психериус

пытаясь успокоить содрогающееся от страха тело, заглянул внутрь.
У раковины стояла его жена, насвистывая и напевая какую-то простенькую мелодию. А когда она немного отодвинулась, так, что была видна сама раковина, Ф, уже который раз, ощутил, как сворачивает его внутренности и просится наружу рассудок.
Она полоскала в раковине их четырехмесячного эмбриона. Соскребая с темно-синей кожи слизь и плаценту жесткой, пластиковой щеткой, она стряхивала ее на пол, тихо выругивалась и продолжала дальше. Мертвое тельце, окаменевшее и сплошь в царапинах и ссадинах, словно пакет с водой, перекатывался в ее руках, свисая крохотными ножками и ручками. Пуповина запуталась в ее пальцах, она нервно бросила тело в умывальник, размотала надоевшую плоть, достала из кармана кухонный нож и перерезала ее.
Ф задыхался. Глаза покрылись плотной пеленой, и весь мир стал молочно-белым. Это не его жена. Это сошедшее с ума чудовище. Это вообще не она!
Ф рванул дверь, с грохотом захлопнул ее и прислонился к ней спиной. Сердце вот-вот взорвется, разум вот-вот сломается окончательно. Все вот-вот должно закончиться, и он уже это ЧУВСТВУЕТ.  Тут же, словно сотканный из воздуха, с трудом просматриваемый сквозь молочную пелену, образовался охранник. Коротко ухмыльнулся, сплюнул и прошиб череп Ф одним точным и мощным ударом. Весь мир свернулся и провалился.

- Обычно, когда еще есть какие-то пути к отступлению, варианты, над которыми есть время подумать, да вообще, мало ли… какие сюжеты… Это да, это – есть смысл надуть щечки, покапризничать, даже игрушками побросаться. Но, извини меня, глядя на тебя, понимаешь, что ни о каких бы то ни было ВАРИАНТАХ, плохих или хороших, речи, в принципе, быть не может! Это там, за стеной, глупые мальчики пытаются заставить время повернуть вспять, чтобы было, чем снова поразвлечься. Они ГЛУ-ПЫ-Е! Ты хочешь попасть в их компанию? Ты хочешь превратиться в маленького простачка, которого все посылают добывать денежки на петарды? Покажи им средний пальчик, и скажи, что ты уже вышел из этого возраста. Не нужно отнимать у них детство, которое они, в свое время, потеряли. Потому что слишком рано поняли, как убивать так, чтобы до конца жизни не чувствовать вины и ни за что не отвечать. А когда ты понимаешь ТАКОЕ, ты перестаешь быть ребенком, какой бы размер обуви ты не носил, и сколько бы молочного шоколада ты не ел. Пойми, мальчишка, хуже всего, когда ты не находишь отклика своей трагедии в окружающем мире. Миру, в действительности плевать на твои трагедии. Но этот самый мир состоит из миллиардов отдельных маленьких и ничтожных крупиц, с которыми иногда случаются трагедии, а мир защищается тем, что не может уследить за всеми. Он может их создавать, но следить за ними не может, понимаешь? Где или как, в таком случае, должна поступать крупица, если она, осознавая свое самое непосредственное отношение к МИРУ, не может пустить циклические волны и заставить его хоть как-то отвечать за все свое? Плохие копы всегда обвинят в повышенной преступности самих тех, кого охраняют. Почему моя память должна ограничиваться чужой непосредственностью? И почему чужая непосредственность может убивать память? М-м?
Она может быть разной. И чем больше он смотрел ей в глаза, тем сильнее капало его сознание тягучей вязкой массой, прямо в область сна. Ее голос лился спокойным и чистым ручьем, он рисовал в себе картины ее прошлого, далекого и мертвого. Поражался ее внезапной кристальности и полной оправданности. Два огромных океана внутри него перелились и поменялись местами. Под звуки рояля ее голосовых связок, запахи ее нового тела, сквозь парящие в воздухе облака странного порошка.
- Я больше никогда не буду такой.
Ее пальцы все чаще опускались к его носу, он послушно вдыхал порошок и ловил новые вибрации ее присутствия.
- А тебе нужно дать своему телу немного отдохнуть от тебя, - она достала из-за спины маленький шприц, наполненный какой-то бледной жидкостью, - Не бойся, все, что могло с тобой случиться – уже случилось. Дальше – только розовая нега.
Он и не думал сопротивляться. Не пошевелил и пальцем. Он ей верил и был готов пойти за ней туда, где все могло бы повториться заново. Никогда он еще не был так спокоен, как сейчас.
- Когда все закончится, я приду за тобой. Я не стану тебя будить, ты проснешься сам. Договорились? – она улыбнулась, и поцеловала его в лоб.
Игла мягко прошла сквозь кожу, он ничего не почувствовал. И через минуту свет свелся до маленькой точки, посреди черного экрана, вспыхнул еще раз и погас.
Встав над постелью, она еще раз осмотрела его спящее тело, отбросила в сторону маленький шприц, и из кармана передника достала вместо него огромный двадцатикубовик. «Думаю – этого будет достаточно. Его кровь не такая горячая, чтобы остудить реакцию». Выпустив из иглы пару капель, она, переступив валяющиеся на полу накидки и плед, двинулась к двери. «Лучше все-равно бы никто не придумал».
Подойдя к двери, она сменила выражение лица, выждала несколько секунд, облизала губы, дернула ручку, открыла дверь и вошла. «Вот мы и дома. А вот и наши гости». За дверью ее встретила спальня Ф. Все, как и было до того, как она попала сюда в первый раз. Широкая и просторная кровать, на которой, не снимая с себя костюма, с огромным синяком под глазом, лежал отключенный Ф. Вот и то зеркало, оно ей так нравится, она обязательно заберет его себе. В нем можно рассмотреть даже самые мелкие детали в своем теле. Здорово. Наш проказник спит? Отлично. Он так мил сейчас, в своем невинном сне! Стоило бы еще тысячу раз подумать, прежде чем делать ему больно!
Она присела на кровать, пододвинулась к Ф и провела рукой по его волосам.
- Умница. Ты все сделал правильно. Даже придраться не к чему. А хочется, знаешь! Ладно, прости, что не пытаюсь тебя развлечь, у меня мало времени. Ах, влюбилась я, представляешь?!
Встав с кровати, она обошла ее с другой стороны и наклонилась. Сжав в руке огромный шприц, она осторожно достала его руку, закасала рукав и, трепля себе нервы ожиданием, размахнулась.
Чья-то уверенная и сильная рука сзади. Так ловко и твердо перехватила руку, что горло издало тихий, сдавленный писк. Она не решалась повернуться и посмотреть в лицо тому, кто был сзади, но поняла, что ее сейчас же заставят сдаться. Этот урод заработал себе серьезных защитников?
- Тебе никто не давал второго шанса, деточка моя, - Карго, твою мать! – Ты начинаешь делать грубые ошибки.
Медсестра медленно обернулась. На лице Карго была повешена твердая маска жестокой вершительницы. Высокомерие, надменность, цинизм и еще целый букет «приветствий», все, чтобы задушить, раздавить недозревшее стремление к реабилитации. Она крепко, до хруста в костях, сжала ее руку со шприцем, дыша ей в лицо обжигающим и сухим ветром. А та не могла ничего сказать. Ее новая кожа мгновенно постарела, лицо получило миллион морщин страха, для нее все было закончено.
- Впредь скромнее будешь, девочка.
Карго, так же крепко сжимая ее руку, согнула ее, и с размаху вонзила шприц ей в промежность, надавила на клапан и вся жидкость мгновенно брызнула внутрь. Тело начало содрогаться. Глаза смотрели куда-то, сквозь Карго, наполняясь кровью, расширяя и взрывая сосуды. Она сделала несколько шагов назад, ноги ее подкосились, тело начало покрываться коричневыми пятнами, глубокими морщинами и волдырями. Горло выдало долгий и пронзительный хрип. Сквозь пятна просочилась желтая слизь и сразу же засохла. Тело рухнуло на пол, растекаясь по ковру странными выделениями. Несколько секунд еще шевелилась рука, в которой был шприц, и скоро все прекратилось.
- Ты всегда меня бесила своей гиперсексуальностью. Посмотрела бы на меня, жирная но довольная, - Карго посмотрела на спящего Ф, улыбнулась и вышла из комнаты.


Глаза ему открыл кто-то, но точно не он, потому что они были слишком тяжелыми для того, чтобы открыть самостоятельно. В лицо снова ударил тяжелый запах гнили. Он его ощущал так часто, в последнее время, что совершенно перестал этому удивляться. Это уже давно стало привычным и необходимым атрибутом этого короткого безумия, которое, кажется, длится целую вечность. Память по-прежнему работает, и делает это хорошо. Он помнит, как его жена… черт, проехали. Как врезал ему охранник, за что, правда, непонятно. Но хорошо врезал. Наверное, для того, чтобы забыться и не думать о ней. И что же, он приволок его домой, и уложил в постель? Он спас его от смерти через скальпель, точным ударом блокировал возможные последствия его чрезмерной впечатлительности и на руках (или еще как) принес домой? Нет, это не простая услужливость. Охранники – не из той категории людей, которые тратят свое время, чтобы, как заботливая мамаша, доставлять по домам врачей-шизофреников. Он ведь врач-шизофреник?
И все же, откуда этот  запах?
Ф, сквозь сон и боль в теле, привстал на кровати и его взгляд сразу же поймал то, что лежало у ее подножья. Полусгнившее и наполовину впитавшееся в ковер мертвое тело. Он подскочил и тут же взял себя в руки. Это фокус? Она снова прикидывается! Она снова играет с ним!
Ф начал оглядываться вокруг, разыскивая взглядом что-нибудь, чем можно было бы проверить ее отношение к жизни. Есть – тяжелая ваза на подоконнике. Его подарок жене на пятилетие супружеской жизни. Подойдет, ведь ТАКОЙ супружеской жизни еще не описывала ни одна городская хроника. Он знал тогда, что дарить. Есть в нем жила пророка!
Спрыгнув с другой стороны кровати, Ф подошел к подоконнику, взял в руку вазу, подступил  поближе, но так, чтобы успеть среагировать, в случае чего, прицелился и бросил. Ваза провалилась в тело, словно в желе, с громким всплеском, и тут же наполовину утонула в коричневой массе.
«Мертва? Действительно мертва? Но кто это сделал?»
Ненасытившись результатом, Ф подошел к зеркалу, снял его с петель и бросил на то место, где когда-то было ее голова. Зеркало плюхнулось именно туда, словно упав на сгнившую тыкву, проломив остатки твердой ткани, ударилось о пол и, разломилось на пять частей. Мертва. У него, видимо, появились влиятельные сторонники, заботливые родственники или просто домовой!
Ф смотрел на массу, которая когда-то была телом, ее телом,  понимая, что не знает, что и как ему следовало бы чувствовать сейчас. Он никогда не знал ее имени. Он никогда бы не хотел, чтобы с ней произошло то, что произошло, но это то же самое, как убить из рогатки голубя, будучи ребенком, а потом, спустя годы, вспоминать это и говорить себе, что голубь сам его на это спровоцировал. Одинаково глупо. Он не мог не чувствовать внезапно, эдаким медленным цунами нахлынувшего чувства ПАНИЧЕСКОГО спокойствия, едва треснуло зеркало. Но потом, вдруг… Что-то срабатывает в такие моменты у обычных смертных, он прекрасно чувствовал, как оно рождается, как выходит на свет и ест его. Когда смотришь на валяющегося в ногах огромного воина, которого и не ты-то убил, начинаешь, вдруг, рассуждать о высших принципах справедливости и тем, что за ними стоит. Потом смотришь на себя со стороны и понимаешь: почему же всего этого не было раньше? Какого черта третий глаз открывается только тогда, когда поздно вообще что-либо открывать? И пошли поэмы: так не должно было случиться, надеюсь, ты простишь меня, я буду первым и единственным,