чем, когда входили в неё. То же самое творилось и в других городах: “… люди на крещенье приводити по всЪм градомъ и селомъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 116, Рязань, 2001). С самого начала церковь учила людей лицемерию. И почему русские люди должны возлюбить бога чужой земли?
“Но по истинЪ, дивенъ Богъ въ святыхъ своихъ, Богъ Израилев!” (“Память и похвала” мниха Iакова” // “Чтения в историческом обществе Нестора Летописца“, кн. II, отд. II, с. 21, Киев, 1888); “Благословенъ Господь Богъ Iзраилев…” (“Похвальное слово митр. Иларiона” // там же, с. 45). Сказано с предельной откровенностью – не всемирный бог, не общий, а бог конкретного государства, уже не существующего, бог из далёкой малоизвестной земли, инородное тело в русском обществе. Взрослые, сформировавшиеся люди его не примут. Но князь возлагал надежды на следующее поколение:
“Пославъ нача поимати у нарочитые чади дЪти, и даяти нача на ученье книжное; матере же чадъ сихъ плакахуся по нихъ, еще бо не бяху ся утвердили вЪрою, но акы по мертвыхъ плакахуся”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 116, Рязань, 2001)
Летописец с едкой насмешкой отзывался о язычниках: вот, мол, какие они глупые и необразованные – плакали, своего счастья не понимали. А такие ли уж непонятливые были жители Руси, и что им давало книжное учение? Образованный человек того времени должен был уметь читать, писать и считать. Всё! Этому можно научиться и дома. И учились, вели дипломатическую переписку с Византией и другими странами. А вот чего родители детям не давали, так это христианское вероучение. Не требовалось оно для жизни. И потому, главным назначением нововведённых школ было вдалбливать в учеников библейские догмы и нудные псалмы. Неудобоваримое учение, до тошноты. Но его вбивали в учеников розгами, ломая человеческую натуру и переделывая по христианским лекалам. В результате из детей вырастали новые люди: чужие, отвергающие всё родное и глядящие в сторону Константинополя. Неслучайно их матери рыдали, ведь, по сути, детей у них отнимали навсегда, назад вернутся уже не те дети, а подменённые. Церковным, с позволения сказать, просвещением уничтожался целый народ, и на его место поселялся совсем другой – без родовой памяти, без исторических корней, не русичи, а христиане.
Уже тогда государство присвоило себе полномочия лишать людей их исконного права воспитывать своих детей. За воспитание берутся специалисты, которые не умеют, не могут и не хотят это делать, но зато верно прислуживают власть имущим. Разве дети принадлежат государству? Не ради государства их производят на свет. Государства меняются, а народ остаётся. Появилось удобное средство давления на неугодных и непокорных, когда у них отнимают самое дорогое – их детей. Низко, подло, так ведь действует даже на неуступчивых. Государство всё сильнее отделялось от народа.
Чтобы отвлечь народ от своих бед, ему предлагались ложные цели, изначально недостижимые. Если все народы объединить вокруг замечательной идеи, то и жизнь у них тоже станет замечательной. Ну да, конечно, всех людей перемешать, а еда, одежда, жилище для каждого сами собой вдруг появятся. “Нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос” (“Послание апостола Павла к Колоссянам”, гл. 3.11 // “Библия”, с. 1477, С.-Петербург, 1900). Но мы же видим, что есть на свете и эллины, и иудеи, и многие другие народы, которые от своей идентичности отказываться не собираются. А нам это зачем? Над нами уже столько экспериментировали, что давно пора уяснить – смена религии или социального строя не отменяет национальных противоречий. Запустить в свой дом чужих – значит, остаться без дома. Допустить чужих к управлению страной – значит, остаться без страны. Иноземцы помнят о своём происхождении, сознают, что не они хозяева у нас, и это их очень раздражает. Получив власть, иноземцы сделают всё от них зависящее, чтобы возвеличить своих сородичей за счёт русских. А если повезёт, то и вовсе присвоить нашу землю.
Дружба народов – очередная химера. Это люди способны меж собой дружить, но народы дружить не могут в принципе, потому что человеческие сообщества не обладают разумом. У них имеются лишь простейшие инстинкты – бежать, сожрать. Нет никакого смысла расходовать жизненные силы и ресурсы страны на бескорыстную помощь кому бы то ни было. Благодарности мы всё равно не дождёмся, как от мухи или комара. А человеческие сообщества ещё примитивнее и на осмысленные действия не способны. Любая уступка воспринимается ими как слабость и сигнал к нападению. Так что, когда наши руководители заявляют, что мы, дескать, не можем так поступать, что следует соблюдать гуманизм, значит, готовится очередная гадость. Когда руководители демонстрируют миролюбие под лозунгом “лишь бы не было войны”, то тем самым как раз и провоцируют агрессию против нас. Едва мы прекратим давить на конкурентов, так они сами на нас навалятся. Миролюбивых не благодарят – их съедают.
Нет ничего глупее, чем жертвовать своими национальными интересами ради других народов. Ради нас никто и никогда не станет жертвовать абсолютно ничем. Напротив, такая позиция пробуждает национальный эгоизм, получатели привыкают потреблять блага за чужой счёт и это их очень даже устраивает. У них раздувается самомнение, гипертрофируется национальная спесь, а русских они начинают презирать, уверяясь в собственной исключительности. Историк А.Г. Кузьмин напомнил возмутительный факт: в послевоенные годы (1946-1950) “оплата труда в селах Смоленской и Рязанской областей в сотни раз (!) отставала от зарплаты в Средней Азии” (“Неравное равенство” // А.Г. Кузьмин “Мародеры на дорогах истории”, с. 78, М., 2005). Дичайший геноцид. И всё равно другие народы были убеждены, что русские обязаны им помогать, и постоянно требовали: дай! дай! А когда им объясняли, что русские сами ничего этого не имеют, то следовал наглый ответ: “Так вам и не положено!” (там же). И это народы нашей страны. А самостоятельные государства нашу помощь охотно используют против нас же. И бесполезно взывать к совести, в международной политике государства руководствуются не этическими нормами, а пищевым инстинктом. Морали у них не больше, чем у коацерватных капель, поглощающих меньшие капли. Никакого взаимообогащения – при встрече цивилизаций одна из них непременно уничтожается.
Христианские ценности не дают человеку жизненных ориентиров, потому что в них нет Знания, они основаны на религиозных фантазиях невежественных скотоводов из ближневосточной пустыни. Мало того, они ещё и внедрялись на Руси крайне жестокими и безжалостными методами. Признавал это и Е.Е. Голубинский:
“…Совершенная покорность русских в деле перемены веры воле князя и так называемое мирное распространение христианства на Руси есть не что иное, как невозможная выдумка наших неумеренных патриотов, хотящих приносить здравый смысл в жертву своему патриотизму. Нет сомнения, что введение новой веры сопровождалось немалыми волнениями в народе, что были открытые сопротивления и бунты…”
(Е.Е. Голубинский “История русской церкви”, т. 1.1, с. 175-176, М., 1901)
Как христианство насаждалось на русской земле, подробно иллюстрирует изложенная В.Н. Татищевым история крещения Новгорода, сохранившаяся в Иоакимовской летописи:
“В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет креститьи я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и лагодными словы увесчевая их, обаче они не слышати хотяху и вывесше 2 порока велике со множеством камения, поставиша на мосту, яко на сусчие враги своя. Высший же над жрецы славян Богомил, сладкоречиа ради наречен Соловей, вельми претя люду покоритися. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол чек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неколико сот крестя. Тогда тысецкий новгородский Угоняй, ездя всюду, вопил: “Лучше нам помереть, нежели богов наших отдать на поругание”. Народ же оноя страны, разсвирепев, дом Добрынин разориша, имение разграбиша, жену и неких от сродник его избиша. Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленый и храбрый, уготовав лодиа, избрав от ростовцев 500 муж, носчию перевезеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же постерегшу, вси бо видевши чаявши своих воев быти. Он же дошед до двора Угоняева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавше сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преображения Господня разметаша и домы христиан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе и повеле у брега некие домы зажесчи, чим люди паче устрашени бывше, бежаху огнь тушити; и абие преста сечь, и тогда преднии мужи, пришедше к Добрыне, просиша мира.
Добрыня же, собра вои, запрети грабление и абие идолы сокруши, деревяннии сожгоша, а каменнии, изломав, в реку вергоша; и бысть нечестивым печаль велика. Мужи и жены, видевше тое, с воплем великим и слезами просясче за ня, яко за сусчие их боги. Добрыня же, насмехаяся, им весча: “Что, безумнии, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, кую пользу вы от них чаять можете?” И посла всюду, объявляя, чтоб шли ко кресчению. Воробей же посадник, сын Стоянов, иже при Владимире воспитан и бе вельми сладкоречив, сей иде на торжисче и паче всех увесча. Идоша мнози, а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнозии некресчении поведаху о себе кресчеными быти; того ради повелехом всем кресченым кресты деревянни, ово медяны и каперовы (сие видится греческое оловянны испорченно) на выю возлагати , а иже того не имут, не веритт и крестити; и абие разметанную церковь паки сооружихом. И тако крестя, Путята иде ко Киеву. Сего для людие поносят новгородцев: Путята крести мечем, а Добрыня огнем”
(В.Н. Татищев “История Российская”, ч. I // “Собрание сочинений”, т. I, с. 112-113, М., 1994)
Оборона Новгорода была организована крайне неумело, а тысяцкий Угоняй проявил полную профнепригодность. Не расставил толком воинские отряды, пренебрёг разведкой и, пребывая на своём дворе, фактически устранился от руководства ополчением. Скорее всего, Добрыня специально подобрал себе такого бездарного заместителя, чтобы избавиться от конкуренции. Руководители города не пресекли разгул уголовщины, не позаботились о дисциплине, что резко ослабило обороноспособность Новгорода. Беспринципный посадник перебежал на сторону сильнейшего. Действия Добрыни и Путяты показывают, что армии всё равно, против кого воевать, она готова по прихоти очередного правителя объявить войну и собственному народу. Новгородцы же оказались не крепки в отеческой вере, по крайней мере, защите древних богов от поругания они предпочли спасение своих домов от пожара. Добрыня, который сначала поставил в Новгороде идол Перуна, а потом сам же и сверг его,
