Вячеслава Львовича было в практике немало случаев таких сложных по конфигурации субвулканических структур, вытягивающихся на флангах клешнями вдоль зон трещиноватости. Я не могу подвергать сомнению авторитет такого опытного съёмщика.
- А мой можешь? – взорвался отверженный авторитет.
Алёшина, помолчав, добавила ещё один, по её мнению весомый, аргумент:
- Пётр Романович тоже согласен с нашими заключениями. – «Вот как! Уже – нашими! У них уже общее мнение?» - Вячеслав Львович согласился сделать отчёт на квартал раньше, чтобы экспедиция смогла выполнить годовой план по списанию затрат… - «А Романов получил бы за это премию! Лихо!» Ивана Всеволодовича душила бессильная злость, но что сделать, когда сам умыл руки, а Казанов быстро сообразил, что тот, кто успел, тот и прав, вслед бежать бесполезно, нужна неоспоримая фактура. Так что придётся Романову подождать. И никто не разрешит распространить поисково-разведочные работы на казановской площади без внятного геологического обоснования.
- Карту и отчёт я не подпишу, - грубо, мстительно сообщил помощнице, - сделаешь без моего участия. - Это всё, чем он мог насолить, оставив тяжёлый осадок на совести, человеческой и профессиональной.
- Вячеслав Львович, - задолбила было она снова, но он выключил связь.
Отвратное настроение не исправила и вечерняя обжорка: жиденькая ушица и гора постного мяса. Иван Всеволодович ел мало и рано ушёл спать. А утром, ещё затемно, был на ногах и решительно потопал в партизанский рейд, оставив лагерь в сонном состоянии. Топокарта участка за многие часы рассматривания контрастно сфотографировалась в глазах, ориентир-голец маячил вдалеке чёрным расплывчатым конусом на фоне тёмно-синего ночного неба, залепленного мерцающими звёздами, под ногами хрустела высветленная луной белая гладь, и вообще было достаточно светло, чтобы не заблудиться на сравнительно открытой местности, тем более опытному таёжнику, не раз ходившему в ночи. До канав добирался проторённой в снегу траншеей, переправившись, надел снегоступы и пошёл по целине, ориентируясь больше по буссоли. На первый отрог громадной сопки, высящейся над южной оконечностью субвулкана – «щупальцем!», - поднялся без проблем. Всё ещё было темно. Дальше, согласно карте, предстояло спуститься в глубокий распадок, но его не было – весь завален нанесённым ветрами снегом. Хорошо, что пошёл в снегоступах, иначе бы утонул в снежном потоке или пришлось бы буровить тоннель. А так перебрался почти что по равнине – слежавшийся уплотнённый снег хорошо держал, не схватывая ног и на половину валенок. А дальше начинался крутой, затяжной и высокий склон второго, нужного ему отрога. Подойдя поближе, Иван Всеволодович ужаснулся: весь он зарос кедровым стлаником, спрятанным под полуметровым снежным одеялом, и где он там, наверху, кончается, было неясно. Летом съёмщику не раз приходилось натыкаться на густой стланиковый ералаш, когда не идёшь, а прорываешься сквозь метровые и полутораметровые жёсткие чёртовы заросли, ступая по лежащим и наклонным искорёженным и переплетённым деревцам с густейшими кронами порой не касаясь земли. И если одна нога проваливалась, то, прилагая усилия, чтобы вытащить её, зажатую в древесном капкане, неизменно соскальзываешь и другой, и опереться не на что, чтобы вытащить обе – всё под ногами и руками зыбко, подвижно, всё пружинит и цепляется. К тому же при каждом движении из гущи стланика поднимаются в воздух тучи гнуса и комарья, облепляют с ног до головы, облепляют мокрые от пота лицо и руки, лезут в уши и за шиворот вместе с мелкими листочками и отслоениями коры, а когда вылезешь, то будешь усеян клещами, и хорошо, если не напорешься на какой-нибудь предательский остренький сук и не схватишься ненароком за висящего в кайфе на ветках щитомордника. Лучше такие мелкотравчатые дебри обойти, они хуже любых амазонских лиановых джунглей – те можно прорубить лёгким секатором, а эти и топор не берёт. Лучше обойти, если возможно, но сейчас у него такой возможности нет. Остаётся одно: лезть напролом.
С первым же шагом в мини-дебри его обильно осыпало прорвавшимся «одеялом», а ноги утонули в снегу выше колен. Хорошо, что ватные штаны плотно входили в валенки, и за голенища ничего не попадало. Оглядевшись, вырубил тонкую осинку и сделал дрын, чтобы валить снег спереди, а из-под ног стал выгребать снегоступиной. Рассвело. Стало тепло, хотя солнце ещё не набрало силу, скользя по далёким серебристым вершинам сопок. Снова полез и снова встал, разразившись боцманским матом: под ногами, под лежачими зарослями торчал остроугольный курумник, предательски укрытый не только снегом, но и упавшими листьями, оборванными гниющими ветками и густым скользким мшаником, и всё присыпано размокшей наносной пылью. Как тут копать? А надо. Радовало то, что широкие подошвы валенок проваливались меньше, чем кеды, да и снег, набившийся между стволиками и камнями, выровнял опору и, как ни странно, показалось, что сейчас идти легче, чем летом. Скорее, наверное, так ему хотелось. Когда прополз две трети склона, где на двух, а где и на четырёх, цепляясь за вихляющиеся переплетённые деревца и оберегая глаза от острых веточек, то остановился: где-то здесь надо попытать судьбу. Гольца-ориентира не видно и сопки с канавами и вешками – тоже, пришлось снова ориентироваться по буссоли и своим видимым следам на водоразделе первого отрога. Было уже близко к полудню. Жалко, что забыл термос в конторе. Попил вместо горячего чая холодного снежку, посидел, остывая, на пружинящем кедровом сидении. Было так тихо, что казалось, что он один на всём истинно белом свете. Нет, Мария Сергеевна, вам, дорогуша, с вашим общительным характером и живым темпераментом здесь делать нечего – увянете. Вздохнул и, достав из рюкзака остро наточенный топор, принялся вырубать площадку под канаву. Даже сбросил телогрейку – солнце палило уже так, что мокрая от пота энцефалитка просохла, а на щеках под глазами, где не было волос, почувствовались ожоги. Потом освобождал площадку от курумника, добираясь до почвы, и обрадовался тому, что земля под булыгами не очень промёрзла, и копать будет легко. И то – хлеб! Когда кончил, образовалась траншея с каменными стенками глубиной выше колен, и большего сегодня, к сожалению, не сделать.
Спускаться было много сложнее, чем подниматься. Впрочем, в жизни подъём всегда легче спуска. Кто-то, усиленно карабкаясь и расталкивая соседей локтями, думает, что вот долезет до вершины успеха и, если не удастся там закрепиться, то, нахапав как можно больше, спускаться будет не так уж трудно, и очень сильно заблуждается – на спусках-то и расшибают дурные головы или сами, или с помощью товарищей. В лагерь вернулся потемну, устал до изнеможения, а ведь ещё и не начинал работать. После обильного мясного ужина, с усилием отгоняя навалившийся сон, снова склонился над картами, стараясь поточнее определить, где он выбрал площадку для канавы.
- Что там? – осторожно подсел к столу Николай.
- А тебе зачем? – с усталости грубо спросил Иван Всеволодович.
- Интересно.
- Ну, если интересно, - внимательно посмотрел на него начальник, - то ничего хорошего: стланик и скрытая осыпь, слава богу, небольшой мощности. Пока – всё.
Помолчали.
- Завтра на канавах делать нечего, - Николай слегка порозовел, всё ещё памятуя о неприятном разговоре, воздвигшем стену отчуждения, - я пойду?
Сил для пререкания не осталось. «Ладно», - подумал Иван Всеволодович, - «пусть попробует себя по-настоящему напоследок».
- Ну, если очень хочется… тогда так, смотри: переправимся через ручей, доберёмся до первого отрога, вот, - он показал на топокарте, - дальше я пойду прямо, а ты – вверх по водоразделу и собирай образцы, особое внимание лавовым и интрузивным образованиям, чтобы хотя бы приближённо установить границу рудоконтролирующих комплексов. Доберёшься до вершины сопки, спускайся по второму отрогу, дойдёшь до середины, - он показал на второй отрог, - ори, я услышу – отвечу. Спустишься ко мне, и в лагерь вернёмся вместе, усёк? - На том и уговорились.
Доброволец скатился к нему на собственных салазках, удерживаясь за тяжеленный рюкзак-якорь, когда пасмурный день, обещавший снег, чуть помутнел, а Иван Всеволодович пробился к прячущейся руде на метр.
- Ну, как? – улыбнулся помощнику. – Всё цело?
- Нормально, - успокоил тот, - мне-то что – всё вниз да вниз, а вы, смотрю, изрядно повкалывали.
Ручной канавокопатель тоже был доволен собой.
- Стараемся, начальник, - отрапортовал шутливо.
- В передовики рвётесь? – Доверие и хорошая физическая встряска пошли парню на пользу: в глазах уже не было неуверенной мути, они смотрели ясно и весело. – На приз надеетесь?
- Вместе тяпнем, когда докопаемся, - ещё приветливее улыбнулся старший. – Нам бы только зацепить здесь рудную струну, чтобы всё рудопроявление зазвучало в полный голос. Слушай, я без спроса назвал его Марьинским, ничего?
Николай не возражал, сейчас он был согласен на любое название.
- Нормально, всё лучше, чем Травилово, - и не стал допытываться, кто такая Марья и почему удостоилась такой чести. – Не может быть, чтобы не зацепили, - вытащил из-за пазухи полевой журнал, пощупал – ничего, не вымок. – Пойдём?
- Почапаем, - согласился Иван Всеволодович, поставил кирочку на короткой ручке, совковую лопату с коротким черенком и топор в угол канавы, оделся, подпоясался и вскинул на плечи рюкзак помощника. – Не возникай! – Через заснеженный распадок они перебирались по-разному: начальник – на своих двоих снегоступах, а подчинённый – облегчённой черепахой.
Вечером с нетерпением принялись за разборку собранных Николаем пород и классификацию их по петрографическим и фациальным признакам, нанося определения на схему, наращенную к драной геологической карте Ивана Всеволодовича. Когда кончили, он с удовлетворением отдулся:
- Нет, друзья-однополчане, с авторитетами вы явно промазали.
- О чём вы? – удивился Николай.
Не сдержав затаённой обиды, Иван Всеволодович рассказал, как его предала Антонина и, судя по тому, что у них с Николаем нарисовалось, предала напрасно. А получилось то, что он и предполагал, в чём был убеждён: экструзив и интрузив продолжались на соседний лист, а его канава попала точнёхонько в приконтактовую зону влияния.
- Удивляюсь, - задумчиво произнёс реабилитированный авторитет, - как мог опытный Казанов не увидеть летом того, что мы увидели зимой.
- А он и не мог увидеть, потому что не был в уголке, - высказал совершенно абсурдное предположение младший, - не был потому, что не захотел лезть в стланиковый кошмар, и экстраполировал покровные отложения, надеясь, что в вулканогенной мешанине его маленький обман на маленькой площади не будет заметен. Но ему не повезло с соседом.
- Не может этого быть, - резко возразил Иван Всеволодович, - он же геолог!
- И ещё – человек, - не сдавался Николай. – Ну, если не он, - чуть отступил, - то, может, его помощники наврали, которые здесь маршрутили, а он не проверил, опять же поленившись лезть в дебри. Факт есть факт: то, что увидели мы, не могли не заметить они, если были бы в стланике.
Молодости свойственна торопливая категоричность, а зрелости в сорок пристала спокойная обдуманность.
- В любом
