убедительно, хотя половина сказанного оставалась для Якова Мазо непонятной и скучной болтовнёй неудачника. Явно выпячивалось основное желание художника – окружающие должны сознавать грандиозность его таланта.
В конечном счёте, все грешны тем, что, создав малополезный продукт, пытаются «втюхать» его как уникальное творение. Глупость выдаётся за мудрость, обман – за рассудительность, лень – за гениальность. Мир несовершенен и его приходится совершенствовать, как бог на душу положит.
Художник начал разыгрывать перед Мазо второй акт тайной мистерии. Он осторожно извлёк из матерчатой сумки плотно обёрнутый полотенцем прямоугольный предмет, высотой не более 25 сантиметров, и стал пристраивать его на чёрном песке. Движения его были неторопливы и выверены.
Алкоголик и сумасшедший сидели поодаль не шелохнувшись, не пытаясь даже сделать вид, что хотят помочь. Их лица ничего не выражали; ни любопытства, ни страха, ни радости, ни сожаления – пустота в глазах и глубоко затопленные эмоции.
Наконец, соорудив из вулканического песка горку, художник прислонил к ней портрет и спросил ещё раз: - Открывать?
Одним движением, но очень аккуратно, он стянул с портрета покрывало.
Яков оглянулся на спутников художника. Они так же равнодушно продолжали взирать, но уже на Мазо.
Яков сказал им: «А ми мэ парэсэ уна манэра комо куалькьер отро дэ пэрдэр эль тьемпо».
Затем, глянув на портрет, улыбнулся художнику: - Какой же это портрет Босха? Это портрет Борхеса! Один к одному! Я даже предполагаю, с какой обложки какого тома ты его лепил.
С точки зрения прилежного воспитанника и продолжателя учений Марксизма-Ленинизма и Научного атеизма Яков Мазо мог вразумительно объяснить, что случилось сразу, после его слов о пустом времяпрепровождении вокруг портрета Борхеса. Это мог быть обман зрения. Обман зрения – не чудо. Чудес не бывает. А при желании и в халтуре можно отыскать глубоко упрятанную гениальность. Подумаешь, портрет аргентинского писателя! Таких Борхесов можно сколько угодно…
Но Борхес ухмыльнулся и подмигнул Якову. Мазо от неожиданности по-лошадиному сильно передёрнулся и тряхнул головой.
Лицо Борхеса, составленное из камушков, вылезло за пределы деревянной красной рамки. Большие глаза из кварцита, с приклеенными внутри семенами азиатского кедра или арабского тополя, вдруг ожили, открыв Якову двери в душу портрета.
Впервые Мазо пожалел, что невнимательно читал египетское евангелие и с насмешкой относился к тибетской «Книге Мёртвых», после изучения которых знания о трёх основных состояниях – Чикай Бардо, Хоншид Бардо, Сидна Бардо – не позволили бы ему опуститься до унизительного и разлагающего душу страха.
Одинокий и беззащитный, вооружённый суррогатными познаниями и пластмассовым мечом научного атеизма, Яков лихорадочно подыскивал укромное местечко - куда бы смог спрятаться и переждать, пережить ужас увиденного.
А раньше считал, что самый большой страх он мог испытывать лишь за своих близких. Ещё в возрасте семи лет, случайно, на улице, завидев похоронную процессию, мчался испуганный со всех ног к гробу, чтобы глянуть на лицо покойника и убедиться - Бог миловал, не допустил Он и в этот раз, чтобы хоронили маму или папу.
Много позже неприятности у детей или жены вгоняли Якова в ступор. Яков сознавал собственную беспомощность и желал одного – перегрузить все их беды на себя.
Ему не сложно, приняв все тяготы на себя, бороться с ними в одиночку. Труднее вообразить, что сын плотника, однажды пережив боль всего человечества, указал на истинную ценность духа, рождённого в сострадании. Только сострадающий не испытывает страха за себя.
Яков впервые по настоящему испугался за собственную шкуру.
Портрет подмигнул, и каменное лицо раскрылось в перспективе. Далеко в глубине, за левым глазом портрета, приветливо махал Якову рукой юноша очень похожий на него. Картинка стремительно приблизилась, и Мазо почувствовал, как юноша, больно ударив, пронёсся сквозь него. Яков обернулся и обнаружил юношу стоящим на чёрном пляжном песке в окружении художника, алкоголика и сумасшедшего. Был виден уголок светлеющего океана. Сильно закрывала обзор скала. Скала – это часть носа. Любому закоренелому атеисту было бы понятно, что Яков находился внутри портрета.
Из-за скалы выглянуло бесполое лохматое существо, похожее на йети. Оно оглядело Якова, точно заветренный бутерброд, скорчило недовольную гримасу и, отвернувшись, уставилось на юношу.
У юноши стекла с лица улыбка. Вдруг, осунувшись, он смиренно двинулся обратно. Яков был абсолютно уверен, что существо загрызёт юношу, поэтому стал кричать, размахивать руками, пытаясь предупредить его. Юноша не слышал или не хотел слышать.
Мазо тронули за плечо, Яков обернулся и увидел за спиной много людей. Все лица были хорошо ему знакомы. Это были люди, которых Мазо в своей жизни обманывал не раз, которым приносил неприятности и страдания.
«Время - платить по долгам» - пробурчало существо и одним прыжком преодолело скалу.
« Мне нечем платить».
« А душа?» - удивилось существо, пробило рукой грудную клетку Якова и вытащив оттуда сердце, бросило его на чашу весов. На другой чаше, в противовесе, лежало перо птицы.
« Сердце всегда тяжелее пера!» - крикнул Яков.
« А душа?» - вновь спросило существо.
Чаша с сердцем опустилась к земле.
« Я умер? Верните сердце. Зачем вам сердце?»
« А душа? Время - платить по долгам!» - существо достало маникюрные щипчики и начало откусывать крохотные частицы от сердца.
Мазо почувствовал острую боль в плече и грудине.
Обиженные, когда-то обманутые и оскорблённые им люди, стали толкаться и жадно протягивать к существу руки.
«Хватит на всех», - сказало существо и положило в первую попавшуюся ладонь кусочек плоти Якова.
«Довольно! – сдался Мазо. – Прекратите! Не могу! Ещё не готов!»
« Ты уверен, что когда-нибудь будешь готов?» - поинтересовалось существо.
« Уверен! Только дай возможность вернуться!»
Очень медленно и неохотно юноша вернулся в портрет. В осунувшемся лице читалось отчаяние и глубокое разочарование Яковом.
« Прости меня! Обещаю, что всё исправлю! – смалодушничал тогда Яков. – Вот увидишь! – клялся он, лишь бы вернуться скорее на чёрный песок пляжа.
Юноша, должно быть, понимал, сколь неискренен с ним был Мазо из-за животного страха, сковавшего Якова.
Мазо был не готов расплачиваться вечно за то, что ухитрился одолжить в течение короткой жизни. Неимоверно выросли проценты. Грехи всегда стоили дёшево, но обходились безумно дорого, как бы рационально Яков ими не намеревался пользоваться.
Юноша прошёл сквозь Мазо. Получив долгожданный пинок, Яков выпал в светлеющую твердь сырого пляжа.
Накрапывал дождь в первое утро календарного лета.
Художник укладывал портрет в тряпичную сумку.
Алкоголика и сумасшедшего Мазо не увидел.
Художник точно угадал мысли Якова и сказал:
« Они завтракают у сеньоры Моники Сабья – в подвальчике магазина сувениров возле Дании- Парк. Данос ой нуэстро пан дэ када диа и пердона нуэстрас офенсас, комо тамбьен нонос дэхес каэрэн тэнтасьон и либранос дельмаль. Амэн. Сегодня, кажется, её очередь. Извини, тороплюсь. Я должен ещё одно дельце замутить. Вопросы есть?»
« В отличие от тебя, я так много должен, что проще – убедить себя, что я никому ничего не должен. Си мэ убъеран абизадо антэс»… (Если бы меня предупредили раньше.)
«Я предупреждал: Lo cierto es que vivimos postergando todo lo postergable, tal vez todos sabemos profundamente que somos inmortales y que tarde o temprano, todo hombre hara todas las cosas y sabra todo». ( Да, все мы живём, откладывая на потом всё, что можно отложить; вероятно, в глубине души, мы все знаем, что мы бессмертны и что рано или поздно каждый человек сделает всё, и будет знать всё.)
«Это Борхес?»
«Не важно. Лучше вообрази: пройдёт немного времени, люди доведут до ума искусственный разум и возомнят себя богами, как некогда, кто создавал биоробота- человека, и поймут, что и у наших богов были свои Создатели, а Создателей, в свою очередь, слепили тоже существа, возомнившие себя богами. И эта цепочка бесконечна. Поймут, но будут поздно, потому что человек исчерпав ресурсы, спишет себя в архив.
Господь предупреждал: «Не создай себе кумира». Тебе проще надо относиться к увиденному и избавиться от религиозных архаичных предубеждений. Ведь стоит мне переставить один камешек в портрете и это лицо превратиться в мёртвую кучку камешков. Как ты думаешь, бог я или червь? И где обустроен ад? Там – в вечности или здесь – в мгновении жизни?»
« Бла-бла бла!»
« Зря ты так иронизируешь. Камушки – те же диоды и триоды, построенные на материнской плате Гизы. Я исходил из того, что камень обладает самым мощным информационным полем. Мы немного знаем, какое оружие изобрели против себя и назвали его компьютером. Мы ничего не знаем о том искусственном разуме, из которого наши предки выстроили храмы, как предупреждение, своим потомкам.
Тот незнакомец, который нарисовал мне схему построения Портрета, я полагаю, был кем-то вроде мастера-наладчика из древней ремонтной службы «Философский камень – Гарант». Ну помог он мне сконструировать ноутбук в качестве Портрета, научил нажимать кнопку запуска. А дальше что? И какую цель преследовал? Хотел предупредить, что игры с гигабайтами к добру не приведут? Так это всем хорошо известно. А если известно, да ещё нас и напугать пытаются, то мы наплюём на предупреждения и назло себе постараемся быстрее уничтожить себя».
Художник перекинул через плечо сумку. Мазо прошептал: «Никуда ты не денешься. Уходить с портретом тебе уже поздно. Пришло время отдать его в надёжные руки».
Но художник не расслышал шёпота Якова. И последние его разглагольствования были по поводу того, что на нашей грешной земле примитивный разум пожирает более организованный разум предшествовавшего поколения, что какие-то идиотские микрочипы, как вирусы, проникают в информационное поле Вселенной, заражают её, плодят раковые клетки. «А мы радуемся: прогресс, НТР, новые технологии. А я скажу, невозможно изобрести что-либо, не взяв это из информационного поля Вселенной. И если взял, то надо вернуть! Вот мы и возвращаем. Сперва извращаем, потом возвращаем и наносим ему серьёзные увечья. Страшно, ой как страшно…»
2.
Вот, собственно, и всё, что смог рассказать Яков Мазо о Портрете Босха, Борхеса или, проще сказать, о Портрете одного знакомого, сотворённого из минералов неизвестным питерским художником.
Ни художника, ни алкоголика, ни сумасшедшего больше Мазо не увидел. Утром он улетел чартерным рейсом в Москву. И, как он объяснял мне, без того хватило ему впечатлений на всю жизнь, чуть умом не тронулся от тех минутных видений.
Мы сидели в маленькой кухоньке в его трёхкомнатной квартире и пили растворимый кофе.
По моему первому впечатлению он самонадеянно успокаивал себя, когда говорил, что чуть не тронулся умом. Признаки психического расстройства уже проявлялись отчётливо в его неожиданных и замысловатых высказываниях. Он будто забывал, о чём рассказывал минуту назад, и доверительным шёпотом раскрывал мне жуткую вселенскую тайну:
- По еврейскому, в первый
