психериус

засыпали собой тротуар. Он и не подумал их собирать.
- Ты знаешь, крупье сказал, что тебя заперли в клубе и выбросили ключи в пруд, в двух кварталах отсюда! Туда уже не ходит общественный транспорт, ума не приложу, как ты просунулся… – Маранарди хитро прищурился и отступил, - Это все наша девочка! На повышение идет. Моя старая стерва всегда говорила, что ей нужна помощь профессионалов, но она справляется! Знаешь что, - старик взял М под руку и направил дальше по тротуару, - у меня не такие длинные руки, чтобы совать их в ящики с сургучными печатями, но я могу тебе смело сказать вот что:…
- Тебя же убили? – М остановился, - Тебе же башку размозжили?
- Кто?! – старик испугался, - Ах да, так ведь все соляная кислота. На ночь в ведро и под одеяло. И комару по хоботу можно – не обломается. Ты думаешь там все в порядке с цензурой? Да им всем в летнем кабаре выступать! Продавать поданное бомжами мороженое и копить на дешевую выпивку! Так вот, твоя девочка, или не твоя, не знаю, когда-то она была мелкой и тихой Па-пой.
- Папой?
- ПА- ПОЙ! Мы их так называем. Не волнуйся, тебя никто об этом не спросит. Это для диплома. А потом она вдруг…
Над головой послышался свист. Оба подняли головы. М не вспомнит уже никогда, как он успел отскочить, но Маранарди впечатало в землю огромным, банальным, черным роялем. Грохот, звон порванных струн, летящие во все стороны клавиши, обломки дорогого лакированного покрытия мимо головы, в зеркальные окна витрин книжного магазина и свежепосаженные деревца. На крыше, конечно же, никого не оказалось. Тело несчастного старика погрузило в землю примерно на полметра, оставив на поверхности лишь ладони и ступни. Они еще двигались с минуту и, словно по взмаху дирижерской палочки, замерли.
«Если я еще тебя встречу когда-нибудь, значит, рояль тоже отмачивали в кислоте. Па-па. Что за школьный театр, хоть бы дали закончить! Что ж, видимо, длинный язык ему дан в компенсацию за короткие руки. И то и другое – плохо».
Ему на пути попадались и другие завсегдатаи клуба «Саргалис». На свежем воздухе они чувствовали себя так, словно звезды авторского кинематографа выходят на перекур где-нибудь в глухой периферии. Толпы невыспавшихся и ужасно скучных транссексуалов, господа – крысиные хвосты и дамы – прозрачное белье, пьяные карлики и ревущие проститутки хотели чего-то, чего не могли объяснить своим вялым и непослушным языком.  Дама в прозрачном желтом платье. Она так сильно хотела, что принялась стаскивать с М штаны прямо под маркизом магазина эксклюзивных сувениров. Так сильно кричала о том, сколько раз ее использовали и бросали озабоченные стервецы, что она сама, в конце концов, стала такой. Еще она орала ему вслед, что стесняться все равно некого – «где ты видишь хоть кого-нибудь, идиот?! Ты же даже не пробовал! Или ты хочешь, чтобы они тебя всему научили?!» - она кивнула головой в сторону непонятной фигуры в пятидесяти метрах вглубь какой-то аллеи, начинавшейся здесь же.
Сиамские близнецы, он и она. Он не видел их там, но понял, что они именно оттуда. Они развлекались на лужайке, придумывая, как они могли бы сделать ЭТО, будь они немного пластичнее. Они даже пытались что-то сделать, но у них, само собой, ничего не получалось. Увидев его, они просили помочь им.  У них были такие невинные взгляды и такие по-детски счастливые лица, что М остановился. Вот, это то, что сейчас способно по-настоящему прибить его. Еще минута – и он почувствует их внутри себя – их чудовищно светлые глаза и белокурые волосы прожгли его насквозь. И он убегал от них сломя голову, спотыкаясь и падая на ровной дороге. Пока не понял, что они далеко и можно отдышаться. Вокруг был какой-то парк, в котором он точно никогда не был, потому что не любил таких мест. Когда ему предлагали прогуляться в ПАРК, ему в голову, почему-то, сразу приходили добропорядочные и милые до приторности семейки, решившие провести свой уикенд на травке, с готовыми завтраками и напитками. И рассказывать друг другу о том, чем была насыщена прошедшая неделя для них. Он их боялся и считал за машин, которые живут согласно закаченной им в процессор программе. И он упал на траву. «И где же персоны в синих колпаках, с древними толстыми книгами под мышкой?»
- Ну где же мы? За каким деревом мы спрятались? А? Про тебя тут уже такое говорят, а ты все бегаешь. Ты не чувствуешь усталости, я понимаю, но я-то не ваших кровей! Я еще не то чувствовать могу, родная! Слышишь?!
- Здесь лесопарковая заповедная зона, здесь нельзя кричать, - М вздрогнул и обернулся. Позади него стоял человек, в одежде охранника, с очень грустными и добрыми глазами. Ужасно похожий на…
- Это место, где природа отдыхает от людей, - ухоженные ногти… Да, тогда у него было просто другое выражение лица. Тогда он был доволен и весел, - Способность и лень, почему-то, всегда идут рядом, ты не заметил?
-  Что вам нужно от меня? – М не смог придумать ничего лучше.
- Лично мне – ничего. Я всегда занимал в отношении таких, как ты, либеральную позицию. Я просто хочу, чтобы ты встал с травы. Она очень нежная, и может погибнуть, если давить на нее слишком долго.
«Вот это да! Высшая иерархия снисходит к уходу за травой! Наверное, и птичек…»
-  И их тоже! Они так голодны, что могли бы запросто сожрать тебя в один присест вместе с дерьмом! Они только в розовых сказках питаются червячками. Тебе показать как это происходит?
-   Простите. Нет, не нужно. У вас там сиамские выродки травку…
- Казнены. Разорваны на части. Они больше никогда не смогут фантазировать на свои любимые темы, утрамбовывая мою траву.
М больше не оглядывался. Лишь ускорял темп прочь от господина палача. Какими разными, все-таки, могут быть высшие сословия! Так вот запросто затягивают тебя в латы, так вот запросто ухаживают за флорой, сама непосредственность!
Странно, но никто больше не попадался ему на пути. Никаких клубных клоунов, никаких фокусов пространства, ничего. Просто дорога, ветер, старые дома и клубы пыли и песка, забивавшегося в нос и мерзко скрипящего на зубах.
Интересно, было ли бы чем-то из ряда вон, зайти вон в тот дом, зашиться в угол, накрыться газетами, если они там есть и сдохнуть? Дали ли бы они сделать это? Ведь он не знает, где он. Он не запомнил дорогу обратно. Все, что стоило бы сейчас сделать – хотя бы попытаться! Это дико и невероятно, но УЖЕ лишено всякой сочувственности ко всему, УЖЕ без какого бы то ни было желания продолжать дальше, только лишь для того, чтобы знать, что произойдет в финале. Если этот самый финал вообще когда-нибудь наступит. Что внутри? Температура держится? Хватит ее, чтобы растопить кубический дюйм льда? Нет? Поздравляем,  очевидно - вы готовы!
М одним махом выбросил из головы все мысли и ступил на порог. Если повезет – сегодня будет холодная ночь. И он умрет, медленно и нелегко. Поблизости ведь нет знаков, запрещающих заниматься суицидом, значит – это здесь и НЕ запрещено.
Судя по обвалившейся штукатурке и провисшим потолкам, этот дом не видел людей очень долго. Возможно, его собирались сносить, но так и не снесли. Пол был устлан горами мусора, старой обуви и фотографий. Старинные снимки, пышные наряды начала какого-то века, чопорные лица неких графов и их семей. М мог бы поспорить, что и их он видел там, разодетых в черт знает что, испорченных и сошедших с ума от постоянных «черных» вечеринок, призраков. Остатки кирпичного камина, разбитый патефон, пустые бутылки от вина, клочья шкуры какой-то дикой кошки – еще немного и он вспомнит. В прогнившей оконной раме виднелись колышущиеся от сильного ветра ветки деревьев, клубы песочной пыли и сорванные листья. И так тихо, словно не было разбитых окон, дырявых стен и прохудившейся крыши. А еще торчащие из-под шлаков и гнилых деревянных балок нижнее белье, записные книжки, разбитая посуда и пластинки. И чья-то тень…
- Ты как маленький ребенок, - она. Стоя в углу, опершись на оголенную кирпичную кладку, скрестила на груди руки и смотрела на него взглядом, каким смотрит мать на ребенка, который хочет слишком много игрушек.
- Тебя можно бить головой о стену, можно надрать зад до красноты, но ты все равно будешь делать то, что хочешь.
М не знал, о чем она говорит. Лишь смотрел на нее огромными от изумления глазами и не мог ничего сказать.
- Ну, что ты уставился?! Я же просила тебя, ради твоей же упрямой задницы! Тебе нужно кушать больше витаминок, чтобы укрепить твою дырявую память!
- О чем ты говоришь?! – он чувствовал себя теперь конченым болваном, она скрутила его. Но она лишь всплеснула руками, оттолкнула его и подошла к выходу.
- Я старалась, я очень сильно старалась, - как самой себе, - и никакого форс-мажора. Заткни ты его себе в зад, свой форс-мажор! Заткни себе в зад свою отработанную кровь, она больше похожа на использованное сотни раз подсолнечное масло! Поздно уже, понимаешь? ПОЗДНО!!! Иди к своему гребанному психиатру и рассказывай все, до последней точки! Если ты так все умеешь решать сам! – вдруг резко изменился ее взгляд. Стал бесконечно печальным и потерянным, - Так быстро подсаживаются на кислоту только школьники. У них память слабенькая, подростковая, и они ничего не могут сделать. Хотя, твоя ли это вина?
-  Может быть, ты все-таки, объяснишь…
- Объяснить?! Нужно больше общаться с людьми, тогда и объяснять ничего не придется! Если ты сейчас же не встретишься со своим дружком, то он убьет тебя практически своими же руками.
Она вышла бесшумно и быстро, оставив перед ним шлейф своих запахов. Он уставился в стену, долго оставляя в голове полный вакуум, потому что чувствовал, какое дерьмо варится сейчас в его голове. Мерзкая каша из его идиотских, судя по всему, ошибок, которых он не в состоянии был рассмотреть. И понимал, КАК она теперь ненавидела за его это. Поговорить с Ф? Ну что же, стоит ли еще о чем-то себя спрашивать? Может быть, это вопрос ЕЕ выживания?
М бросился к двери и помчался туда, где, по его мнению, он обязательно сможет найти психиатра. Перед самым выходом, глаза успели зацепить старый разбитый черный телефон.

Там, где несколько часов назад сгорела медсестра, остался лишь скальпель. С фирменной гравировкой хирурга-маньяка – два перекрещенных скальпеля. «Банально как!» Ф не знал, сколько он проспал,  в окна уже бил утренний свет, но ни персонала, ни пациентов не было. Была абсолютная тишина, сорванная с петель дверь и баночка морфия с откушенным горлышком. «Она ведь погибла? Обычно таким образом именно УМИРАЮТ, то есть окончательно. Об этом говорит даже сам факт утра, как такового, а?».
Нет, что-то все-таки говорило ему, что он ошибается. Не могла она умереть от того, что глотнула дозу морфия. Она ведь уже однажды умерла от наркотиков, заработала себе невосприимчивость к ним, и снова устраивает цирк. Все лишь для того, чтобы поймать его на потере бдительности. Как забвение: ты уже готов поехать отдыхать, складываешь чемоданы, но тут звонок в дверь, ты открываешь ее, а там снова! И не едешь ты никуда! Обычно так бывает, опытные стратеги – опытные же актеры. Дать расслабиться, поверить в то, что надрал им задницы – значит застать тебя после врасплох, когда ты совсем ничего серьезного и не ждешь уже. В замешательстве ты наделаешь столько ошибок, что сам смеяться будешь, когда у виска будет торчать их пистолет. Вот