7. ВЫБОР КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА
7.3. ОТРЕКАЯСЬ ОТ ПРАЩУРОВ
I
Князь Владимир крестился. Как частное лицо он мог выбирать удобную для себя религию, но как правителю государства ему неуютно пребывать в христианстве, когда народ по-прежнему предпочитает язычество. Значит, веру, выбранную правителем, следует навязать непонятливым подданным. Люди не просили князя об этом, да кто их спрашивал? Правители лучше знают, что требуется стране, под которой они понимают исключительно себя и своё ближайшее окружение. А все прочие обязаны покорно платить подати и не докучать высокородным вельможам бедами и заботами. Крестившись, Владимир должен был продемонстрировать новым единоверцам христианское рвение:
“Постави же церковь в Корсуни на горЪ, идЪже съсыпаша средЪ града, крадуще приспу, яже церки стоить и до сего дне”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 113-114, Рязань, 2001)
Источником для летописного известия стал непроверенный слух. Некогда было Владимиру строить церковь в Херсонесе – после окончания переговоров князь поспешно отправился в Киев. Да и не устоит на свеженасыпанном холме никакое строение. То есть, конечно, церковь там вполне могли воздвигнуть, но позднее, без спешки проведя необходимые предварительные работы. А вот имел ли князь Владимир к ней хоть какое-то отношение – большой вопрос. Главной его заботой было строительство христианских храмов на Руси, а у империи этого добра и без того довольно. Князь даже малость прибарахлился в Херсонесе:
“Взя же ида мЪдянЪ двЪ капищи, и 4 кони мЪдяны, иже и нынЪ стоять за святою Богородицею, якоже невЪдуще мнять я мрамаряны суща”
(Там же, с. 114)
Показав народу свои трофеи, князь Владимир тут же распорядился (к радости немногочисленных христиан) ликвидировать киевское капище. Помимо разрушения главной святыни страны, для киевлян было разыграно целое представление по изгнанию из Руси прежних богов:
“Яко приде, повелЪ кумиры испроврещи, овы исЪщи, а другия огневи предати; Перуна же повелЪ привязати коневи къ хвосту и влещи с горы по Боричеву на Ручай, 12 мужа пристави бити жезльемь. Се же не яко древу чюющю, но на поруганье бЪсу, иже прелщаше симъ образомъ человЪкы, да възмездье прииметь отъ человЪкъ. Велий еси, Господи, чюдна дЪла твоя! вчера чтимь отъ человЪкъ, а днесь поругаемъ. Влекому же ему по Ручаю к ДнЪпру, плакахуся его невЪрнии людье, аще бо не бяху прияли святаго крещенья; и привлекше, вринуша ѝ вЪ ДнЪпр. И пристави Володимеръ, рекъ: “аще кде пристанеть, вы отрЪвайте его отъ берега, дондеже порогы проидеть; то тогда охабитеся его”. Они же повелЪная створиша. Яко пустиша и, пройде сквозЪ порогы, изверже ѝ вЪтръ на рЪнь, и оттолЪ прослу Перуня Рънь, якоже и до сего дне словеть”
(Там же)
Сразу же можно отметить полное отсутствие печенегов в причерноморской степи. Безоружные люди были расставлены вдоль Днепра, включая пороги, безо всякой опаски. До введения христианства Русь не подвергалась нападениям кочевников. Старые, отеческие боги справлялись с защитой страны куда лучше нового, разрекламированного.
Заметно, что ниспровергатели Перуна искренне верили в его реальность. В противном случае достаточно было просто уничтожить идол, однако же, его демонстративно выпроводили вон из страны, подвергая оскорблениям, дабы изгнанный бог не вздумал вернуться. Церковники того времени не отождествляли языческого бога с его изображением. Перун, пускай и переведённый в разряд бесов, представлялся им могучим сверхъестественным существом, временно обитавшим в деревянной скульптуре. Если уничтожить это обиталище, то Перун быстро найдёт себе новое, а сила русского бога такова, что, оставаясь на Руси, он способен вернуть себе власть. Поэтому, пока он заключен внутри идола, есть возможность, чтобы избавится от опасного конкурента. С прочими богами Христос ещё совладает (с помощью церкви, конечно), а вот Перун ему не по зубам. Точно такой же обряд был осуществлён и в Новгороде:
“В лЪто 6996 (988) <…> И прiиде епископ Iоакимъ, и требища разори и перуна посЪче, что въ Великомъ НовЪградЪ стоялъ на Перыни, и повелЪ повлещи въ Волховъ; и повязавше ужи, влечаху ѝ по калу, бiюще жезлiемъ и пихающе, и въ то время вшелъ бЪсъ въ перуна, и нача кричати: о горе мнЪ! охъ! Достахся немилостивымъ судiямъ симъ — и вринуша его въ Волховъ. Онъ же пловаше сквозЪ великiй мостъ, верже палицу свою на мостъ, ею же безумнiи убивающеся утЪху творять бЪсомъ. И заповЪда никому нигдЪ же переняти его. И иде Пидблянинъ рано на рЪку, хотя горницы везти в городъ, и перунъ приплылъ къ берегу къ бервы, и отрину его шестомъ, и рече ему: “перунище! досыти еси Ълъ и пилъ, а нынЪ прочь плови”; и плы изъ свЪта некощное, сирЪчь во тму кромЪшную”
(Новгородская III летопись, ПСРЛ, т. III, с. 207, С.-Петербург, 1841)
Сценарий повторился: опять волокли идол к реке, опять избивали его палками, опять отталкивали от берега, заставляя плыть дальше. Байки о стенаниях идола и о брошенной им на мост палице только подтверждают мысль, что церковники воспринимали языческих богов как реальных соперников Христа. Христиане боялись старых богов, их месть представлялась им неотвратимой, если вовремя не избавиться от свергнутых владык. А байка о прохожем, якобы оттолкнувшем Перуна от берега, придумана церковниками. Едва ли рано утром могли найтись свидетели произошедшего. И не отрекаются люди в одночасье от своей прошлой жизни. Более вероятным представляется вариант событий из сказания о Словене и Русе. Правда, Перун там отождествлён с Волховом – сыном мифического князя Словена:
“Больший же сын оного князя Словена Волхв бесоугодник и чародей и лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищреньми мечты творя многи, и преобразуюся во образ лютаго зверя коркодила, и залегаше в той реце Волхове путь водный, и не поклоняющих же ся ему овых пожираше, овых же испроверзая и утопляя. Сего же ради людие, тогда невегласи, сущим богом окояннаго того нарицая и Грома его, или Перуна, рекоша, руским бо языком гром перун именуется. Постави же он, окаянный чародей, нощных ради мечтаний и собирания бесовскаго градок мал на месте некоем, зовомо Перыня, иде же и кумир Перунов стояше. И баснословят о том волхве невегласи, глаголюще, в боги сел окаяннаго претворяюще. Наше же християнское истинное слово с неложным испытанием многоиспытне извести о сем окаяннем чародеи и волхве, яко зле разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове и мечтаньми бесовскими окаянное тело несено бысть вверх по оной реце Волхову и извержено на брег противу волховнаго градка, иде же ныне зовется Перыня. И со многим плачем тут от неверных погребен бысть окаянный с великою тризною поганскою, и могилу ссыпаша над ним велми высоку, яко же обычай есть поганым. И по трех убо днех окояннаго того тризнища проседеся земля и пожре мерзкое тело коркодилово, и могила его просыпася с ним купно во дно адово, иже и доныне, яко ж поведают, знаки ямы тоя не наполнися”
(“Хронографический рассказ о Словене и Русе и городе Словенске”, ПСРЛ, т. XXXIII, Л., 1977, с. 140)
При сравнении двух текстов “бесами” оказываются епископ Иоаким и его приспешники. Это они сбросили идол Перуна в Волхов. Сам собой плыть против течения идол не мог, если только его не отбуксировали язычники. А епископ недоглядел или, может, просто не сумел воспрепятствовать. Потом язычники извлекли идол из реки и спрятали до лучших времён. Которые для них так никогда и не наступили. Рассказ о чудовищном крокодиле, якобы топившем корабли, М.В. Ломоносов попытался объяснить с точки зрения здравого смысла:
“Сие разуметь должно, что помянутый князь по Ладожскому озеру и по Волхову, или Мутной реке тогда называемой, разбойничал и по свирепству своему от подобия прозван плотоядным оным зверем”
(М.В. Ломоносов “Древняя российская история”, с. 25, С.-Петербург, 1766)
Версия построена на сплошных натяжках и допущениях: если действительно существовал такой князь, если он и вправду разбойничал, если было, кого ему грабить, если средневековые словене вообще знали про зверя крокодила. А, ведь, объяснение лежит на поверхности: это персонификация волховских порогов, где разбивались мелкие судёнышки (крупных тогда не строили). Преодолевать пороги крайне опасно, и они постоянно находили для себя жертвы. Мифологическое сознание людей видело среди камней и водяной пены грозного хозяина порогов, от прихоти которого зависело – жить корабельщикам или погибнуть.
Куда известнее Днепровские пороги и вот там-то, по сведениям В.И. Даля, тоже якобы обитал зверь, сходный с волховским: “РУСЬ? м. Сказочное чудовище днепровских порогов” (В.И. Даль “ Толковый словарь живого великорусского языка”, т. IV, с. 115, М., 1956). Сказочное чудовище непосредственно связано с днепровскими порогами и не может быть сомнения, что в нём воплотился страх людей, вынужденных на утлых судах преодолевать смертельно опасную преграду. Чудовище порогов сродни гомеровской Сцилле.
Вот две реки – Днепр и Волхов. Общее между ними то, что на обеих реках имелись пороги, и по обеим уплывали из Руси идолы Перуна. Киевский Перун достиг порогов, а если новгородский был “зле разбиен”, так, значит, и он добрался до волховских порогов. Предания о волховском звере и днепровском чудовище явно родственны и связаны они с Перуном. В качестве доказательства можно использовать русскую вставку в переводное поучение “Беседа св. Григория Феолога о избиении града”: “Овъ рЪку богыню нарицаеть и звЪрь, живущъ въ ней, яко бога нарицая, требу творить” (Е.В. Аничков “Язычество и Древняя Русь”, с. 140, М., 2009). Сказано совершенно определённо – зверя, живущего в реке, язычники почитали богом. Так что, морской царь из былины “Садко” вобрал в себя черты Перуна. Но в крокодила Перун превращаться никак не мог, тут в сказание проник явный анахронизм. Подобный персонаж в русском фольклоре назывался змеем. Крокодила в сказание вставил кто-то из книжников, желая блеснуть своими познаниями. Именно о змее говорится в преданиях, записанных П.И. Якушкиным в Новгороде и Д.И. Яворницким на Днепре:
“…был зверь-змияка, этот зверь-змияка жил на этом самом месте, вот где теперь скит святой стоит, Перюньской. Кажинную ночь этот зверь-змияка ходил спать в Ильмень озеро с Волховскою коровницею. Перешел змияка жить в самый Новгород; а в ту пору и народился Володимер-князь в Киеве; тот самый Володимер князь, что привел Русею в веру крещеную. Сказал Володимер-князь: “всей земле Русской – креститься”. Ну и Новгороду – тожь. Новгород окрестился. Чорту с Богом не жить: Новый-Город схватил змияку Перюна, да и бросил в Волхов. Чорт силен: поплыл не вниз по реке, а в гору – к Ильмень-озеру; подплыл к старому своему жилью, – да и на берег! Володимер князь велел на том месте церковь рубить, а дьявола опять в воду. Срубили церковь: Перюну и ходу нет! От того эта церковь назвалась Перюнскою; да и скит
