Покойников он видел...
Но лучше уж никого в доме, чем - упокоившийся.
'Лучше уж никого, чем...'
Распахнул дверь пошире.
Не дождавшись ответа, шагнул внутрь.
Покрутил головой, высматривая затаившихся невдалеке хозяев (отчего-то всё не верилось ему, что в доме никого нет и казалось, что кто-то непременно должен гостя поджидать и, возможно, у самых дверей).
Увидел мельком слегка тронутые серой древесной плеснью ровно тёсаные доски, из которых были собраны стены дома.
И с удивлением отметил, что где-то в глубине дома горит свет. И потму видит он и эти доски, и плесневые разводы.
И ясно различает бежево-жёлтый деревянный пол под ногами.
И может спокойно, не на ощупь, пройти внутрь дома. И увидеть обстановку его. и предметы в комнате. И в глубине комнаты - лестницу, ведущую на верхний этаж.
Обстановка...
Кузьма медленным, отчасти даже вкрадчивым, лисьим шагом вышел на середину комнаты.
И огляделся по сторонам.
Неспешный панорамный обзор этот выявил обстановку вполне обычную для такого вот, заброшенного места.
Увидел Кузьма стоявший посреди комнаты овальный стол, накрытый когда-то белой, но со временем пожелтевшей скатертью с узорчатыми краями, далеко свешивающимися за пределы столешницы и потому едва не до середины закрывающими гнутые, с красными резными накладками ножки.
Бронзовый подсвечник посреди стола и рядом с ним - собранный на чёрном жестяном подносе постаромодный фарфоровый чайный сервиз с пухлыми ангелочками на чашках и афродитистой дамой пышных форм на заварочном чайнике.
Четыре стула с высокими мягкими спинками, расставленные вокруг стола.
Увидел широкий велюровый диван, заботливо укрытый зелёным, украшенным бахромою покрывалом.
Увидел затёртую до проплешин медвежью шкуру на полу и декоративные оленьи рога, развешанные по стенам.
На стенах же - едва различимые бледные эстампы в тонких деревянных рамках.
Сложенный из грубо обработанных камней камин, обложенный брусом, защищённым от жара листами гнутой стали (возможно, изнутри для верности проложенной каким-нибудь негорючим материалом).
Впрочем, брус, похоже, давно уж не требовал защиты от жара.
Огонь в камине в последний раз разводили...
Кузьма не смог сдержать улыбку. А потом и нервный, неровный, истеричный смех.
- Да тут кругом огонь! Кругом! Повсюду!
'Но свет... Откуда свет?'
Он посмотрел вверх.
Свет шёл сверху. От подвешенного под самым потолком большого медного светильника, по широкому кругу которого расставлены были толстые, на долгий вечер рассчитанные свечи.
Свечей этих Кузьма насчитал восемнадцать.
Горели они ровно, без треска, дрожаний и прыжков пламени, выбрасывая далеко вверх длинные оранжевые языки.
Кузьме, конечно, неведома была изначальная высота свечей, но очень приблизительно прикинул он, что сгорели они едва ли на одну пятую часть, так что едва ли зажжены были заранее, за много часов до его прихода.
Конечно, не знал он, как быстро сгорают эти свечи. По ширине можно было бы предположить, что хватает их надолго. Очень даже надолго. Быть может, не только на вечер, но и на всю ночь.
Но каким бы неспешным не было их горение, зажечь их могли сравнительно недавно.
'Точно! Недавно! Не могут же они несколько дней гореть! Стало быть, не такое уж позаброшенное это место...'
Мысль эта вызвала в душе его лёгкое, но отчётливо ощущаемое беспокойство.
На такой странной земле и жители, должно быть, странные. А встреча со странными жителями может быть и весьма неприятной.
Нет, конечно, может быть и вполне безопасной. Или даже приятной. Но скорее всего - нет.
Земля не просто странная. Она...
Кузьма ещё раз осмотрел ладони.
'Ни одного ожога... Я, что же, и за ветки горящие не хватался?'
В общем, лучше бы без хозяев. Просто переждать пожар. А потом...
'Куда потом? Куда мне идти? Как я вообще сюда попал? Ничего же не помню! Ничего! То есть...'
Он прошёл через комнату и с усталым вздохом присел на диван, смяв покрывало.
Потом, не выдержав искушения, прилёг.
'То есть, помню...'
Он и сам не заметил, как течение мыслей стало замедляться, а сами мысли - путаться и самым странным образом перемешиваться.
'Помню, что зовут Кузьма. Кузьма зовут, а куда зовут... Это имя такое, я полагаю. А фамилию свою не скажу, потому что не помню. Не помню...'
Он усмехнулся. Вяло. Будто через силу.
'Фамилии у меня и не было. Я так полагаю... Свечи зажёг не я. А я сюда пришёл... Откуда - не помню... Кто-то ударил по голове... в лесу кто-то ударил или не ударил... В лесу напали лисы, медведи и актрисы... кусали, не кусали и весело плясали... Куда потом? И когда? А если не переждать... может, пожар тут - вечно...'
И на этом заснул Кузьма.
И спал долго. Если бы были часы в том доме, я бы сказал, сколько времени он проспал. Но часов в том доме не было.
И время в нём шло как-то странно: то быстро, то медленно.
И свечи горели не так, как должны гореть свечи: ровно и последовательно. Они горели, но отчего-то не сгорали. Как остановились на уровне примерно четырёх пятых от высоты своей, так и держали огоньки именно там. Не уменьшаясь.
Кузьма спал и не видел снов. Сон его был глубок.
Колодец. Беззвучный. Слепой.
И выбрался из сна Кузьма... Нет, не знаю, через сколько часов. Говорю же, что время в том доме странно двигалось.
Может, там и вовсе времени не было.
В общем, выбрался Кузьма из сна. Вздохнул. Выпрямился. Потёр ошалело глаза.
За столом сидел и смотрел на него добрым, лучистым взглядом какой-то совершенно незнакомый ему парень с блондинистыми, коротко стриженными и при том взъерошенными волосами, с глазами синими и по-детски искристыми.
Смотрел и улыбался. Широко. Гостеприимно.
'Во как!' подумал Кузьма.
И проснулся окончательно.
- Добро пожаловать, - сказа незнакомец. - Здравствуй, друг Кузьма. Это Земля Пожаров. Тебе понравится здесь.
'Господи, помоги мне выбраться отсюда!' взмолился Кузьма.
И улыбнулся незнакомцу.
- И тебе привет. Ты и есть мой покровитель?
Шаба подлетел в воздух, брызнув синими искрами.
Кувырнулся через голову и, зависнув над бурой болотной травой, бросил навстречу Псу белый, смертоносным огнём наполненный шар.
- Шаба!
Пёс, отпрыгнув в сторону, прочь с тропы, по пояс провалился в тяжёлую болотную чёрно-торфяную топь и, нагнув голову, занырнул в трясину, спасаясь от налетающей огненной волны.
- Шаба!
Стих до звенящего металла усиленный репродуктором голос певицы.
Газировка в картонном стаканчике перестала пениться, лениво выпустив последние пузыри.
'А сейчас ещё и нагреется...'
- И надо было вас одних бросать! - с запоздалым сожалением и своевременной укоризной в голосе сказала Катя.
Сергей затряс головой. Так часто и резко, что едва не расплескал 'Буратино'.
- Стоило!
Жена сдвинула брови.
- Ребёнок где?
Сергей замычал, выводя невнятно что-то вроде: 'А-ам!' и махнул рукой в сторону кустов сирени.
- Где там? В семье должен быть хоть один взрослый человек!
- Да на карусели, - пояснил Сергей, как будто даже и удивляясь странной непонятливости жены.
- Ну, мало ребёнку. Он попросился... А я отошёл... На минуту... Ничего же не случиться! Что ты всё время... честное слово...
И отпил из стаканчика нагревшуюся уже (вот досада!) леденцового вкуса жидкость.
'Да, с минутой я, конечно, погорячился. Преувеличил слегка, прямо скажем...'
Сирень зашевелилась и рявкнула грозно:
- Чей ребёнок? Почему в третий раз без присмотра на карусель лезет? Вот же...
Ветви качнулись на поляну, весьма бесцеремонно волоча за собой слегка упирающегося мальчишку лет пяти, выбралась женщина с апоплексически-алым лицом и усталым (и отчасти дежурно-грозным) взглядом.
- Мне это надо? - спросила она сирень.
Та махнула в ответ серыми лепестками поздних, уходящих соцветий.
- На минуту? - переспросила Катя.
Сергей опустил голову. И вылил газировку в траву.
- Они? - спросила женщина с алым лицом.
Ребёнок уныло кивнул в ответ.
- Эх, Митя, - прошептал Сергей. - Договорились же, что возле будки ждать будешь. А сам...
- Я с тобой ещё поговорю! - пообещала ему Катя.
И протянула руку.
- Ребёнка верните родителям!
Женщина, выпустив митину руку, погрозила напоследок:
- Вот они, родители-то современные! Мы за своими детьми смотрели. Одних не бросали где попало! Время другое было, и порядка больше... Вот на работу-то вам, мамаша, написать надо, чтобы знали, как вы с ребёнком...
Остаток фразы она договаривала уже на обратном пути к площадке аттракционов, изрядно удалившись от супругов, посему окончание слов затерялось где-то в зарослях парковых кустов.
- А я не хотел ещё кататься, - сообщил Митя. - А Борька сказал, что слабо. А я ему говорю, чего слабо, ещё пойдём. А он...
'По острым иглам яркого огня!..' завопил динамик.
Воздушный змей взвился над верхушками деревьев и, подпрыгивая на упругой ветровой волне, поплыл, распустив бечёвочный хвост, в сторону пруда.
'Сейчас прощения будем просить' шепнул сыну Сергей.
Тот понимающе кивнул в ответ.
И бодро заголосил:
- Дорогая наша мама!..
- Да хватит вам! - прервала намечающийся концерт семейной самодеятельности мама.
И предложила:
- Пойдём на пруд сходим...
- На лодке кататься? - подхватил Сергей.
- Хоть и на лодке, - согласилась Катя. - Уж там вы точно под присмотром... Два горя луковых!
И вздохнула.
Ремень на запястье.
'Транс-Реалия - это особое состояние в мире бардо посмертного существования. Смерть наносит тяжкий удар по сознанию, стирает элементы личности, память, разбирает на кирпичики-первоосновы наше призрачное 'Я'. Но удар, даже самый сильный, не означает уничтожения.
Каждый кирпичик несёт в себе частицы вашего сознания, вашей самости. Главное же в том, что кирпичная кладка, если использовать строительную аналогию, разрушается не полностью.
Магические технологии, разработанные нашими специалистами, позволяют сохранить при переходе не просто некие куски личности, пусть даже и значительные, а полное и гармоничное сочленение основных блоков сознания некрона...'
'Кого?'
Гаснет свет. Светит красная лампа над дверью.
Оттого всё кажется тревожным, грозным, значительным.
И слова звучат величественно и значительно, будто рассказчик и впрямь вдохновлен и наполнен необыкновенной, с иной стороны, из астральной стороны изошедшей силой.
'Некрона. Так мы называет находящихся в бардо и сохранивших самость посланников, с которыми мы сохранили связь.
Бардо - это переходное состояние. В вашем случае...'
Ремень затягивается, пережимая кровоток. Покрытое подсыхающими экскрементами и серыми блевотными потёками тело переворачивают на бок...
'Мы устали тебя мыть' шепчет санитар, подкладывая ладонь под спину.
...и удерживают в таком положении. Санитар зажимает артерии на шее.
'Текло из тебя непрестанно' не умолкает санитар.
Тиши ты! Мешаешь слушать...
Крикнуть бы, но сил на крик уже нет.
'...это переход между двумя жизнями. Не думаю, что вам удастся избежать следующей жизни. Но вы же этого и не хотите? Вам не нужно растворение, вам не нужно единство с
