Посох Адама.

живого. Взять, к примеру, человечество. Оно живёт по шаблону: лень - источник прогресса. Всё началось с того, что кто-то и когда-то решил облегчить  работу мозга, и придумал закорючки вместо слов, письменность И мозг перестал расти. Зачем что-то запоминать, когда можно просто записать и, по мере надобности, пользоваться писаниной. Другой кто-то  решил  приучить желудок к несовместимым продуктам, и положил кусок мяса на маисовую лепёшку. Третий, из лени и мечтаний,  надумал быстро передвигаться в пространстве и  изобрёл автомобиль и самолёт. Буквально все научные открытия человечества связаны с тем, чтоб только облегчить свою участь существования.
  Кем-то однажды, наверное в шутку, предложенная задача, подразумевающая под собой, в результате, массовый психоз, непостижимым образом превратилась в  норму жизни и обросла законами, оберегающими этот массовый психоз. Люди, зашторенные одной задачей и целью, превратились в, предшествующую человеческой, цивилизацию: термитно -муравьиную.
  -Слушай, Герасик, а бабушка-то - лихо про цивилизацию.
  - Да ну, ерунда, какая из муравьёв может  получиться цивилизация? Скажи еще - цивилизация инфузорий туфельки.
  - Величины для природы земли не играют никакой роли, - возразила векша: - Ты можешь себя представить ростом в 30 метров, как первый житель земли Адам, а динозавров, как пасущееся у тебя стадо овец? Нет?  А «равнорослым» с древесным клопом?  Я и говорю, что величина на земле не играет никакой роли. За несколько поколений,  из горы человек может превратиться в песчинку, и наоборот.
  Зависит от того, как и кого предпочтёт видеть земля в своих фаворитах. У всего живого равные возможности быть царями природы и насильниками земли. Всё  зыбко в этой космической клоаке.
  Я спросил, почему векша считает нашу планету клоакой?
  Она, вместо ответа, зачерпнула в ковш воды и поставила на середину стола. У меня сорвались с языка слова Жванецкого: «Бабушка не говорите загадками, вы меня изводите».
  - Сперва  нужно приучить себя к простой  мысли, что знания находятся не где-то. Знания находятся внутри тебя. Мы уже рождены с абсолютными знаниями. Так заложено в нас Богом, и от этой Божьей милости никуда не деться. То, что «в миру» называется «учиться» в школе, овладевать знаниями, приобретать опыт, на самом деле, в природе познания определено  как «будить свою память». То есть, знания - это ни что иное, как воспоминания.
  Я даю тебе ковш и говорю, что в нём плещется вино. У тебя несколько путей: ты можешь поверить мне и, опьянённый, заглянуть в себя или не верить, чтобы потом мучиться от желудочных колик и подозрений, что тебя отравила сумасшедшая старуха. А можешь испытать свои знания и поставить ковш на огонь.
  Я выпил целый ковш медовухи. Герасик несколько раз сглотнул от зависти. Кадык у него шевелился, как мышь под шпалерами.
  - Глаза, пожалуйста, не закатывай, - попросил он, - друзей не пугай! Тебе плохо?
  - Мне хорошо. Ой, как мне хоршо!
   Но я не был уверен, что Герасик услышал меня, поскольку отлетел уже далеко от Векшиной избы.

  Пробившись сквозь вязкую пелену, я нашёл свою прабабушку на краю обрыва в компании двух красноармейцев и карлика с большой головой. Очень красивая и статная дама, она объясняла карлику, что его подчинённый - мародёр. И показывала пальцем на худого, рыжего парня с синюшным лицом, на котором не естественно уживались большие сумасшедшие глаза загнанной лошади.
  В Великой борьбе за победу Мировой Революции, считал он, особого значения не имеет - каким образом досталась ему пара сапог: «Бандит и контра  не хотел разуваться. Пришлось самому расстрелять и самому стянуть сапоги».
  «Хорошо ты себя чувствуешь в сапогах покойника?» - интересовался карлик.
  «В это суровое время кто себя хорошо чувствует? Хорошо только покойнику, потому что он ничего не чувствует».
  «Сапоги верните, - требовала прабабушка, - мне они дороги, как память».
  «Обязательно вернём, если вы, барышня, укажите, где муж спрятал народное достояние».
  «Вы о чём?»
  «О вагоне с царским золотом, который ваш муж ограбил за мостом, у деревни Селантьево».
  «Я ничего не знаю».
  «Всё равно найдём».
  «Ищите, но сапоги верните сейчас же!»
  Красноармеец по фамилии Лисовский сапоги вернул, но мечту завладеть царским золотом не отринул. Это я знал из рассказов матери уже о моём деде.
  Во время Великой Отечественной войны Лисовский накатал донос. И на деда, - заслуженного железнодорожника, машиниста паровоза с фронтовой литерой, - завели дело по пятьдесят восьмой статье - за длинный язык и анекдоты о Сталине, рассказанные в глумливой форме.
  Лисовский рассчитал точно. Оставшись без единственного кормильца, - а в семье было пятеро детей, - докатившись до попрошайничества  гордая, голубых кровей прабабушка не вынесла уничижения и однажды нарушила клятву, данную своему мужу, что ни при каких обстоятельствах не прикоснётся к проклятому царскому золоту.
  Ночью она незаметно выскользнула из дома. Даже Лисовский с карликом, следившие особенно грамотно в те дни, не увидели, как и в каком направлении исчезла прабабка.
  Через два часа она вернулась, брезгливо вытянув перед собой обрез панбархата стянутый в узел, а внутри - золотые ложки, старинные перстни, гребни, бокалы.
  Мать вспомнила большой неподъёмный ковш, но особое внимание привлёк тогда чистый, чуть с голубоватым отливом камень, размером с куриное яйцо. Откуда?
  «Висел на палке, - призналась прабабка, - между страшными змеиными головами. Когда уходила, шандарахнула несколько раз палкой о пол, камень и отвалился».
  Лисовский, удивительно скоро прознав о камне, трижды заявлялся с угрозами, намекал о комиссии по выселению родственников врага народа, что возглавлял карлик с огромной головой. Проводили в доме обыски, прабабку на улице останавливали неизвестные люди и раздевали её чуть ли не до гола.
  А ещё Лисовский ползал перед прабабкой на коленях и просил, умолял хотя бы одним глазком взглянуть на камень. Прабабка упорно молчала, делала вид, будто впервые слышит.
  Через полгода дед вернулся из Казанской тюрьмы сильно исхудавшим, но таким же острословом, каким его знали перед арестом.
  Ходили слухи, что распоряжение об освобождении деда  было за подписью Сталина. В это легко верилось, поскольку ещё через месяц деду вернули партбилет и следом наградили Орденом Ленина. Орден он забросил в чулан, а партбилет на глазах всего партийного комитета швырнул на пол и втоптал, точно окурок, комментируя свои действия: «Раньше я верил в партию, а теперь понял, что там - одни проститутки. Позы разные».
  Ничего не сделали. Не осмелились, помня за чьей подписью вернули ему… нет, не свободу, а возможность совместного проживания с семьёй.
  Приходили представительные люди в штатском, по долгу шептались с дедом, потом расшаркивались перед прабабкой, называя её по имени и отчеству и, уходя, всякий раз оставляли на круглом кухонном столе гостинцы детям и пачку новых ассигнаций - всем.
  Ещё через пару месяцев арестовали Лисовского и карлика. Известие о том, что высшая мера социальной защиты приведена в исполнение, прабабка восприняла равнодушно, только сказала: «Это лишнее». И о прозрачном камне с голубым отливом в семье больше никогда не упоминалось.
  Иногда дед позволял себе вольность на правах зятя пошутить: «Дарья Михайловна, ведь ноги у тебя болят так, что сходить до ветру не успеваешь, притащила бы ту знаменитую палку, а я бы в момент из неё костыли для тебя сделал. Где ты её прячешь?»
  «Надо бы собаке хвост отрубить, а то лишний холод в дом заносит»,- отвечала загадочно прабабка.
   
  Бэс крикнул в ухо:
  - Хватит, возвращайся! Всё, что хотел, вспомнил!
  Я видел, как с обрывом удаляются  красноармеец Лисовский в сапогах моего прадеда, карлик и красавица Дарья Михайловна.
  - Глаза, пожалуйста, не закатывай.
  - Я всё слышу, - предупредил я Герасика.                                                                                                                        
                                                         

                                                        Глава    шестая.

  Не таким уж неизвестным  был этот неизвестный автор дневника. Имел он имя и фамилию, упоминание  которых ловко избегал и упорно их не указывал в записях. Зато места событий назвал с топографической точностью, и людей, встречавших его на пути, можно было вычислить без хлопот.
  В то время, когда у меня украли дневник неизвестного, я перевёл и, думаю, правильно понял три четверти всех иероглифических, иератических и демотических нагромождений. Отшелушив фантазии автора от реальных событий, проделав несколько бестолковых сопротивлений (упражнений), рекомендованных им, я с ужасом осознал, что существование старушки-векши могло свободно подтвердиться.

  Дневник у меня выкрали в Австрии; в местечке под названием Бад-Халл.  
  С Кристофом я приезжал в Бад-Халл по приглашению управляющего завода геосинтетических материалов. Управляющему нужны были новые рынки сбыта, а мне - деньги и халявный отдых с австрийскими штруделями и венскими пирожными вприкуску.
  После Бад-Халла мы намеревались лететь на Крит, где нас ждали конкуренты австрийцев.
  Но пропажа дневника в ходе праздничного застолья резко изменила настроение и желание.
  Сперва я подозревал всех и всех тех, кто засиделся в местном баре до полуночи. Потом, по национальному признаку, я вычленил одного албанца, но тот сумел убедить, что самые гнусные люди - это бразильцы; что бразильцы могут в лицо улыбаться, а за спиной держать нож.
  Бразильцев в баре не было, однако отыскали колумбийца. Он больше других вызывал подозрение, потому  что алкоголь не употреблял, а по законному требованию: «Эста водка тьене ун олор муй аградабле, уэлеля!» нюхал стакан и загадочно улыбался мне в грудь.
  Кристоф почему-то неправильно перевёл просьбу полицейского: «Отпустите, пожалуйста, бренное тело!» На самом деле полицейский говорил, чтобы колумбийцу вернули одежду, впредь до трусов, и что у них не принято держать голого латиноса вверх ногами за полночь в присутственных местах на излёте второй февральской декады.
  Конечно, в резерве я держал мысль, что колумбиец давно избавился от дневника - у него огромный опыт по распространению кокаина в странах Евросоюза.
  Серьёзные подозрения вызывали неестественно огромные груди барменши и оттопыренный зад официантки. Но желание «пальпировать» подозреваемых  на месте Кристоф пресёк сразу. Он пообещал привести обеих прямо в номер для более детального осмотра.
  Однако утром я проснулся уже в номере Венской гостиницы, в 200-ах километрах от Бад-Халла, основательно отравленный Московской водкой австрийского разлива; без дневника, без контракта, без желания шевельнуть рукой, но с глубокими провалами памяти и неприятием огромной футбольной нации воров и бездельников, «капитанов песков».
  Заграница меня утомила, обсосала и отрыгнула. В ответ я на прощание в аэропорту  только плюнул трижды на «заразу» через левое плечо. Условно плюнул - во рту за ночь образовалась пустыня Сахара, загаженная кошками.

  Время неохотно подтягивало к себе лето. Я ждал тепла, игнорируя любые командировки. Обещанная синоптиками жара надёжно окопалась в пределах Ближнего Востока.
  Кажется,