Бардо дождя

 
 
  Провода перепутаны.
  Я не вижу пола, стен. Потолок скошен. По нему течёт небо. Медленной бело-серой патокой стекает на дальний край города.
  'Не надо моргать'
  Придирается. Отчего так? Я вовсе не моргаю.
  'Признаки в ощущениях таковы'
 
  Предписание.
  Сего дня, двадцать первого сентября две тысячи сто девяносто шестого года прежнего счисления, он же тридцать второй год Свободы и Смирения, мобильной службе Комитета воздаяния предписывается произвести оперативное изъятие гражданина конфедеративного округа 37 свободной территории Реутов-6, биоединицу уровня 0-0-22:
  - Стейн Тимофей
  Причина: терминальное состояние.
  Время фиксации: 21 - 09 - 32 Свободы и Смирения, 22 часа 06 минут.
  Начало акции изъятия (заполнять строго от руки! за личной подписью начальника мобильной группы!): 22 часа 32 минуты
  Решения о проведении санации будет принято дополнительно капитаном Комитета уважаемым Гуром Борисси по представлению рабочей группы.
  Внимание! Материалы оперативной разработки привлечённых агентов в рамках оперативной акции 'Терминал-1' не подлежат общему учёту в канцелярии Комитета.
  Хранение в особом режиме!
 
  Уровень 0-0-22. Биоактивность понижена. Состояние 'Нигредо'.
  Двадцать два. Сумма - четыре.
  Цифровое обозначение смерти.
  Настойчивая фиксация на образах распада, ухода, небытия.
  Холод. Сухо-горький вкус земли, мучительно тянущий желудок на выверт.
  Монстры, чудовища, нежить.
  Некорректируемое депрессивное состояние.
  Ноль - на первом уровне. Отсутствие социальной мотивации.
  Ноль - на втором уровне. Отсутствие социальной активности.
  На третьем уровне - двадцать два. Шелестят бумажные розы.
  Стейн, это приговор. Правда, Тима?
 
  - Вам известна причина вашего ареста?
  Старая, добрая, тёплая на ощупь бумага. Так давно не прикасался к ней! Пластик холодный, полимер холодный, всегда холодный - когда бы ни коснулся его.
  Всегда, чёрт бы его драл! Всегда!
  Мычу, киваю в ответ.
  - Я слишком печален. Так, кажется?
  Офицер улыбается.
  - Так, друг мой. Так. У нас мало времени. Мало, потому что вы очень печальны.
  К делу?
  - К делу! Лекарства вам давали? Укол?
  Киваю в ответ. Возвращаю копию предписания.
  Отчего отпечатали его на бумаге? Такая расточительность... Такая честь для простого 'аута' получить такое роскошное, бумажное, с печатью Комитета - в распоряжение. Хотя бы на три минуты.
  И сколько времени потратили на меня добрые санитары!
  - Ещё обследование...
  Поёживаюсь. Зябко. Отобрали одежду. Да, так себе одёжка была. Потёртые полимерные брюки. Серо-стального цвета. Красная, из лаковой бумаги, накидка - подарок благотворителей.
  - У вас долг? И проблемы в личной жизни?
  У меня нет проблем в личной жизни. У меня нет личной жизни.
  Теперь без одежды. Не считать же одеждой бледно-зелёный больничный мешок из прорезиненной ткани, что набросили на меня комитетские санитары.
  Улыбаюсь.
  - У меня проблем уже нет. Проблемы кончились.
  Офицер улыбается.
  - Мы в курсе, Тимофей. Социальная ангезия с летальным исходом. Печальный результат психологической травмы...
  Мужичок приторно-интеллигентского, прямо-таки вызывающе профессорского вида (синяя академическая мантия, золотистая налобная повязка, просветный ридер сжимает длинными свечными пальчиками, бородка - как положено, торчком и спутанная) сидит в уголке кабинета.
  Тихо сидит, но быстрыми глазаками сверкает в мою сторону.
  А тут он голос подаёт. Хихикает. И не как-то робко, тихо, в кулачок. Очень даже громко. Потом прыскает, слюной обмочив поднесённый ко рту кулачок.
  - Ангедония! Ха! Вот этот случай! Он не испытывал удовольствия от варки в котле нашего дегенеративного социума! Какой редкий случай!
  И снова: 'хи-хи-хи!'
  По хозяйски себя ведёт. Я сразу это почувствовал. Сидит вроде и незаметно, но ведёт себя...
  Кто такой? Что забыл этот огрызок образованский в комитетском кабинете? Зачем к капитану заглянул?
  Не из любопытства же. По мою душу... Собирает материалы для очередного доклада?
  Может, и собирает. Но стали бы гада такого в Комитете принимать. И двери перед ним открывать. И навытяжку...
  И представить себе не мог, что можно сидеть навытяжку. А капитан вот сидит. Перед 'профессором' худосочным тянется (я сразу странного мужичка стал мысленно называть профессором... ошибся, конечно... кто ж первому взгляду верит!)
  Чего тянется?
  Вот, перестал тянуться. К делу перешёл.
  - Терминальное поведение в социально опасной форме...
  Провёл рукой над фотопанелью. Бело-туманная плоскость возникла над столом и так, чтобы видно было и мне, развернулась градусов на тридцать. Побежали по ней - буквы, цифры, ленты фотографий.
  Досье.
  - Вот причина вашего ареста. Официальная причина.
  Задаю первый глупый вопрос.
  - Следили за мной?
  - Три с половиной месяца, - подтверждает офицер.
  Странно, что ответил. Мог бы и не отвечать. Мог бы срок не называть.
  Три с половиной?
  Провожу рукой по лбу. Пот.
  Червяк, наглый и липкий червяк завёлся в груди, сосёт сердце.
  Тоска. А потом - раздражение. Растущая злость. Гады!
  Три с половиной месяца. Они началу слежку сразу после того, как Катрина...
  - Хорошее, простое русское имя - Катрина.
  'Профессор' снова хихикает. Издевательский смешок. Вот дать бы ему...
  На полсекунды поворачиваю голову.
  ...по белой, скуластой, мучной роже! По вплавленным в бесстыжие глазёнки синим линзам оптокорректоров! По серым, издёргавшимся в издевательских смешках, ниточно-тонким губам!
  Дать!
  И...
  Надо задать ещё один вопрос. Дышу глубоко.
  Ещё один глупый вопрос:
  - А то, что я принял рицин, ставит общество под удар? Весь округ под ударом или только мой уголок? Тот, что возле железной дороги...
  Смеюсь. Да, теперь моя очередь смеяться.
  Офицер озабоченно смотрит на чёрную панель часов. Переводит взгляд на экран полицейской инфосистемы. Снова на часы...
  Бормочет: 'это нам решать...'
  - По данным службы наблюдения, рицин вы приняли в двадцать два часа шесть минут, - подаёт голос 'профессор'.
  Офицер морщит лоб. Полоска стриженых 'в ёжик' волос ползёт вниз.
  Вот как, оказывается, мыслительный процесс-то выглядит. Призадумался. Обеспокоился.
  И что у него взгляд скачет? Для чего время отмеряет? А ведь отмеряет, не иначе!
  Они меня подыхать сюда привезли.
  - Прошло около двух часов, - продолжает 'профессор'.
  - А если точно,.. - подаёт голос офицер.
  - Заткнулись, господин капитан! - бросает команду 'профессор'.
  Капитан подчиняется, даже не пытаясь возразить. Чешет кончик носа.
  - Данные диспансеризации и сканирования желудочно-кишечного тракта показывают, что токсины достаточно активно действуют на ваш организм и примерно...
  На мгновение прикусил губу.
  И выдал:
  - Да, в общем, теперь уже в любую минуту можно ожидать существенного ухудшения вашего состояния. Ткани кишечника, печени и почек поражены весьма серьёзно... Ударную дозу приняли?
  Пожимаю плечами.
  - Не считал. Касторовые бобы дёшевы. Даже при моих доходах можно было бы купить. Но - не покупал. Бродил, знаете ли, по заброшенным полям в окрестностях Вишняковского леса... Там, знаете ли, руины одни. Говорят, когда-то это место было обжитым и многолюдным. А теперь вот заросли одни...
  Офицер грозит пальцем.
  - И чужие земельные участки. Со строениями!
  Возражаю:
  - Хижины одни. Еду на костре варят! А клещевину разводят на масло. Из него, говорят, какое-то топливо для моноциклов научились делать. А ухаживать за растениями лень, вот и...
  Прикладываю ладонь к груди.
  - Только воровство мне не шейте! Я бобы честно добыл, на заброшенном участке!
  - Щедро насобирали, - выдаёт неприятно заскрипевшим и истончившимся голоском 'профессор'. - Горстями бобы жрали? Что уж наверняка? Совсем жить невмоготу, терминальный вы наш?
  И хлопает в ладоши.
  - Это хорошо, это очень хорошо!
  А я прошу их:
  - Отпустили бы вы меня? Ей-богу, опасности от меня никакой! Отпустили бы сдохнуть, да и дело с концом! Лёг бы на травку где-нибудь в парке, а там...
  Офицер снова бросает взгляд на часы.
  - И в душ меня зачем-то таскали. А зачем? Будто грязь что-то значит. В моём положении...
  - В твоём положении?!
  'Профессор' перебивает меня.
  И срывается на крик.
  - Положении! Болван! Воистину, болван! Хочешь, я расскажу тебе, какое у тебя положение?
 О, положение чудесное, комок ты грязи! Твою беременную подругу раскатал по мостовой один важный чиновник. Произошло это четыре месяца назад...
  Тошнотная резина подкатывает к горлу. Отступает, гуттаперчевым шариком медленно проползая по пищеводу - от горла к желудку. Задерживается на мгновение. За это мгновение горькая слюна успевает заполнить рот до краёв.
  Шарик прыгает вверх. Неожиданно резко.
  - ...Ты что-то пытался объяснить этому ублюдку? Пытался рассказать ему о его неправоте, духовной деградации, общей толстокожести и моральном помешательстве?
  - Поднятым с земли камнем пытался повредить ситикар, - добавил от себя комитетский, сверившись с записями в личном деле (да, теперь я понял, что это именно личное дело и именно моё!). - Дело было возле правительственного квартала, в лесу имени Балчуг-Кемпинского. Заброшенное место. Там развалины одни... Да, и чего туда забрели? Молодые, глупые...
  'Профессор' совсем завёлся, заверещал:
  - Помнишь, как надели на тебя наручники? Как беременную женщину избивали у тебя на глазах? Сколько ты отсидел? Где-то около двух недель... Все нам известно, разве только нет фотографий тех коньячных клопов, которые тебя заживо пожирали в тюремном блоке... Тюремщики называют этих тварей - 'коньячными'. Запашок-то, когда раздавишь!
  И снова хихикает! Ой, мразь!
  - Она не дожила, так ведь?
  Они умирала. Две недели она медленно умирала, одна, в пустой квартире. У неё не было работы и медицинской страховки. Работа и страховка были у меня. Были - до заключения в тюрьму. А ей отказали во врачебной помощи. Все отказали, все - даже Общество милосердия. Милосердным кто-то сообщил, что её друг в тюрьме. По обвинению в нападении на предпринимателя, у которого в администрации кондоминиума много важных и полезных друзей.
  Кажется, дня за два до моего освобождения начались схватки. Выкидыш. Потеря крови. Смерть.
  Крики испугали соседей. Кто-то из них позвонил и пожаловался на 'антиобщественное поведение'. Когда приехали люди из Комитета воздаяния, она была уже мертва.
  А когда я вернулся, в квартире было пусто. Тело увезли... не знаю точно, когда именно... Кажется, его уже успели кремировать до моего освобождения.
  В коридоре - бурое пятно, высохшая лужа крови. Полосы по синей штукатурке. Следы ногтей.
  Царап... Когда больно...
  Быть может, она была ещё жива, когда её увозили? Быть может, была ещё жив и когда засовывали её в печь?
  Кто мы такие? Кому есть дело до нашей боли? Кому это вообще интересно?
  Все, что я узнал о последних её днях, рассказал мне квартальный. Не из жалости и сочувствия. Нет, он посмеивался... Надеялся, что я не выдержу и брошусь на него с кулаками. А там - новый срок для меня и благодарность ему от начальства за задержание 'особо опасного социопата'.
  А я