Полночный рассвет

не надо, никто не мельтешит, полная тишина, не считая ветра, вместо тягучего мява, по временам доносящегося из Прудов рождения где-то под городом. А главное—Эмерик. То он пропадал целыми днями, а теперь сидит, держа руки на пульте управления, позволяя мне любоваться четким монетным профилем, высоким лбом, длинной белой шеей. У меня где-то валяется несколько портретов Эмерика, но всегда стесняюсь показывать их, всегда кажется, что творения далеки от совершенства.
­--А ну стой, злодей! Смотри сюда!--я указываю на экран. В углу карты мерцает красное пятнышко.
­--Замечательно, приборы засекли металл, но что-то его маловато для города. Весело будет, если это готовые излучатели нтхла...
 Эмерик, включив маскирующее защитное поле, выравнивает курс и подлетает по широкой дуге. Никаких признаков йхе-нтхла. Усадив капсулу на песок, выбирается первым. Я привычно  ворчу, когда ноги по колено уходят в раскаленный песок, но прерываюсь на полуслове.
 Как такое может быть, мне кто-нибудь объяснит? Я не мантикорянин, у меня нет интуиции, так каким же образом умудрилась все нарисовать в точности? Вот же он,  имперский корабль с аккуратно снятыми пушками. Металл, покрытый узором, Мудрый ворон на носу, оторванный стабилизатор и приоткрытый шлюз.
Пока Эмерик деловито устанавливает радиопередатчик, по которому ктена найдут отмеченное место,  я осматриваюсь, нет ли поблизости опасных существ. Все тихо, даже мелкой живности никакой.
­--Давай внутрь залезем,--предлагаю я.
­--Давай, пока кошастых ждем. Ничего живого я здесь не чувствую.

Ничего живого здесь быть не может. Толстый слой песка, набившийся в корабль, не потревожен ни одной цепочкой следов. Из единственного жилого помещения повытаскивали все ценное, оставив только пустые стены. Все оборудование, какое было, пришло в негодность. Я несколько раз тыкаю пальцем в приборную доску,  и обзорные экраны на мгновение оживают, показав корабль, каким он был почти четыреста лет назад. Приятный женский голос произносит: «Добро пожаловать на борт «Имперской Леди». Корабль принадлежит флотилии Ортарай, четвертой планеты Уллмарской Империи. Просим занять места....». Голос обрывается, экраны угасают навечно.
Думаю, я бы удивилась, будь это другой корабль, а не «Леди».
--Странно, что они вообще включились. Смотри, что я нашел.
Эмерик протягивает мне трехмерное фото в тонкой проволочной рамке, в узоры которой набился песок. Сейчас таких не плетут.
Их запечатлели на аудиенции у императора. Несколько уллмариков, арбантов и шима в парадных одеяниях заняты кто чем. Император в золотой мантии дружески жмет когтистую лапу какому-то шима. Императрица что-то втолковывает стайке разномастно одетых личностей, из которых я распознаю только Этериана Виспери, уже без повязки, с восстановленным глазом. Растрепанный, довольно симпатичный для тех времен Июмир с небрежно подоткнутым за пояс церемониальным шлейфом нежно поглядывает на уллмарку, которая может быть только Этельредой. Я вывожу двухкратное увеличение на защитных очках, совмещающих в себе множество функций—хочется рассмотреть объект восхищения всех сознательных уллмари. К сожалению, в легендах не сказано ни слова о красоте Защитницы, но она прекрасна. Острый тонкий нос, не очень большие глаза,  упрямо поджатые губы, черные волосы в крупную волну, прихваченные резным гребнем, кожа более яркая, чем у ныне живущих на Уллмаре... Как это отличается от красоток тех времен, с огромными беззащитными глазищами и ртом, маленьким, как цветочный бутон...
А вот этот тип в приглушенно-алом, подносящий ко рту хрустальный кубок? Неужели Рэнцэ Миваку? А то кто же... Волосы стянуты на затылке серебристой заколкой, крупный нос хищно загнут, тонкие губы растянуты в холодной улыбке, серые прозрачные глаза смотрят куда-то сквозь всех. А еще у него, оказывается, красивые руки с тонкими пальцами.
--Можно глянуть? Тоже интересно.--напоминает о себе Эмерик, и я с облегчением передаю фото ему, а сама выхожу из корабля, усаживаясь на песок. В голове поселилось чистое и прозрачное молчание пустыни.
Через какое-то время Эмерик падает рядом, безмолвно положив голову мне на колени. Так мы сидим, не чувствуя обжигающего солнца, пока из-за причудливых песчаных дюн не показываются ктена верхом на многоногих машинах с клешнями и ходячих платформах со сложной системой креплений. Ктена-ученые с намалеванными на одежде глазами осматривают корабль, приходят к выводу, что металл пригоден для излучателей. Ультразвуковые резаки справляются с обшивкой, после чего машины клешнями грузят куски металла на платформу.
Спрятавшись за капсулой, я смотрю на острые вершины города, едва показывающиеся из-за горизонта. Не могу смотреть, как «Имперскую Леди», спасшуюся от мафре и прождавшую в песках почти четыреста лет, раздирают на части. Страшно подумать, что этот корабль означает для уллмари...
Ничего он не значит, в самом деле.
Когда Эмерик садится рядом, я отворачиваюсь, закрывая лицо шарфом, и пытаюсь убежать, но проваливаюсь в песок. И тогда Эмерик поднимает меня и на руках заносит в капсулу.

Весь обратный путь, когда я, успокоившись и отпившись водой, сижу за штурвалом капсулы, мантикорянин переводит взгляд с меня на изображение Этельреды и обратно.
­--Сравниваешь?­--не выдерживаю я.
--Было бы тут с кем сравнивать, ни одна уллмарка с тобой не сравнится. Даже героическая.
И вот что с таким делать? Не скандалить же.

Тем более, ксантри довольна проделанной работой, не рычит уже совсем, благосклонно выслушивает ктена, отчитывающихся за доставку металла, беседует с учеными. Но когда Эмерик рассказывает, где мы взяли все это, ксантри крепко задумывается и велит подождать, покуда все разойдутся. И только тогда ксантри задумчиво высказывается:
-­-Удивительное совпадение, когда представитель того же народа, с той же благородной целью—помощи ктена, находит то, что  принадлежало Белому Демону.
Переводное устройство на ухе приятным голосом произносит «Белому Демону», но от ксантри я слышу «Имсируваар».
То, что я раньше слышала от кошкоподобного существа—без сомнения, ктена—давно, вечность назад, на родной Уллмаре.
Это же я и доношу до ксантри, заодно уточняя, откуда бы там взялся кошастый.
--Галлюцинация,--заявляет ксантри,­--со всяким бывает. Даже у народов со слабо развитой интуицией и отсутствующей телепатией. Восприимчивость... А теперь я посмотрю на тебя...
Ксантри минуты две созерцает меня фасеточными глазами, в которых пробегают зеленые искорки.
­--А теперь ты, высокий, подойди тоже,--ксантри протягивает лапу Эмерику,---И дай мне то, что ты прячешь.
Эмерик безропотно отдает фото.  Ксантри фыркает, как обиженная кошка.
--От самого первого ксантри мы записываем свои воспоминания для тех, кто последует за нами. И любой из нас, отвечающих за остальных ктена, может обратиться к памяти всех ксантри, начиная от становления нашего народа. Я обращусь, а вы ждите.
Ксантри уходит в потайную дверь. Едва мы пытаемся сунуться туда же, охранники заступают нам путь. Тогда мы отходим рассматривать барельефы, и Эмерик посвящает меня в тонкости истории ктена. Время пролетает незаметно, и отвлекает нас только рев ксантри:
--Наемники, подойти ко мне!
Мы подчиняемся, и ксантри разговаривает уже нормальным голосом.
--Я осмотрела наемницу астральным зрением. Так вот, картина почти совпадает с... Белым Демоном. Небольшое изменение и должно быть, ведь поменялись цели, деяния, стремления и сама жизнь. Но Белый Демон вернулась тогда, когда и нужна была...
--Ничего не понимаю, переводное устройство бессильно.--заявляю я.
­--Прямое воплощение Белого Демона стоит перед нами.--и ксантри по-свойски протягивает мне белую перчатку с характерными шипами.--Надевай, что стоишь.
 Я растерянно принимаю перчатку—не из металлоткани даже, а из прочного пластика, усиленного, похоже, слоями сверхсплава. Белую, с серебристыми полосами, повторяющими узор древней хитиновой брони. Конечно, я верю в воплощения, но чтобы так... Я, какой-то уллмарский оборванец, неплохой, но не гениальный художник, успокоительница с некоторых пор, никак не могу быть воплощением Этельреды Тарамоку. Я даже не смогу быть капитаном истребителя, по зрению не дотягиваю. А вдруг? Хотя силы духа мне не занимать.
­--А впрочем, чего не бывает во Вселенной,--спокойно говорю я, перешагнув предел удивляемости, и просовываю правую руку в перчатку, ощущая бархатистую ткань внутри.
И все-таки она не сидит на мне идеально. В то время уллмарики были крупнее, а Этельреда—и вовсе огромного роста, так что перчатка мне длинновата в пальцах и широка в запястье, придется застежку потуже затянуть. «Не многовато ли ты, Юкина, на себя берешь?»--думаю я.
--Наемник--из вашего народа,--продолжает ксантри,--но это НЕ Рожденный Тенью. Сейчас он занят тем, что умеет лучше всего.
Я вопросительно смотрю на Эмерика. Тот ехидно улыбается:
--Хочешь, я расскажу, что делал, пока прятался у шима?
Что может делать историк, попавший на чужую планету? Конечно, лазить по развалинам. Тогда из-за магнитных бурь портал закрыли на неделю, и мантикорянин выдвинулся ночным рейсом. Все время перелета шимские руины упорно стояли у него перед глазами. Удивившись такому странному проявлению интуиции, Эмерик залез в галактическую сеть, разыскал снимки развалин разной степени сохранности, а также карту, на которой они были отмечены, и описания. Сразу же опознал  храмовый комплекс семивековой давности, заброшенный и разграбленный сразу после революции. После восшествия Риогана, конечно, начали восстанавливать сооружения культа, но вот именно этот храмовый комплекс реставрировать не хватало средств, а сносить—совести. Так он и стоял, обрастая лианами, да изредка его посещали местные жители. В толстом слое пыли на полу Эмерик обнаружил только пустые бутылки. Все мало-мальски ценное давно растащили, оставив только изваяния в два человеческих роста высотой и неподъемные мраморные чаши. «Да уж, отсюда статуэтку не утащишь тетушке в коллекцию», подумал Эмерик, обводя стены лучом фонаря. Большая часть фресок сохранилась, и даже краски не потускнели, но кое-что безнадежно рассыпалось, открывая кирпичную кладку. В одном месте на стене был нацарапан текст уллмарской песни «Оатрен»--«Клятва». Эмерик не рассказывает мне всего, но я уверена, что воспоминания остановили его. Когда я еще на Уллмаре получила от него известия, что мантикорянин прячется у шима, то весь вечер слушала эту песню. Потому, что она нравилась нам. Нам, Эмерику и мне. Потому, что «теперь мы связаны клятвой». Снова и снова перечитывая текст песни, мантикорянин заметил кирпич, выступающий из стены, и, поддев его подобранным мраморным обломком, легко вытащил. В замаскированной нише мантикорянин обнаружил шкатулку с таким же снимком, который потом найдет на «Имперской леди», украшениями и оранжевым «лавовым» алмазом, обработанным в форме фокусирующего кристалла. Один из тех алмазов, которые заплатили за жизнь Этель и Июмира.
­--Вот, смотри.--Эмерик показывает мне странный оранжевый клинок,--рукоять сам нарастил, режущую кромку попросил, чтобы мастера сделали.
Лезвие, прекрасно отшлифованное и ограненное, переливается оранжевыми