контактов с кем-либо, с особо сложными шифрограммами или тогда, когда требовалась быстрая расшифровка. Иногда поступали радиоперехваты разведки противника в нашем тылу, чаще из окрестностей Берлина.
- Что это были за шифровки?
- Фронтовые и армейские сводки, приказы, распоряжения, разведданные о наших войсках. Все – с Восточного фронта.
- Почему?
- Я знаю русский язык. Выучил ещё в интернате, стажировался в университете на спецкурсе, практиковался с иммигрантами из России по заданию руководства и тайно.
- Скажите что-нибудь по-русски.
Кремер без затруднений перешёл на русский язык. При произношении слышалась лёгкая и смягчённая картавинка, в целом фразы и речь были построены правильно и несколько по-книжному коротко, без разговорных упрощений.
- Всё, что хотите. Например, - и он перешёл на русский язык. – Сегодня прекрасная погода, солнце светит ярко. Война закончилась. И это самое лучшее.
- Хорошо. Достаточно.
Майор снова вышел из-за стола, походил по комнате, руки – за спину, подошёл к Вилли.
- Как-то странно у вас получается: вы будто и не знаете, что была жестокая война, что немцы, вы, вероломно захватили чужие земли, убили миллионы людей, построили концентрационные лагери, где уничтожали в газовых камерах и крематориях пленных и мирных жителей, женщин и детей, стариков. А вы в это время, как говорите скромно, работали. Только работали, - с сарказмом повторил майор. – Грязная война далеко, а вы мирно работали и ничего такого не знали, конечно. Здесь много было ваших, многое пришлось слышать, но ещё ни один не додумался до такой самозащиты. Не-е-е-т! Вы такой же убийца! И даже больше, чем солдат на фронте. Потому что своей, как вы говорите, работой, убивали сразу тысячами. Вам это никогда не приходило в голову?
- Нет, - искренне ответил Вилли.
Ему и вправду не приходило в голову, что своей расшифровкой он убивает людей. Это была просто интереснейшая работа для ума, для его интеллекта, и ничего более. Если бы он встретил Кранца раньше!
- Ладно. На этом пока закончим, - решил майор.
Кремер внутренне напрягся, с тревогой всматриваясь в американца и ожидая своей судьбы. Тот собрал записи в папку, медленно завязал её, вложил в портфель, потом поднял глаза на Вилли.
- Сзади вас дверь. Выходите и идите налево к крайнему бараку. Там найдёте старшего, Ганса Визермана, он вас определит. Всё. Марш!
Отлегло от сердца. На самом деле – всё! Теперь он – пленный в американском лагере, как хотел Кранц, ничего страшного пока не произошло, и война, в самом деле, закончилась. Может, и в другом Кранц окажется прав?
- 4 –
Вилли толкнул не замеченную им ранее дверь, вышел и плотно закрыл её за собой.
Он в другом мире. Солнце и вправду светило ярко, а перед ним на ровном земляном поле выстроились бараки, и начиналась новая жизнь. Она не пугала его, потому что он привык и приучен был с детства к подневольной жизни, к регламентации своих желаний и поступков, к подчинению воле начальников и к подавлению своей воли. Ему, наверное, труднее жить на свободе, самому. Глубоко вздохнув, он пошёл к указанному бараку вдоль проволочного ограждения, нимало не интересуясь внешней жизнью и с любопытством посматривая на лагерных жителей, слоняющихся или сидящих группами и в одиночку у раскрытых настежь двустворчатых дверей бараков. Все были в форме, во всяком случае, штатских он не видел, большинство – в чёрной.
У барака, к которому он подошёл, тоже сидела группа, все – офицеры, армейские и из СС, о чём-то разговаривали и сразу же умолкли при его приближении, спокойно рассматривая и выжидая. Как-то неуютно было идти под этими посторонними взглядами: они были здесь уже старожилами, хозяевами, а он – новичок, в их воле встретить его по-всякому, а он мог только принять их правила и условия.
- Гутен таг! – поздоровался он по-штатскому. – Где мне найти Ганса Визермана? Я направлен к нему.
Из группы сидящих поднялся армейский полковник-танкист с непокрытой головой и с гладко зачёсанными назад густыми, но сильно поседевшими, почти белыми, волосами, привычно одёрнул китель, вышел к прибывшему.
- Кто такой?
- Гауптштурмфюрер Вальтер Кремер. Направлен к вам для устройства.
- Гауптштурмфюрер? Не вижу! Почему не в форме? Где служили?
«Господи! Они, кажется, не кончили воевать даже сидя в лагере для военнопленных. Ну, какое теперь имеет значение, где я служил и кем? Всё это позади и безвозвратно».
Однако послушно ответил:
- Служил в спецгруппе разведки Абвера у штурмбанфюрера Гевисмана. Выбирался из Берлина самостоятельно, один, через русских. Мундир сменил только вчера: возникла опасность попасть к русским. Сюда пришёл добровольно. Звание офицера подтверждают документы, сданные в комендатуру. Имею Железный Крест с дубовыми листьями, вручённый лично Гитлером.
Последнее, экспромтом сделанное, добавление, он видел по лицам, сделало своё дело. Все они уже со вниманием и даже, возможно, с некоторым уважением больше не к нему, а к награде, да ещё такой сравнительно редкой, смотрели на него смягчившимися взглядами, мысленно почти соглашаясь принять в свой круг даже без формы, в презренном штатском хламье, которого сами никогда не носили. Подошёл штурмбанфюрер. Тоже уже седой. Вилли вдруг заметил, что и все они здесь в годах, и все – старшие офицеры.
- Здравствуй, камрад! – протянул руку штурмбанфюрер.
Вилли от удивления не сразу пожал её и ощутил силу. Эти старички были ещё крепкими ребятами, да и старичками выглядели только в его молодой оценке. Им, вероятнее всего, только-только за сорок, во всяком случае, не за пятьдесят. Все внешне выглядели здоровыми и, что странно, уверенными и спокойными, будто собрались в одном из довоенных спортивных лагерей, чтобы порезвиться своей компанией вдали от досужих глаз обывателей, а заодно и обсудить очередные иерархические и партийные проблемы, закрепить национал-социалистские да и семейные связи, хотя последние в большинстве случаев не удавались. Вилли видел их точно такими же и в начале войны с Россией, когда вермахт с грохотом и победным рёвом накатывал на Москву и Волгу, и тогда, когда они получили крепкий подзадник под Сталинградом и Курском, и в конце войны, когда все засуетились, выискивая затаённые щели и упрятывая себя и добытое разбоем. Эти люди не менялись. Это был специфический наднациональный биоорганизм, крепко заквашенный на фашистской идеологии. Вилли ясно видел, чувствовал, - не было перед ним здесь, в лагере для военнопленных, растерянных и сдавшихся, все были спокойны. Значит, не боялись будущего, были уверены, убеждены в собственной неуязвимости. И все – в форме. Только наград ни у кого не видно, поснимали всё же.
- Так вы говорите, что служили у Гевисмана? – мягко спросил штурмбанфюрер. – А где он теперь, знаете?
- Нет.
- А как давно вы его видели?
- Три дня назад, - уже в который раз рассказывал Кремер. – Я напросился в фаустпатронники, и он сам меня доставил в один из домов на Альбрехтштрассе, а потом уехал с командой. С тех пор мы не виделись.
Вилли замолчал. Ему не хотелось рассказывать, что было дальше, хотя он и видел, что штурмбанфюрер ждал продолжения. Не дождавшись, слегка улыбнулся:
- Не сочтите навязчивым, но судьба Гевисмана мне интересна потому, что мы были приятелями, работали рядом, часто виделись и даже были дружны не только по работе, но и домами, нередко бывая друг у друга, - «Чёрта с два!» - подумал Вилли, - и потому мне совсем не безразлична его судьба. Ну, да ладно.
Помолчав ещё, назвался:
- Моя фамилия Шварценберг. Курт Шварценберг. Надеюсь, что мы ещё продолжим нашу беседу, тем более что обстоятельства благоприятствуют этому, - он снова улыбнулся одними губами, - и растопим лёд недоверия.
«Ох, и улыбчивый» - определил Вилли.
- Держитесь меня, мой молодой друг, - посоветовал штурмбанфюрер, - я тоже причастен к ведомству Шелленберга и, поверьте, могу быть полезен вам здесь. Мы все должны сплотиться, доверять и помогать друг другу в это трудное время.
Он отвёл Вилли на несколько шагов в сторону, придерживая за локоть, скосил глаза на оставшихся у барака и, наклонив голову, негромко и внушительно произнёс:
- Однако всё же не доверяйтесь пока полностью никому. Здесь собрались разные люди. Многие ещё неправильно, спонтанно, понимают причины нашей неудачи, сдались физически и морально, предали арийскую идею, во всём винят национальное движение и его ветеранов. Наша задача – выявить этих людей и переубедить их. Я понимаю, что так им легче пережить поражение и войти в доверие к победителям. Они уже приспосабливаются и представляют угрозу для нас, потерпевших поражение, но не сдавшихся. Вы меня понимаете? – На всякий случай пояснил: - Причина поражения проста – неспособность Гитлера к военному руководству. Вы ведь слышали, что мы пытались отстранить его от руководства страной, чтобы спасти нацию, наши завоевания, наш дух. Не удалось: нас предали. Он задушил нас, стакнувшись с генералами-аристократами и банкирами, забыл своих товарищей, не сумел использовать власть, которую мы ему дали. Кстати, как вы оказались в этом лагере, кто вас направил? – штурмбанфюрер жёстко смотрел в глаза Вилли.
- Никто. Я попал сюда совершенно случайно, - и добавил, подыгрывая собеседнику, - и рад этому. – Потом улыбнулся и решил закончить ответ на неприятный вопрос шуткой:
- А что, сюда попадают по протекции?
Штурмбанфюрер засмеялся, оценив самообладание и юмор молодого коллеги.
- Да нет. Просто я неточно выразился. Не обращайте внимания. И всё же – мой совет: держитесь меня. Тем более что мы из одного ведомства, и я старше вас по званию.
- Слушаюсь! – привычно ответил Вилли.
«Куда я попал? И здесь наци в силе. Надо быть осторожным».
- Гауптштурмфюрер! – теперь его звал Визерман. – Идёмте, я вас устрою. Отпустите его, Курт.
- Да, да. Идите, гауптштурмфюрер. Ещё раз надеюсь, что мы будем друзьями. Идите, устраивайтесь.
Он приподнял руку, намереваясь закончить разговор привычным нацистским приветствием, но вовремя спохватился и снова, теперь уже неуклюже выворачивая ладонь, протянул её Вилли, и снова посмотрел в глаза неподвижным жёстким взглядом серых глаз.
-5-
Они вошли с Визерманом в барак и длинным коридором проследовали в конец его, оставляя по обе стороны открытые двери, за которыми в полумраке виднелись большие комнаты с тесно стоящими стеллажами двухъярусных коек. Коридор освещался тусклыми потолочными лампочками, было душно и влажно и, к тому же, стоял отвратительный портяночно-потный запах.
Полковник отпер дверь кладовой, включил свет и предложил:
- Берите матрац, подушку, одеяло, миску, ложку, кружку. Наволочки и простыни не предвидится. Умывальня и туалет в задней части лагеря, найдёте сами, когда припрёт. Распорядок здесь прост: завтрак – в 8.00, обед – в 14.00, ужин – в 20.00. Всё остальное – когда угодно. Идите в комнату 5 и ищите себе свободное место. По всем вопросам связи с оккупационными властями обращайтесь ко мне. Вопросы есть?
- Пока нет.
- Идите, - и добавил: - Советую ладить со штурмбанфюрером. Не пропускайте наших собраний.
«Ого! Даже так!» - удивился Вилли.
Устроив под мышкой тонкий и влажный ватный матрац и такую же подушку засаленным блином, Вилли в свободную руку взял старое потёртое шерстяное одеяло и завёрнутую в него
