Полночный рассвет

приезжает этот...Вивиан. Его и спросим про зулинские обычаи.
Я не понимаю, о ком идет речь. Потом вспоминаю: «Вивиан Торнгрим, отзови своих головорезов, здесь Гильдия».  Ну что ж, не одни мы с Эмериком такие ненормальные.

В загородную резиденцию, когда-то разрисованную лично мной, мы приходим навьюченные, так, что лиц не видать из-за свертков и коробок.  Я тащу отрез ткани, легкой, как паутинка, меняющей цвет в зависимости от освещения и угла зрения, с нежнейшего персикового на яркий золотистый—считается, что зулинка, уставшая от безразмерных одеяний, скрывающих фигуру, захочет сшить себе красивое платье. Эмерика же едва видно из-за коробки с посудой дымчатого стекла—тоже зулинский обычай, для большой семьи теперь нужно много всяческой утвари. Так что Хъервар, встретивший нас, сначала застывает в изумлении, а потом начинает дико хохотать.
--А я-то гадал, кто посетит нас первым, но такого и предположить не мог.
Он принимает у меня сверток и произносит едва слышно:
--За такое не благодарят, но... Хорошо, что вы дали свободу Ирдрин.  
По витой лестнице мы поднимаемся на второй—жилой—этаж. Не знаю, как тут было раньше, но теперь—очень красиво. Светильники источают приятный розоватый свет, мебель под белое дерево придает ощущение легкости, а на почетном месте висит картина, подаренное мной. Но главное украшение дома—прекрасная зулинка в уютном халате, с меховой оторочкой, сидящая в кресле и читающая книгу.   Вечный испуг ушел из ее глаз, от ран не осталось и воспоминания, пропала и печальная складка у рта.
--Ирдрин,--говорю,--я так счастлива за тебя!
--Юкина?--удивляется она.--Я думала, ты уже на другом краю галактики. Кстати, у тебя отличная краска, начала сходить только на второй день полета. Но всем было уже безразлично, откуда я родом. Остальное ты знаешь.
 После короткого совещания они решают, что нам можно и ребенка показать, на что Эмерик изящно кланяется: «Это большая честь и великое счастье для нас». Ирдрин  ведет нас в другую комнату, с забавными зверюшками, нарисованными на стенах, мягкими игрушками  и колыбелью в центре. Хъервар останавливается сбоку от колыбели и приподнимает белый полог.
Зулиныши нисколько не похожи на уллмарят. Уллмари в начале жизни издают мяукающие звуки и черты лица их напоминают те, что они приобретут в будущем. Маленькая зулинка в распашонке и забавном чепчике выглядит иначе—у нее очень круглое лицо и приплюснутый нос. Когда она издает какой-то щебет и открывает глаза, я вижу, что они слишком большие для такого маленького существа. А потом случается странное. Во взгляде появляется какая-то безнадежность, глаза на мгновение кажутся бледно-голубыми, с крестообразными зрачками, я почти слышу шипение «Оно будет долго спать... Теперь я вижу все». А потом все исчезает, и зулиныш любопытно таращит круглые глазенки—серые с прожилками—и пытается улыбнуться.
Я сжимаю руку Эмерика. Он едва заметно кивает, немного задумывается и спрашивает:
--Позволительно ли нам узнать, как ее зовут?
--Имира,--отвечает Хъервар, и ребенок поворачивает голову.
Вот так.  
Я прилагаю все усилия, чтобы удержать рот закрытым, а мантикорянский головорез даже не меняется в лице.
--А что это означает?--интересуется он.
--По зулинской мифологии так звали дочь громовержца. Это не очень редкое имя, наш народ верит, что оно дает  силу духа.
--Так ты громовержец, что ли?--радостно ржет Эмерик.
--Я? Может, и нет. А вот Ирдрин—богиня.

Когда мы покидаем загородный дом и телепортируемся на площадь Творцов и  Защитников, Эмерик опускается на каменную скамью, я приземляюсь рядом с ним.
--Ты тоже это видел?
--Конечно видел. И я удивляюсь могуществу ктена.
--Мы же ему...ей... Имире ничего не скажем? Пусть спокойно живет.
--Я думаю, нет. Июмир заслуживал второго шанса. И я заслуживаю своего шанса. Не потому, что я был Рэнцэ—эта сказка закончилась. Просто потому, что иногда в руки попадает драгоценный камень, которому место в королевской короне… Я наемник, и не должен… Боюсь, ты решишь, что достойна большего, чем...
Он вытаскивает из кармана бархатный сверток и выкладывает на ладонь браслет на очень тонкую руку. Гладкий, без надписей, но украшенный тремя алмазами «лавовой» оранжевой окраски.
--Так вот почему ты выбросил только рукоять! Да, я видела, когда перчатку уничтожала. Сказка об Имперской Леди окончена. И вовсе мне не нужны, как ты говоришь, «более достойные».  Тем более, у меня тоже что-то есть для тебя.
Я достаю из сумки браслет побольше—и угадываю с размером. Серебряная полоса с узором из волн идеально сидит на запястье Эмерика. Он поднимает руку к глазам—заходящее солнце полосами пробивается сквозь пальцы—и читает выбитую надпись на двух языках. Пять слов на мантикорянском и три на уллмарском: «Мы связаны Клятвой»