СЕРОЕ ЗНАМЯ

Похороны состоялись на старейшем городском Цискарёвском кладбище. Умных слов о незаурядности ума Адамовского было сказано предостаточно, больше сказано о том, сколько он сделал и сделал бы ещё, если бы в одночасье не перестало биться пламенное сердце борца за справедливость и демократию.
  От букетов цветов в воздухе висел удушающий дурман, слабый ветер не справлялся с возложенной на него обязанностью освежения атмосферы.
  Плотная толпа из друзей, близких, гостей и просто любопытствующих окружала место последнего успокоения самого «человечного человека» от демократии.
   Слёзы, искренние, редко, и артистичные, чаще, лились безудержно из глаз суровых мужчин, легионеров демократии, и их верных спутниц, идущих следом в обозе.
  Если слёзы и наблюдались у простолюдинов, то, наверняка, не слёзы сожаления.
  Всегда на сердце тоскливо, когда сей бренный мир, изнывающий под палящими лучами солнца и меланхолично медитирующий под луной, покидают близкие или до безразличия незнакомые люди. Такова загадочная ментальность индивидуумов среднерусских равнин: в радости нету удержу; в горе – бескрайняя скорбь.
  Незаметно от людских глаз, недремлющих зрачков фотокамер и видео-объективов, Порфирий в сопровождении охранника пошёл бродить меж могил.
 
  Цискарёвский некрополь, в том виде, как он задумывался неизвестным зодчим, давно перерос себя, обзаведясь сателлитами для бездомных, простых горожан, военных; центральные проспекты и авеню устрашали безвкусицей монументы блатных авторитетов, братков с часовенками из черного полированного гранита, жуткой смеси православной и готической культовых традиций. Скромнее переулки и тупички знаменитых более-менее артистов, художников, писателей-поэтов. Отдельные площади выделены для государственных и политических деятелей, здесь скромность мирно уживалась с шиком…
  Не сюда пошёл Порфирий. В другом направлении несли его ноги. От утомительной церемонии прощания нещадно глушила боль в висках остатки разума. Хотелось тишины, свежего воздуха, пения птиц…
  Он незаметно углубился в старую, заброшенную часть кладбища. Красивые медные оградки, небольшие надгробия, православные и католические кресты – всё скромно и порядочно. Небольшие абстрактные монументы из посеревшего мрамора , увитые диким плющом, утонувшие в буйно разросшихся кустах сирени, боярышника, жасмина и черёмухи, чахлых дичках яблонь, груш и грецкого ореха.
  Здесь царило умиротворение. Пели весело птицы, важно трещали крыльями стрекозы, перелетая с ветки на ветку, гудели редкие шмели. Лишь изредка шумел гравий на заброшенных дорожках под чьей-то стопой, да скрипели, жалуясь сиротливо на горькую долю калитки ржавыми расстроенными голосами.
  Порфирию стало вдруг легко. Он словно стал невесом и приподнялся над грешною землёй. Внутренне он ликовал…
  Вдруг его взгляд зацепился за невысокий гранитный столб. К нему прикручена медная табличка, изъеденная зелёными проплешинами-поцелуями времени. На ней было написано: «Здесь погребён раб божий Шутин П.П. 3/5 1868 г.р. Таинственно погиб 24/4 1889г.»
  Порфирий передёрнул плечами – по спине прополз, оставляя влажный след, гадливый страх. Внизу живота образовался неприятный комок и начал медленно подниматься к горлу; волнение, размашисто поведя крылами, закружило над его головой; паника сжала мозг, вонзая в него острые когти крепкими мускулистыми руками.
  Встревоженное состояние Порфирия не ускользнуло от внимательного взгляда охранника. Он поинтересовался негромко о его самочувствии. Порфирий отмахнулся, мол, не обращай внимания, всё в порядке.
  В кронах деревьев шумел ветер и в его звуках Порфирий узнал голос Вечности, он тонко напомнил ему о конечности земного Бытия.
  На всякий случай, Порфирий попросил охранника переписать данные и, по возможности, выяснить об этом человеке как можно больше.
  Утром следующего дня на стол Порфирию легла папка. Он раскрыл её и прочёл содержание одной-единственной страницы. Оно гласило, что господин Шутин П.П. (полное имя-отчество узнать не удалось) студент третьего курса юридического факультета Санкт-Петербургского университета. На первом курсе записался в марксистский кружок, вёл активную разъяснительную работу среди рабочих масс, пользовался уважением коллег в ячейке и в рабочей среде. При невыясненных обстоятельствах таинственно погиб на месте захоронения. Отыскать родственников не удалось. Данные взяты из уголовного дела инспектора полиции такого-то, дело закрыто по причине…
  «Что же ты делал там, на кладбище, Шутин П.П. – подумал Порфирий, трижды перечитав записку. – Да что, собственно!.. Тогда было модно назначать конспиративные встречи в самых непредсказуемых местах…»

  Исполняющий обязанности мэра г. Ленинграда Шутин Порфирий Петрович сидел за столом с раскрытой папкой и механически нажимал на кнопку переключателя настольной лампы. За окном вечерело, в кабинете по углам прятались сумерки, куда они плотнее забивались, когда в лампе вспыхивал свет. Обрати сейчас случайные прохожий внимание на гаснущие, то озаряемые светом окна, подумал бы точно, что кто-то кому-то шлёт таинственные сигналы. Но улица была пустынна в этот час.

  В кабинет проскользнула Леночка Якшиева. Повторилось то, что происходило на протяжении последних двух лет. Не оправляя юбки, Леночка уселась на стол напротив сидящего в задумчивости Порфирия. «Представь себе, я знаю всё…» - загадочно улыбаясь лучащимися в темноте глазами произнесла она  по-немецки. Годы работы с Порфирием были хорошей практикой. «Что – всё – знаешь? - шепотом, безразлично спросил Порфирий, и вдруг острая игла беспокойства кольнула больно в сердце. – Что ты можешь знать всё?» Леночка Якшиева указала указательным холёным пальчиком на шнур, стягивающий штору: «Да вот, хотя бы про него…» и засмеялась тонко и звонко. «Или, допустим, про это…» и Порфирий увидел в ее руке возникшие из ниоткуда чистые белые листы и на них разобрал свою подпись. «Откуда… это у тебя?..» - срывающимся хрипом произнёс он. Леночка Якшиева ещё сильнее засмеялась, легла на стол и широко развела бедра…
 
   Как у него в руках оказался нож для бумаги из слоновой кости, Порфирий не помнил…      

                                                    9.
  Он открыл глаза. Наметённый снег растаял и образовавшаяся лужа, острым равнодушным клинком уходя вдаль, отражала раскисшее небо.
  Он поднялся и постоял несколько минут, от долгого сидения ноги затекли и заметно подрагивали. Когда прошла дрожь и кровь привычно потекла знакомым руслом, он сделал шаг. До лужи было несколько метров. Идти по воде не хотелось, как не было желания идти по осыпающейся под ногами щебневой обочине.
  Снова боль кольнула в другой стопе. Он не обратил на неё внимания. Он знал, из небольшой ранки будет сочиться густая кровь – его чёрная кровь. И он пошёл вперёд.
  Позади остались лежать промасленные, пропитанные фекалиями шпалы и две полоски размытых пятен крови на них.
  Только на мгновение он замедлил шаг перед лужей, все ещё раздумывая, идти ли через неё, и решительно ступил в стылую воду. Мелкий озноб от первых шагов по холодной воде растворился в дебрях здорового организма, не причиняя вреда. Ступни погружались в воду по самую щиколотку. Вокруг – пусто…
  …как вдруг он заметил неясную фигуру. Подойдя ближе. Он узнал своего деда-фронтовика. Тот стоял перед ним молодым ухарем, грудь колесом. Новенькие галифе заправлены в яловые, блестящие от ваксы, сапоги; на наглаженной гимнастёрке теснились потом и кровью заслуженные ордена. Из-под заломленной пилотки с новенькой красной звёздой с серпом и молотом выбивался вьющийся чуб. Строгое, красивое лицо украшали густые усы. Дед грустно посмотрел на Порфирия и произнёс печально: - Как же так, внучок, что там они будут о нас думать на ихних Унтер ден Линден?
  Потупив взгляд, Порфирий прошёл мимо деда, не издав ни звука…
  …как вдруг услышал знакомый, - такой забудешь! – голос Приколова: - Ну, что. Парфюм, довыёживался? Посмотри на себя, кто ты есть, а мог бы быть человеком! И сильно рассмеялся, смех ураганным порывом резанул душу.
   Молча, Порфирий пошёл дальше…
   … как вдруг увидел Андреаса и Йозефа. Те строили ему смешные рожицы, по-детски приплясывали, рвали в мелкие клочья листы белой девственно чистой бумаги и бросали вверх, напевая скрипящими голосами: - Обдурили дурачка на четыре кулачка… Обдурили дурачка на четыре кулачка…
  Равнодушно окинув взглядом резвящихся мужчин, причину его горьких бед и несчастий, Порфирий продолжил шаг…
  … как вдруг громом новогодней петарды услышал голос тестя. Анатолий Адамовский, с изящно намотанным вокруг шеи шнуром для штор, грозно вещал: - Надо было тебе ещё тогда – тогда! – отчекрыжить без наркоза твой вялый пестик тупой пилой. Чтоб семя твоё землю нашу не поганило! Не жалеть гниду позорную!
  Порфирий вжал голову в плечи и пошёл дальше…
  …как вдруг увидал перед собой вихрастого паренька, с голубыми глазами, чистым и открытым взором, только небольшая, с запёкшейся и почерневшей кровью на левом виске вмятина портила положительное впечатление. В руках паренька Порфирий разглядел картонную папку с надписью «Дело» об таинственной гибели Шутина П.П. паренёк не говорил ни слова, только светло и широко улыбался.
  Порфирий хотел было и сам улыбнуться ему в ответ. Ничего не вышло, отвык и сделал шаг…
   … как его остановил тихий, вкрадчивый голос. Порфирий рассмотрел старого чекиста-преподавателя курсов выживания в школе госбезопасности. Он говорил: - Разве мы тебя этому учили: мочить негодяев в сортире? Нет, врага уничтожать на его территории. Верх искусства, выйти из поединка победителем, не применяя оружие, одержать верх только силой ума. А в чём провинились перед тобой детишки в школе, мамы-роженицы в больнице, народ, чем провинился перед тобой, что его решил извести под корень?
  Что мог возразить Порфирий? Что было, то было. Не вернуть, ни изменить. И пошёл дальше…
   … как различил, будто вышедшую из-за тяжелого полога тумана Леночку Якшиеву. Из её груди торчал обломок костяного ножа для бумаги, вокруг его расплылось маленькое красное пятно. Она улыбнулась загадочной улыбкой лучащихся теплотой глаз: - Ты так и не понял, что именно всё я знала…
  Повернулось что-то в груди у Порфирия, заныло под ложечкой, но шаг не замедлил…
  …и увидел десятки, сотни, тысячи лиц детей, юношей, взрослых и стариков. Мужчин и женщин. Они осторожно брали его за рукав и говорили: - Зачем пенсию поднял? Её всю съела инфляция… Лучше бы цены понизил, а пенсии не трогал… Почему утопили станцию?.. Почему торговали нефтью, народным богатством, а народ прозябал в нищете?..
  И ещё много «лучше бы» и «почему».
  Пока Порфирий шёл между людей, не заметил, что идёт по воде, с каждым шагом подымаясь выше над нею. А когда заметил, сбавил шаг и услышал тихие слова молитв о нём. И лица этих людей: и деда, и Приколова, и Андреаса с Йозефом, и тестя с Леночкой, и других были уже совершенно другими – светлыми. И они не кляли его, молились за него.
  Опустилось на Порфирия сверху облако, накрыло его. Когда ушло, исчезли грязные одежды. Вместо них было на нём одеяние,