться от России и создать княжество Санкт- Петербуржское из города и области. Понимаешь ли, он-де видит  и мнит себя новым Петром, хочет снова рубить окна в Европу. Только нам, дорогой херр Шютин, достаточно и того, которое прорубил Петр Первый. Определённый круг заинтересованных персон и у нас, и у вас тоже, весьма встревожен такими наполеоновскими запросами вашего тестя. Поэтому было решено его ликвидировать, пока он не заварил кашу, которую потом всем миром не расхлебать.    
  - Вы сказали, он об этом расскажет? – переспросил Порфирий.
  - Не далее, как в следующий четверг…это и в ваших интересах…

  В обиженном, накуксеном небе заливался дробным смешком дядя-гром; тётка-гроза скабрезно и нагло выражалась, показывая всем язык; сын-дождь настойчиво скрёбся в окно острыми когтями, оставляя мокрые следы на стекле, а дочка-эхо бесстыдно выла в облаках.
  «Непогода», - вставил слово Йозеф.
  Андреас продолжил прерванную мысль. Процесс устранения продуман не полностью. Надеемся на индивидуальный подход исполнителя, творческий полёт его мысли. Нужно, подчеркнул он, сделать это так, чтобы мировая дерьмократическая общественность не могла и на йоту усомниться в естественности ухода Адамовского в мир иной. Отставка, как вариант, исключён. Вам, Порфирий, самому решать, будет то яд…а что, совсем неплохо даже, вполне в привычке инквизиторов, сыпанул в бокал яд – и готово!.. Но! Заостряю внимание – естественность ухода. Андреас проследил взгляд Порфирия – тот уставился на шнур для штор. Что ж, заключил он, тоже интересный вариант. Где и как, на ваше усмотрение, закончил Андреас. Затем вздохнул, взял листы с подписью Порфирия и дополнил, что после выполнения задания Порфирий сможет получить листы в собственность. Навсегда!
 
  Через  густой туман, тяжело нависший над землёй, местами нанизанный на пики елей, как мясо на шампур, всю ночь лил дождь, с большим трудом продирался рассвет. Галки и вороны, соревнуясь, кто кого перекричит, вели оживлённую интеллектуальную беседу. В лужах, вольготно разлёгшихся на дорожках, отражалось бледно-грифельное, нездоровое небо, мучимое подагрой и болями в спине.
 
  Порфирий открыл глаза и резко сел на кровати. Через форточку в комнату большими клочьями ваты протискивалась уличная сырость.
  Порфирий закрыл створку и увидел охранников, они, одетые в брезентовые накидки, несли службу перед воротами – прохаживались взад-вперёд, зорко всматривались в туманную вязкость, и не было намёка на пьяное поведение вчера. «Узнаю, что пили ночью, уволю!» - со злостью подумал он и услышал шорох, это проснулась Рада. «Задушу своими руками!»
  - Слушай, приснился странный сон, - потягиваясь и зевая, начала она. – Будто ты сидишь на кровати, вот здесь, у нас, беседуешь с двумя незнакомцами. С тобой они говорят по-русски; между собой – по-немецки. Весь разговор не помню. Речь шла о каком-то