Знакомый портрет неизвестного...

Вас домашние не ждут, - закрыв глаза, едва слышно Пётр Петрович прошептал Вите.
  - Откуда вам известно?
  - Я вижу, - продолжил Пётр Петрович, - ваша жена находится в Салоне Красоты, и ей там делают педикюр. А сыну сейчас, как и всегда, вы как-то  по «барабану». Если рядом – не плохо. Нет вас - ещё лучше. Меньше раздражителей.  Для него вы, точно та собачонка, прыгающая возле миски.
  У вашей жены красивые ноги. Я вижу.
  - А камней в почках не видать? – решительно и грубо прервал Витя.

  - Вы – собственник. В вас я не ошибся, - рассуждал Пётр Петрович.
  Полчаса они добирались на трамвае до вокзала. И всю дорогу перестреливались короткими, но озаряющими, как след трассирующей пули, фразами.
  - Почему вам было смертельно тоскливо в прошлой жизни? Жена, дети, живность какая-никакая в доме – радоваться должны были?
  - Почему в прошлой жизни? – переспрашивал Пётр Петрович и пытался расшифровать:
- Я говорил о своей, другой жизни, но будущей.
  - О будущем в прошедшем времени? Даже так: о следующей смерти после этой?
  - Я это видел, чувствовал и воспринимал духовным сознанием.
  - Объясните, как это возможно?
  - Есть понятия, которые находятся за гранью наших чувств и разума. Для них слов не подобрать. А выдуманные слова покажутся лживыми, потому что не раскроют значения. Это как в математике или физике: предполагаем, что есть пятое, шестое, десятое измерения, но рассказать о них и объяснить ничего не можем. И если кто-то сможет объяснить, всё равно большинство людей в его россказни не поверит.
  - Сейчас я слушаю разумного человека, а не того шизофреника в библиотеке. Зачем вам нужно было демонстрировать это шутовство? Разоблачения всякие. Вы же просто глумились над своей аудиторией? Так?
  - Я… всё… не страшно. Он любит, как никто, - загадочно отвечал Пётр Петрович.

  В привокзальном буфете Витя взял бутылку лимонада и пару пирожков с капустой.
  - Ничего нет вкуснее детства, - объяснил он, - только на вокзале теперь и торгуют вкусом детства – настоящим лимонадом и настоящими жареными пирожками. Ем, ем, и жир стекает по подбородку. Со стороны глядеть противно, а тебе хорошо, не мерзко, вкусно и сытно.
  Пётр Петрович вторил, что всё-таки он в выборе Вити не ошибся.
  - В каком выборе? В выборе единицы живого веса для достижения критической массы положительно заряженных частиц, как говорил товарищ… не помню?
  - Ушкин, - поправил Пётр Петрович.
  - Ради этого Ушкина  жить на вокзалах и питаться хлебными мякишами? Стыдно, товарищ разоблачитель! Каждый может сойти с ума, а потом жалеть, что не сделал этого раньше! – осмелел Витя.
  Ушкина рядом не было и агрессивных возражений ждать было не от кого.
  Витя распалился вволю, Витя безбоязненно хамил. Вспомнил, как унизили и напугали его там, в библиотеке, защитнички  разоблачителя.
  Даже незаметно коснулся ширинки: не забыл ли застегнуть, или так и ходил , сверкая куском цветастых трусов из прорези штанов.
  Коснулся едва заметно – всё в порядке. Ещё раз проверил и забылся, заигрался, зачастил, точно солирующий балалаечник из оркестра народных инструментов:
  - Мне бы ваши заботы, Пётр Петрович, - подыгрывая в такт словам, нервно стучал пальцами по ширинке: «дрынь-дрынь-дрынь, светит месяц,  светит ясный, светит белая луна».
  - У вас своих забот и печалей скоро будет столько, что не позавидуешь, - мелко тряся головой от того, что взглядом не мог  поймать Витину руку, забормотал разоблачитель:
- Однажды мне то же самое сказал Борис. Вы очень похожи на него. Да прекратите вы трясти рукой! У меня от мельтешения опять голова заболит. Вы нервничаете?
  - Нет, успокаиваюсь. Покурить бы?
  - Бросайте курить! В противном случае вам ампутируют левую ногу!
  - Я хромаю на правую.
  - Но ампутируют левую!
  - Если один раз покурю, может, сжалитесь, не станете левую ногу ампутировать?
  - Один раз может стать последним!
  - Борьба с пьянством приводит к революции, а борьба с курением – к мировому погрому. Историю не изменишь. Я обязан пить – что хочу, и дышать – чем привык.
  - Я уже слышал подобные высказывания от Бориса. Он пил, курил, много говорил и, в конце концов, ушёл преждевременно и нелепо.
  - Смерть всегда преждевременна, она, сама по себе, нелепость.
  - С Борисом особый случай. Его отравили.
  - Известно кто?
  - Мнет известно, а другим – не знаю, известно ли?
  - И кто был отравителем?
  - Я! – просто, будто речь шла о мелкой шкоде, признался Пётр Петрович.
  Хотя нет, не просто. В мелочных проступках сознаваться сложнее, чем во вселенской подлости. В самой вселенской подлости уже присутствует некий размах, безумство, граничащее с героизмом, а для признания в том, что сотворил мелкую пакость нужна лишь капелька смелости.
  - Вот, теперь можно медленно и осторожно душу развернуть, - предложил Витя.
  - Всё-таки вы, Виктор, очень на Бориса похожи. Только психика у вас взрывная, неустойчивая. Хотя ту же самую характеристику Борис в своё время дал мне. Я был похож на некого Борга, Борха. Сейчас не вспомню – фамилия не русская.
  - Лошадиная?
  - Может быть, но из испанской конюшни.
  - А в России Борьками хряков называют. Откармливают, кастрируют, забивают и потом убеждают мусульман на рынке, что продают не кабана, а Борьку – любимца детворы и пьяной молодёжи. Впрочем, что я вас прерываю? Итак, вы повстречали Борьку и приняли его за кусок свинины?
  - Скорее, я себя ощущал куском свинины рядом с ним.
  Он говорил много и правильно, как женщина. В логике отказать ему было нельзя, возражать было бесполезно. Борис выстраивал свою острую и неприятную речь так, что каждое предложение завершалось коварным вопросом, на обдумывание которого требовалось немало времени. И если не обдумывать, то мне приходилось отвечать не по-мужски правдиво.
  Борис буквально высасывал из меня по каплям всю подноготную, не давал возможности опомниться, заваливал новыми вопросами и сверлил недоверчивым взглядом. Ох, у него и взгляд был!
  Особенно бесило то, что, пристально вглядываясь и вслушиваясь, он шлёпал губами, будто повторял за мной шёпотом каждое слово. Жуткое зрелище! Казалось, что каждое моё слово он проверял на «вшивость».
  Я долго приспосабливался к его сложной манере, и однажды догадался. Что есть одна контрмера – отвечать вопросом на вопрос.
  Но было поздно. Борис выдавил, выкрутил из меня, точно из губки, всю правду о моей жизни и, как показалось, сразу потерял интерес ко мне. Будто к девке, которой попользовался, отвёл душу и вычеркнул из своей жизни навсегда.
  Помните миф об Изиде? Когда, прознав тайное имя бога Ра, жена Осириса стала обладательницей абсолютной власти над ним?
  Я так же, как Ра, себя ощущал беспомощным, раздетым, дряхлым, беззащитным стариком. И от того обозлённым на Бориса и весь мир.
  Борис не церемонился со мной: легко запускал колкости в мой адрес, потакал мною. Теперь-то я знаю – чтобы возбудить во мне жгучую ненависть, неприятие и желание отомстить обидчику.
  Борис подводил меня к акту мести незатейливо, по принципу: «если хочешь надёжно скрыть свои намерения, открой их полностью противнику». Подсовывал книги по судебной криминалистике, брошюры об истории ядов и отравлений, заметки о загадочных и нераскрытых преступлениях.
  Он торопил меня, говорил, что бездействие провоцирует активное противодействие, что первым и единственным бывает тот, кто хитрее и догадливее остальных.
  Клянусь, Борис меня использовал! Я был слепым орудием в его руках! А он разрабатывал стратегию и планировал преступление против себя. Я во всём ему подчинялся, вертелся на поводке послушным зверьком возле его ног.
  Мучился, что злоба к Борису переполняла меня. Из последних сил сопротивлялся, заставлял себя думать о друге только с любовью, ждал, всё время ждал какой-то беды. И дождался!
  Однажды Борис привёз меня сюда, на вокзал. Достал из камеры хранения коробку из- под обуви, а в ней – портрет в красной рамке.
  Портрет не совсем обычный. Лицо на нём было сотворено из разноцветных камушков. Конечно,  далеко не драгоценных и, вероятно, собранных на гравийных дорожках.
   Борис рассказывал мне раньше какие-то забавные истории. Честно говоря, я не заострял на них внимание. Подумаешь, портрет неизвестного! Погони всякие, перестрелки, как в вестерне, трупов, как на войне, полиция с ног сбилась! Подумаешь, один рехнулся на почве пьянки, другой в штаны от страха наложил, третий с обрыва сиганул – обычные детские страшилки на ночь.
  Видимо, зря! Потому что Борис развернул тряпочку, и я увидел…увидел. Нет, не увидел, но узнал. Это было не зло. Это было нечто, чуждое пониманию.
  С портрета лицо буквально пронзило меня, и я впервые испытал эйфорию страха. Вам когда-нибудь было легко и счастливо от страха?
  Вы читали «Сиддхартха» Германа Гессе? Там есть притча о юноше, которого всей деревней снарядили в город за покупкой зуба Будды – единственное материальное подтверждение существования Его на земле.
  Юноша прокутил в городе все деньги и, возвращаясь в деревню, по дороге увидел лошадиный череп. Он вырвал из черепа зуб и выдал его в деревне за единственно уцелевший зуб Будды. Через год, освящённый и намоленный жителями деревни, лошадиный зуб засверкал волшебным светом, стал исцелять, приносить богатство, удачу и процветание. Чем больше крепла вера, тем зуб ярче и целительнее испускал лучи. Светил он как солнце. Тепло лучей можно было ощутить кожей, потрогать и умыться ими.

  Портрет разглядывал меня. И чем больше его оценивающий взгляд пугал, тем  твёрже становилось желание – быть единоличным хозяином портрета.
  На портрете из минералов было выложено моё лицо. Борис прекрасно сознавал это. Он готовил меня к встрече с автопортретом. Я догадался: просто у меня была частичная амнезия, и я не помнил, когда сотворил это чудо. Я и только я мог быть автором портрета, на амальгаме которого красовалось моё каменное лицо! Изгиб бровей, злая полоска тонких губ, массивный подбородок, да каждая точка на лице были мне до боли знакомы!
  В кварцитовых глазницах на портрете я разглядел себя сидящим за этим столом, и подсыпающим незаметно в чай Борису кристаллики цианистого калия. Незадолго выкрал у Бориса, чтобы он, ненароком, не перепутал яд с лопедиумом. (Лекарства всегда у него содержались в беспорядке).
  Наблюдая, как он отпивал чай, я душил в себе совесть мыслями о глобальной справедливости, подаренной мне Создателем в качестве отпущения грехов.
 
  - Неужели вы, Пётр Петрович, подумали, что я куплюсь на ваши выдумки? – спокойно отреагировал Витя. - По вашему мнению, сейчас я должен  обнюхать и заглянуть в дно стакана – не пахнет ли миндалём, не подозрительно ли выглядит осадок?
  Не обольщайтесь!  Если вы кого-то и отравили, – во что я слабо верю, - то выбрали не лучший повод, – портрет из камней, -  неблагодарного слушателя и, уж поверьте, неубедительный способ для оправдания или покаяния.
  Сознаюсь, меня не тронул ваш рассказ.
  - Я главное не сказал: портретное лицо в красной рамке – это ваше лицо.
  - Вы только что говорили, что это ваш автопортрет?
  - До сегодняшнего вечера. Но, увидев вас, понял, что ошибался. Дело в том, что портрету не хватало одной детали, - Пётр Петрович разжал кулак и продемонстрировал Вите маленький, похожий