день месяца Нисана, по египетскому, в двадцать девятый день Фамелофа, а проще говоря, Двадцать пятого марта по римскому календарю Бог создал небо и землю, мрак и воды, дух и свет, и поразившись величию содеянного, установил строгие границы для своих фантазий. И дал этому седьмому творению первого дня имя – Сутки, то есть Время.
Пошёл отчёт, начался процесс пожирания. Все последующие пятнадцать Его творений – это ничто иное, как кормовая база для Времени, включая вирусы интеллекта, которые, как самая организованная сила, стоят на вершине жизненной цепочки.
Я терпеливо выслушивал его бред до поры, пока не решил, что пришла моя очередь объяснить Якову чем он страдает и кое что ещё.
- Гасконца алкоголика зовут Бенедикт Базье, - прервал я неожиданно Мазо, когда болтовня увела его так далеко, что он напрочь забыл, по какой причине я терял на него своё драгоценное время.
Он уставился на меня, часто моргая, будто заново знакомился со мной:
- Да, - неуверенно произнёс Яков,- кажется, Бенедикт. Точно, Бенедикт. Да, определённо, его звали Бенедикт. Но откуда тебе известно? Странно, очень странно.
- А жену Бенедикта зовут Мартина. Она не француженка, она – немка, родом из Ганновера.
- Ты был с ними знаком? – предположил Мазо.
- Точно так же, как с тобой. Вы для меня – звенья одной цепи, где всё начиналось с глупой шутки, и закончилось вакханалией суеверия и необразованности. Нужны подробности? Пожалуйста.
Я с садистским предвкушением выложил ему правду об истории возникновения мистического портрета:
«Впервые я увидел Бенедикта в ресторане отеля Дания-Партк.
Обычно, по утрам, все туристы, обитавшие в Дания-Меджик – соседнем здании одного отеля – переходили через улицу, чтобы позавтракать в Дания –Парк. А обеденные столы для двух отелей всегда накрывались в ресторане Дания-Меджик. Так мы, состоявшие на полном пансионе, гостили раз в день у соседей. Не совсем удобно, но для отеля в четыре звезды вполне оправданно.
Бенедикт с семьёй занимал столик в правом дальнем углу зала, рядом с кофейным аппаратом.
Чтобы насладиться ароматом утреннего кофе, надо было набрать побольше воздуха в лёгкие и пройти сквозь завесу газов, которые свободно и звучно выпускал глава французского семейства.
«Конюшня», которую устроил Бенедикт, не тревожила ни жену, ни детей. Наоборот. Он приподнимал ягодицу, издавал вслед каждому кофеману громкое и трескучее приветствие, семья веселилась, а Бенедикт шутливо грозил пальцем детям, мол, не смейтесь над незнакомцами, в них тоже есть газы.
На третьей попытке добраться до кофемашины, я не сдержался и выдохнул на француза:
- Сеньор, хочу тебя поздравить: пердяка ты отменный, то есть, пердун ты грозный. Но гнусность не в том, что ты отравил завтрак всем отдыхающим. Ты красуешься художественным, как тебе кажется, пердежом перед детьми, и своим вонючим примером воспитываешь в них ещё больших засранцев, чем ты. Короче, ещё раз пёрнешь, и я тебе кучу навалю на середину стола. У меня всё! Теперь замри и подумай, как тебе лучше сдерживать газы в общественных местах.
Я гордо проследовал к своему столику и, перед тем как выпить кофе, с чувством выполненного интернационального долга, подмигнул напарнику, с которым мы после завтрака должны были определить приоритеты нашей деловой поездки к бизнесменам Пуэрто де ля Круз.
Напарник в ответ лишь ухмыльнулся:
- Зря ты, Борис, накинулся на семью.
- Почему зря? - возмутился я. – Надо учить элементарному этикету прогнившую западную интеллигенцию.
- Во-первых, этот мусье ничего не понял, так как русский язык здесь – экзотика. Во-вторых, я не уверен, что вонь распространяет именно он, мне кажется, этот гнилой запах идёт из кухни. В-третьих…
- В-третьих, - подхватил я, - кто громко пукает, тот пукает без запаха. Вонючий пук не слышен. Знаю, всё знаю, но выразить своё возмущение иностранцу был обязан.
Весь день растворился в переговорах с местным владельцем двух супермаркетов. Курили лёгкие сигары, пили кофе, потели, играли в кости, снова пили кофе. С мучительными коликами в животе пережили сиесту. Андрей, напарник, уснул прямо в кресле и я притворился, что не знаю языка, что попал в мир чужих, непривычных звуков, лишившись переводчика. Ещё час владелец двух супермаркетов остервенело размахивал перед моим лицом руками, пытаясь в чём-то убедить себя, и попутно выучил два русских слова: «задолбал» и «косоголовый».
В шестом часу вечера он разбудил Андрея, поприветствовал его попутно заученными словами, и напарник сразу отказался от ужина, сославшись на лёгкое недомогание.
В общем, в семь вечера мы были уже в отеле. А там, совершенно верно, поджидала нас с полицией мадам Мартина.
Полиции я дал исчерпывающие показания, и напарник подтвердил, что с мсье Бенедиктом никогда ранее не был знаком, что в ресторане пожелал ему лишь приятного аппетита и долгих лет жизни, как принято у нас в России приветствовать незнакомцев, прохожих, а так же детей, собак, кошек, беременных женщин и глав районных администраций.
Ближе к полуночи нас отпустили. Андрей кинулся утешать богатую вдову, - он всегда был нацелен на вдов, как убитый горем и безоружный источник достатка и беззаботной старости, - а я, по старинной русской традиции, решил навестить Бенедикта, чтобы проститься и покаяться перед трупом – на всякий случай.
В морге, - если это культурное заведение вообще можно назвать моргом, - было пустынно и тихо. Я пролез в окно, хотя можно было свободно войти через дверь абсолютно незамеченным.
Бенедикт лежал не в «пенале», но на «разделочном» столе, подготовленный к судебно-медицинскому вскрытию.
Я свободно приподнял его руку, с удивлением отметив, что труп не казался остывшим или окаменевшим, и сказал:
- Прости, товарищ! Я был неправ. Ты – нормальный пердун, как все люди. Например, австралийские овцы пропередели насквозь озоновый слой – мне об этом надо было думать, а не подозревать тебя в нанесении невосполнимого ущерба окружающей среде. Что я ещё хотел доброго и вечного сказать тебе на прощание?
Но я не успел. Рука Бенедикта вдруг дёрнулась, он открыл глаза, вскочил на ноги и уставился на меня.
- Живучий, пердяка! – придя в себя, похвалил я Бенедикта.
- Грасьяс, - сказал Бенедикт, - компредо кэасэр аора.
- Тебе к жене сейчас нельзя, - предупредил я, - там временно занято. Знаешь что? Ты тряпочкой прикройся и подожди немного здесь, а я схожу и всё улажу.
Он не стал слушать. Выскочил голышом в окно и тут же слился с парковой зоной. Тихо было и страшно. Я очумело постоял ещё минут пять в столбняке и потом направился в отель.
До конца командировки полиция нас больше не тревожила. Лишь однажды явился молодой человек, – совсем наивный мальчишка, даже по меркам испанской юриспруденции, - задал несколько бестолковых вопросов, типа, «как часто мы бываем в Марокко, давно ли в Сербии запретили каннибализм, можно ли в чужой стране нарушать законы, как в своей, почему русские всегда начинают и проигрывают?» и, занеся наши ответы в большую бухгалтерскую тетрадь, остался довольным.
На последний вопрос, помнится, я дал конкретный ответ: «Кроме двух основных, у нас ещё есть и три вспомогательные беды – судья, комментатор и сборная России по футболу.
С этим мальчишкой я вновь встретился через года полтора. Я уже давно забыл о Бенедикте - столько произошло изменений в жизни. Андрей незаметно переехал жить куда-то в Европу, исчез из фирмы тихо-тихо и больше не интересовался нашими общими делами. Не живой, не мёртвый, просто без вести пропавший. Был, и не стало, а дела без него шли так же плохо, как с ним.
А тут - мальчишка полицейский. Кто меня, командировочного, обнаружил первым в кафе на Plaza del Charco. Он заговорил со мной, как со старым приятелем. Похвастался, что высоко взлетел по служебной лестнице, напомнил, что хорошо провёл первое своё дело о краже марокканцами трупа французского бизнесмена Бенедикта, и что выучил несколько русских слов и выражений.
- С какой целью? – спросил я. – Конкель фин?
Он ответил, что имеет должность в местной полиции, при которой может позволить себе заказать собственный портрет и повесить его на стену в рабочем кабинете, рядом с портретом королевской семьи. Но портрет ему нужен необычный. Чтобы не тускнел, не выцветал на солнце и не трескался от влаги. Портрет на века! Например, из камня!
В Пурто де ля Круз появился талантливый русский художник, которому он хотел бы заказать портрет. Но тот русский плохо понимает классический испанский, или делает вид, что плохо понимает? Во всяком случае, избегает встреч.
- Какие русские слова и выражения ты выучил? – поинтересовался я.
- Задержан, пилят такой! Давай, шевели помдорами! Сгною, мраз! Мне всё поку… покую! Мостовой, царь, пас пинай! – красиво продекламировал мальчик.
- Понятно. Все слова и выражения – из полицейского справочника-путеводителя. Ты теперь знаешь много больше, чем носители русского языка. Я тебе не помощник.
Но молодой карьерист по имени Алехандро, не слизывая улыбки с лица, по-дружески намекнул, что имеет все основания посадить меня за решётку. У него есть свидетели и документальные подтверждения, что три года назад я и мой коллега Андрей сперва утопили сеньора Бенедикта, а затем, чтобы уничтожить улику, выкрали труп вышеуказанного сеньора. Мотив убийства до сих пор плавает на поверхности – русские бандиты намеревались завладеть через вдову Мартину средствами и имуществом Бенедикта Базье. Что русской мафии, то есть нам, удалось с успехом осуществить. Полиции так же известно: сеньор Андрей Головкин в настоящее время, являясь сожителем сеньоры Мартины, завладел капиталом в несколько миллионов евро. (Он сказал локоэуро).
Мне было приятно узнать от Алехандро дель Боско, что бывший напарник всё же утешил долгожданную вдову.
Путь нам был обозначен один, но каждый по нему продвигался своей, характерной поступью.
Я подчинился Алехандру, предвидя, что в Пуэрто де ля Круз мне придётся по делам побывать ещё не раз. Но потребовал у него ключи от квартиры, которую полиция обычно использовала в программе по защите свидетелей и которая пустовала уже лет шесть. Заказ Алехандро секретный и всё должно быть по-взрослому!
На следующий день Алехандро вручил мне ключи от квартиры и свою фотокарточку, где он с сигарой в зубах стоял на фоне канарской пирамиды.
- Если нужен будет материал для портрета, я обеспечу, - сказал он.
Фотокарточку полицейского я конечно потерял почти сразу, как терял всё, что заталкивал в набедренный карман джинсов.
Два дня валялся на диване в «явочной» квартире, смотрел стыковые матчи чемпионата мира по футболу, проедал деньги Алехандро, а на третий день взыграла совесть, и я пошёл на площадь искать этого долбанного художника.
Их там, талантливых, с мольбертами повылезало больше, чем дождевых червей после ливня.
Я подходил к каждому и на родном языке спрашивал:
- Добрый вечер! Не надоело рисовать унылые иностранные рожи?
Павел действительно прилетел из Питера. Школу в России он прошёл замечательную и многими манерами письма владел свободно, как столовыми приборами в студенческом общежитии.
- Портрет Босха? – удивился
