В тот день, педагог, общественный деятель и просто хороший человек, никогда не знавший с глазу на глаз такого слова как «абсурд» решается на первую и роковую глупость в своей жизни. Перед смертью, минут за сорок, он убеждается в полной ничтожности своего существования, считая жизнь по расписанию - смертельной. Последней, стала капля высушенной до дна бутылки Виски. И спустя пять минут размышлений над холодеющим в мусорном ведре стеклом, он решает устроить гонку. Разогнав автомобиль до ста двадцати, будучи с безумной улыбкой на лице, виляет с полосы на полосу, несётся прямиком на встречные автомобили, в последние секунды, уходя от столкновений, подрезает, со свистом обгоняя, идущих впереди, сигналит и, выкрикивая различный бред, закрывает глаза, чтобы уж наверняка. Правда не выдерживая и пяти секунд, тут же разруливает ситуацию. Своё триумфальное шествие сквозь терпение судьбы, он продолжал около часа. Самое поразительное, что всё ему сошло с рук, как с гуся вода. Но игра со смертью - это всегда вызов.
Через час, Карл Иванович вроде как начал приходить в себя и заехал на парковку, одного из гипермаркетов города. На стоянке к нему подошёл мужчина в чёрной кожаной куртке, достал из внутреннего кармана пистолет и спустил в него всю обойму. Затем сел в его автомобиль и спокойно уехал кататься.
Надо думать это был практически невозможный исход. Но, во всяком случае, свидетели больше никого не видели. Труп был настолько обезображен, что хоронить его решили только в закрытом гробу.
Сегодня в парадной ВУЗа, у центральной колонны, между взмывающими ввысь винтовыми лестницами, стоял стол с фотографией в чёрной рамке и свечами вокруг неё. Венки, стакан с хлебом и траурные букеты чётного числа, находившиеся рядом со столом передавали неумолимость и мрачность траура. И те, кто знал, и те, кто впервые видел его, были поражены не вписывающейся повседневный в рацион обстановкой. Ведь, когда ты ежедневно делаешь одно и тоже, видишь одно и тоже, ты привыкаешь к этому, мгновенно, постепенно сливаясь с ежедневной рутиной. Но вот наступает тот самый день, когда привычные вещи перестают существовать в том свете, который был когда-то пролит на наши ясные головы. Их смена, перестановка, утрата, даже в визуальном плане, моментально выводит тебя из состояния дрёма. Ты словно просыпаешься, пусть даже на некоторое время, заставляешь себя посмотреть на ту же вещь поистине новыми глазами. По взглядам входящих можно было бы понять, что они растеряны и ошеломлены. Большинство из них думает - остановиться или пройти мимо. «Кто это? О! Это же он! Что мне делать! Я ни черта не пойму, что происходит! Это шутка?» - проносится в голове у огромной толпы. Мысли гуляют, глаза дергаются, не остановиться невозможно, но всё же есть и те, кто мельком проскакивают на улицу, безразлично отмахиваясь, будто бы ничего не заметили. Не знающие горя, не ведающие забот, вечно молодые и опустошённые внутри. Бегущие куда глядят глаза и совершенно несведущие, куда ведут их ноги. Они любят большие компании, крепкие напитки, покричать от души... поздно начавшееся детство это скверно, но это про подавляющее большинство. Быть просто равнодушным, не замечать общего горя, способность, присущая всем и каждому. Но толи дело в равнодушии или это огромный страх, скрывающий своё обличие под псевдонимом? Они есть во всех городах и деревнях, даже на кладбище у могилы родного и близкого... заблудшие души. Но никто, ни кучка безразличных и улыбающихся не по делу подростков, ни бездушные, сверлящие глазами пустоту взрослые не могли сорвать сегодняшний траур столь обильной массы, собравшейся в холе университетских стен.
Сама колонна, подле которой располагался тёмный стол с фотографией погибшего, подпирала внутренний балкон, выходящий прямо на аудиторию. На нём, вся в черном и кружевном, с креповым платком на голове, стояла директриса. Она печально водила взглядом от недавно побеленного потолка к полу. Вид её был не то, чтобы удручающий, но этику траура, она явно выдерживала с достоинством.
Толпа радела происходящим. Любой миг, любое движение изнутри было знаковым. Все собравшиеся в стенах этого здания ждали, что вот-вот начнётся. А что собственно должно было начаться? Многие думали, что женщина на балконе скажет прощальные и добрые слова, другая часть, укутанная в более глубокие мысли, рисовала картину чёрного саркофага, обложенного цветами и венками, внутри которого лежал он, достопочтенный и слегка осунувшийся, мирный и тихий, но по-своему надменный. Одним словом, они ждали картинки усопшего. Третья же часть аудитории, немного не мало, всячески придавались воспоминаниям о нём. То и дело, они встречались тихими и наполненными скорбью глазами увядшими от ужасной новости, заставшей каждого по своему, но так не вовремя, всех разом. Глаза их смыкались на перепутье, и они, обреченные, но нашедшие друг друга вступали в некий диалог, больше походивший на слова за упокой и мерные всхлипывания от сдавившего горло комка грусти, а затем стороны менялись: второй говорил, а первый выдыхал.
Леша стоял рядом с Линой. Ему честно признаться было совсем не по себе. Для него это были первые похороны. Его любимый педагог, речь о котором, казалось бы, ещё найдёт своё развитие, так внезапно покинул этот мир. Он ушёл даже не попрощавшись ни с кем. Лина же больше походила на скрюченный овощ, который только что выдернули из грядки, словно из привычного мира и оставили на распоряжение судьбы. Она уже не жива, но до финала ей не хватает смерти. Она стояла в сереньком льняном платье, без бижутерии, без грима, с черной косынкой на голове. Таких как она, сегодня собралась сотня, но, кажется, лишь она одна знала, что потеряла нечто большее, чем просто хорошего человека и что-то умерло у неё внутри, вместе с уходом Берка.
Не из чувства сострадания, не из чувства необходимости и даже не для того, чтобы быть в центре событий пришли оба. Такие уж они люди, что чувствовали всё это душой, впитали в себя, то сокровенное и исключительное, такое закрытое и непосильное для многих - боль, правду, её наготу, показывающую свой колкий и дикий образ. Она мечется в груди, она рвёт ткани, соединяющие органы, она бьёт в самое сердце, останавливая его стук и охлаждая кровь, переползающую по синим венам. Больше из их группы не пришёл никто.
- Мы все собрались здесь, - вдруг начала директриса, одномоментно окинув полный зал своим холодным взглядом, - чтобы почтить память одного из самых замечательных людей и педагогов нашего города - Карла Ивановича Берка. Для всех нас, этот человек означал многое: он был выдающимся деятелем, мастером своего дела, прекрасным товарищем и незаменимым сотрудником. Его имя навсегда останется в истории этих стен, а его дела будут помнить последующие поколения. Мне больно говорить, но все мы не вечны. Все мы смертны и каждому из нас суждено покинуть мир живых. Этот человек ушёл из него весьма рано, а мог сделать ещё много свершений на своём жизненном пути. Я хочу почтить память Карла Ивановича... да будет земля ему пухом. И она закрыла глаза. Слегка приспустила свой воротник, вновь осмотрела зал и ушла в темноту.
Вслед за директрисой выступали остальные педагоги и просто его знакомые, которые имели честь пересекаться с этим человеком. Речь каждого была параллельна предшествующей, все одинаково начинали и одинаково заканчивали. И вот, когда была произнесена последняя цитата, когда отчеканенный слог нового оратора был исчерпан, у входа в здание остановились два чёрных автомобиля: первый был грузовым микроавтобусом, в котором находился сам Карл Иванович, а во втором - седане, сидели две женщины, очевидно, выступавшие в качестве матери и жены соответственно. Успевшие заметить их были отнюдь не первыми, кто распознал в двух этих автомобилях тематический смысл сегодняшнего события. Ушедшая с балкона директриса уже пожимала руку одной из сидевших на заднем сиденье женщин, обречённо поникших, с закрытым чёрной прозрачной вуалью лицом. Она что-то говорила им и скорее всего это были слова сожаления и восхищения. Но никакие речи не могут затмить захлестнувшие разум чувства, ничто и только время унимает боль, только время, которое стирает память и которое делает нас прежними обитателями этого мира.
Люди выстроились в колонну. Траурное шествие намеревалось пройти от университета до самих кладбищ, где тело погибшего педагога предадут земле, а родственники кинут первые её клочки в могилу.
Лина молчала. Она и до этого была не особо разговорчивым человеком. Она никогда не разменивалась на пустые слова. Алексей намеревался пойти вслед за колонной людей, но она окликнула его...
- Эй, Лёш, - мягко сказала Лина.
- Да.
- Давай уйдём отсюда, куда-нибудь.
- Уйдём? Ты уверена? Он же был тебе...
- Не надо! Всё это и так понятно. Боюсь я больше не смогу держать в себе столько чувств и там, у могилы... там будет куда больше тех, кто более достоин, пустить слёзы. А для нас с ним уже ничего не вернёшь.
- Ладно, тебе виднее. Кажется, я знаю одно местечко.
****
- А ты помнишь, что он сделал на восьмое марта?
- Не совсем если честно, я уже слишком пьян, чтобы что-то помнить.
- Он каждой девочке подарил по розе. Сделал день! Он просто его сделал! Тогда ведь я рассталась с Гришкой.
- Это который имел дело с наркотой?
- Да. Нюхал всякую дрянь: клей, ацетон с бензолом, покупал краску в строительном и сутками не вылезал из гаража. В общем, я, наверное, конченая, но тянула его до последнего, а он так и не слез.
- Понятно. Да, я помню как Берк, на одном из самых скучных выступлений директрисы стал надувать шарик. Потом завязал его и пустил по залу. То-то было смеху, когда набитый кислородом кусок резины прилетел прямо к микрофону выступающей Аманды. Она первые секунды даже понять не могла, что откуда и куда, а потом начала выспрашивать у всего зала чьё это творение, и кто ответит за проступок. Берк гордо встал и сказал, что это он, так Аманда его посадила со словами: «Негоже педагогу покрывать дуратские шутки студентов». Все ещё долго вспоминали этот случай, но сегодня, я не видел ни одного из них, кому было тогда так хорошо.
- Их было больше миллиона. Случаев, в смысле.
У Лины потекла тушь. Смесь едкой и чёрной химии сползала по её щеке, в итоге скатившись в бокал с коллой, разбавленной виски. Она достала
