непроизвольно дёрнулся корпусом, сбрасывая руку. Обступившие ещё больше загалдели, что-то советуя. Тогда американец сжал кулак и коротко ударил Вилли в корпус, в поддых. И снова Кремер инстинктивно, даже не сообразив, почему всё это – помогли навыки многолетнего жестокого бокса с нередкими намеренными нарушениями правил – втянул живот, смягчая движением тела удар, а потом уже отступил на шаг и замер, не предпринимая ничего против обидчика. Здесь он был живой игрушкой, и при желании они могли её сломать или, поиграв, забросить. Все: и чёрные, и белые, - очень обрадовались, когда удар не получился и теперь уже откровенно подзуживали злого, нисколько не заботясь о Вилли и его самочувствии. Им хотелось крови, победы своего, но победы джентльменской, а они в ней были уверены, хотелось острого развлечения. Очевидно, об этом и шли споры между ними, в результате которых неудачник со зло прищуренными глазами опять подошёл к Вилли и, толкнув в грудь, произнёс отрывисто:
- Бокс!
Потом отошёл и стал в стойку, подняв перед лицом достаточно внушительные кулаки. Какой-то доброхот тут же расчистил круг от любопытных и тоже скомандовал:
- Бокс!
И тут же последовал выпад и серия ударов американца, хотя Кремер и не думал защищаться и превращать себя ни с того, ни с сего в бойцового петуха на потеху этой чужой ораве вояк. И всё же он среагировал на удары – опять сказалась многолетняя выучка и практика турниров. Быстрыми уклонениями головы и корпуса ушёл от ударов, заставив противника молотить воздух под гогот своих болельщиков. Так было несколько раз, пока американец не ошалел от злости и не полез на Вилли просто в драку, не думая о собственной защите, которая, как он понял, вовсе и не нужна, а просто хотел уничтожить фрица любым способом, только чтобы не выглядеть среди своих посмешищем, заткнуть насмешникам глотку. Теперь, понял Вилли, ему конец, правила кончились, началась расправа, и отступать было некуда: за спиной, спереди и с боков смыкался круг осклабившихся и ревущих чёрных и белых рож. Он стал уходить по кругу, но это было недолго, его толкали, ставили подножки, орали, требуя драки с обязательным поражением. Игра превращалась в серьёзную расправу и без всякой причины, просто от скуки, от бесправия жертвы и пьянящей безграничной власти победителей.
И вдруг послышалась резкая команда, ещё и ещё, и в круг вошёл офицер. Но не тут-то было. Разъярённый янки не хотел отпускать свою жертву просто так и снова кинулся на Кремера. Тот обхватил его, и они оба повалились, покатились по земле, причём Вилли только держал солдата, а тот рычал, визжал и старался безуспешно вырваться. Офицер что-то снова приказал уже сердито, их разняли, сдерживая тяжело дышавшего американца и отпустив Вилли. Подошёл шофёр, видимо, объяснил офицеру, как очутился здесь немец и почему драка. Офицер что-то брезгливо бросил сквозь зубы своему незадачливому солдату, повернулся к Вилли, сказал по-немецки:
- За мной.
И пошёл к отдельно стоящему небольшому двухэтажному дому с американским флагом на фронтоне, Вилли за ним. Солдаты сзади затихли, стали расходиться.
-3-
Немецкий язык офицера был плох, но разобрать, что он хотел, было можно, и сразу стало легче на душе, свободнее и спокойнее, появилась возможность общения и возможность быть правильно понятым.
- Кто такой?
- Гауптштурмфюрер Вальтер Кремер, старший шифровальщик спецкоманды Восточного отдела разведки Абвера.
- Не спеши, а то я не успеваю понять.
Вилли повторил медленно. Офицер что-то записал.
- Так, здесь тебе делать нечего, поедем дальше.
Вышел из-за стола, показал жестом на дверь, оба вышли: сначала Вилли, потом – он. На улице никого не было. «Слава Всевышнему!» Поодаль стоял джип, в котором лежал солдат. «И здесь лежит! Что за дисциплина? Все шофера обязательно валяются в кабинах как на дачах в гамаке». Подошли к джипу, офицер что-то сказал водителю, тот нехотя поднялся, подтянулся, осклабив свою чёрную рожу, - «тоже негр!» - сел за руль, не выходя из машины и перевалившись, перекинув ноги, с заднего сиденья, где лежал, на своё.
- Садись.
Это была команда уже для Вилли. Они с офицером сели сзади. В джипе ехать было нормально, не то, что в грузовике, да и ехали сравнительно недолго. Скоро машина упёрлась в ворота, затянутые, как и свежепостроенный забор, сверху колючей проволокой. За ними стояли длинные плоскокрышие одноэтажные дома, вероятно, казармы, и несколько сборных щитовых домиков, выкрашенных в яркий зелёный цвет, рядом с которыми дымились сразу три полевые кухни и ощущались раздражающие запахи мяса. Захотелось есть. Прошло уже порядочно с тех пор, как он ужинал-завтракал у Эльзы, а колбасу у него вытряхнули и забрали солдаты ещё до поединка. Офицер, не вылезая из машины, о чём-то переговорил с сержантом, вышедшим из караульного помещения в виде щитового домика, потом толкнул Вилли в бок:
- Давай, иди туда.
Кремер неторопливо вылез и, не оглядываясь и не прощаясь, пошёл к сержанту и к новым испытаниям, внутренне собравшись и до сих пор не определив, как себя вести с этими людьми, встретившими его кулаками и презрением. «Правильно ли сделал, что послушал Виктора?» Пока ему было не по себе, не было уверенности, что всё кончится благополучно. В караулке он увидел стол и два стула, окно в зону и такое же – на ворота, а напротив – деревянный барьер по пояс, увенчанный металлической сеткой до потолка, отделяющий часть помещения. Сержант открыл дверь у этого барьера и приказал:
- Заходи.
Затем закрыл её и запер на задвижку, сел за стол, взял бумагу, развинтил авторучку с блеснувшим жёлтым пером, спросил:
- Кто такой?
- Гауптштурмфюрер Вальтер Кремер, старший шифровальщик спецкоманды Восточного отдела разведки Абвера.
- Кто начальник группы?
- Штурмбанфюрер Гевисман.
- Гевисман?
- Да.
Сержант внимательно посмотрел на него, потом, отложив авторучку, покрутил ручку полевого телефона, переговорил с кем-то и снова занялся бумагами, не обращая внимания на пленного. Скоро вошёл офицер, майор, как мог определить Вилли. Сержант встал, что-то сказал вошедшему и вышел. Место его занял майор, и снова:
- Кто такой?
У этого был нормальный немецкий язык, приятно было слышать наконец-то внятную человеческую речь, и почему-то стало совсем спокойно, и отвечал гауптштурмфюрер теперь уже без внутреннего напряжения, как в обычной беседе командира с подчинённым. Только проволочный забор мешал.
- Документы есть?
- Есть.
Кремер протянул сквозь крупную ячейку сетки свою офицерскую книжку, в которую всё же успели внести и его новый чин и орден. Американец взял, полистал, положил на стол.
- Как попал сюда?
- Не хотел попасть к русским, - откровенно ответил Вилли. – Уходил из Берлина, скрываясь днём и передвигаясь ночью, нечаянно наткнулся на ваш грузовик, забрался в него скрытно, так и оказался здесь.
- Почему боишься русских?
И снова Кремер вспомнил убеждающий голос Виктора: «Надо уходить к американцам. Там мы им понадобимся. Там избежим бессмысленной расправы». Разве об этом расскажешь майору? Не поймёт.
- Боялся и боюсь бессмысленной расправы, - ответил полуправдой. – Расправы за то, что я немец в форме, за то, что выполнял приказы, потому что это моя работа, профессия.
Майор смотрел на него внимательно, о чём-то думая, что-то сопоставляя.
- А у нас что, надеешься на прощение?
- На разумное снисхождение, - помедлив, ответил Вилли.
- И русские, по-твоему, на это не способны? – ядовито спросил майор.
- Возможно, способны, - пошёл на компромисс Вилли. – Но они слишком много потеряли на этой войне благодаря нам.
- У нас вам не будет легче, - обнадёжил майор. – К фашистам у нас с русскими одинаковые отношения. Каждый получит по заслугам, каждый!
Вилли смолчал, чтобы не раздражать майора. Тот вышел из-за стола, прошёл к окну, постоял у него, загораживая широкой спиной, потом снова вернулся за стол, продолжил допрос.
- Где видели в последний раз Гевисмана?
- Он лично доставил меня в качестве бойца-одиночки с оружием и боеприпасами в один из домов в восточной части Берлина, на Кайзерслаутернплатц, и с тех пор я его не видел.
- Что можете сказать о нём? Основные качества? Привычки? Слабости?
Не ожидая такого расспроса, Вилли задумался. Сам он как-то никогда не оценивал Гевисмана. Он есть, и всё тут. Какой бы он ни был, он – начальник, и надо, не обсуждая, выполнять его приказы. Такая жизнь давно стала естественной для Кремера. Сколько он себя помнит, всегда были начальники, которые приказывали, а он только исполнял приказы, и почти никогда не возникало необходимости думать об их содержании. Даже Эмму ему навязал Гевисман. Каков же всё-таки он?
- Ну, наверное, умный, хотя, может быть, и не очень. Вряд ли без ума можно стать начальником одной из секретнейших спецкоманд. Правда, говорили, что он снабжал некоторых высокопоставленных руководителей СС и Абвера любовницами, проверенными, молчаливыми и здоровыми.
Эмма тоже, наверное, ублажала партийных геноссе, даже тогда, когда они стали жить вместе, времени у неё хватало, да и не мог Гевисман не использовать своего верного агента для таких щепетильных заданий. Теперь Вилли был уверен в этом. Как мало он задумывался о жизни, о тех, кто его окружает.
- Самолюбив. Трудолюбив, но немножко с ленью, - продолжал он медленно. – Компенсировал требовательностью к подчинённым.
- И к вам?
- И ко мне. Его боялись. Можно было запросто по его рекомендации попасть на фронт. Мне, однако, это не грозило.
- Почему?
- Я сам подал несколько рапортов с просьбой об отправке в действующие войска, но дальше гауптвахты за эти просьбы не попал. Вероятно, нужен был как дешифровщик.
Подумалось: «А главное, как личный помощник Гевисмана».
- Если вы не были на фронте, то откуда Железный Крест? – продолжал допрос майор.
Вилли уже в который раз рассказал, как получил и крест, и звание капитана СС. Американец с интересом слушал, не удержавшись, спросил:
- Как Гитлер-то? Как он выглядел? Какой из себя?
Вилли снова вспомнил о мокрой ладони фюрера, о его слезящихся, жалких в безысходной собачьей тоске глазах под слипшейся прядью чёрно-седых волос, срывающийся голос наполовину умершего вождя.
- Мне было его жалко и жалко до сих пор. Он знал, что всё кончено, но не знал, а может, и не хотел знать, как ему самому, лично, кончать. Вероятно, он был очень растерян оттого, что власть его ушла, и он вдруг стал ничем. И так быстро. А вокруг пустота, и никакой поддержки. Это его больше всего и сломило. Наверное, любому трудно осознать такой катастрофический переход от владения всем к потере всего, даже жизни. У меня нет к нему зла. Да я и не встречался с ним никогда раньше.
Майор усмехнулся.
- Мне чаще приходилось слышать здесь: «Гитлер капут! Только он виноват! Мы выполняли его приказ!»
- Я – тоже, - согласился со всеми Вилли. – Моя вина, что я не задумывался, что это за приказы. Я просто работал. У меня как-то не было причин и желания для размышлений на эту тему. Вероятно, по характеру кабинетной, замкнутой работы. Война непосредственно меня мало затрагивала.
Он вспомнил Кранца. Только с этой встречи война стала и для него, хотя и поздно, но горькой реальностью. Об этом говорить не хотелось.
- Расскажите о характере вашей работы, - потребовал майор.
- Я работал индивидуально, без
