механизме страны несущественным. Теперь наступал новый виток взаимоотношений между властью и церковью, и в этом витке, как в силках, бился полузадушенный русский народ.
Казаки смутно подозревали предательство. Но хотелось верить, что все не так плохо. Все-таки русские не станут же стрелять по своим – русским!
Позже, когда произойдут события в Сербии, оставшиеся в живых казаки, умудренные опытом военных действий, будут убеждать руководство Сербии в целесообразности дальних рейдов в тыл врага с целью уничтожения боеприпасов, аэродромов и живой силы противника. Но и там демократические власти, как и всегда, окажутся предателями своего народа, заявив, что они ведут войну цивилизованными методами. Это, впрочем, не спасет потом руководство от международного трибунала и справедливого возмездия. Но о страшном оружии – «серборезах», которыми из живого тела вырезалось трепещущее сердце, – запрещено будет всё-таки рассказывать.
Так и сегодня: у защитников Белого дома шансов на спасение не оставалось. Пока церковное руководство и будущая власть искусно тянули время, подоспели два « Боинга», загруженные вооруженными до зубов спецназовцами групп " Иери-хон" и "Дельта". Они были набраны, в основном, из русскоязычных евреев, проживавших ранее в окрестностях Киева. В их крови жила память о еврейских погромах после революции. Тогда монархически настроенные малороссы, уразумев суть революционных событий 1917 года и кто стоял за массовыми репрессиями, гражданской войной, голодом и злодейским убийством царской семьи, устроили массовые погромы. Результатом их явились штабеля трупов. Из потомков оставшихся в живых и чудом спасшихся евреев и были набраны спецподразделения палачей.
Переодевшись в российскую военную и милицейскую форму, они возглавили операцию по уничтожению лучших представителей русского народа.
Оцеплению дали команду всех впускать и никого не выпускать, и огромные колонны безоружных русских патриотов были втянуты в адскую воронку, ставшую для них кровавой мясорубкой. Никто не ожидал такого страшного злодейства в просвещенном цивилизованном обществе. Лишь атаман мрачно глядел на эту ловушку, понимая, что республика, в отличие от монархии, не щадит своих граждан. Республика, подобно свинье, пожирала своих детей. Да и чужих старалась прихватить.
Многие даже не задумывались, чего бы им хотелось – республики или монархии. Кто-то должен был им сказать правду, защитить их. Так хотелось верить, что все изменится!
Психология послушных рабов, верящих в иллюзии социализма, разсыпалась в прах. В тот момент исконно свободный русский народ почувствовал себя вновь свободным, после семидесяти пятилетней кабалы. И хотел, наконец, сделать самостоятельный выбор, которого его лишили в 1917 году. Но это не входило в планы режиссеров народных судеб.
- Опять этот народ не понял, чего от него хотят! Опять он не хочет спокойно умереть!
- Но русский дух в них уже проснулся – в этих русских! Если их сейчас не уничтожить, то они сметут нашу власть и установят свою монархию…
- Нельзя дать им разыграть национальную карту! – шипели и кричали, брызгая зеленой слюной, картавые пигмеи.
… С баррикад было видно приближающихся трусцой и широким фронтом спортсменов с огромными транспарантами, на которых было написано: « Долой фашизм!» и прочая чепуха.
Неожиданно спортсмены разбежались в разные стороны и танки, скрывавшиеся за ними, полным ходом поперли на баррикады. Рубецкой запретил обороняющимся открывать огонь и не выдал боеприпасы, которыми были забиты подвалы Белого дома. Казаки поняли, что их предали. Но было слишком поздно. Оставшиеся в живых по-пластунски - ужами, - кто как мог, уходили. Танки разбивали картонные баррикады и давили безоружных людей.
Приехавший с Украины священник, высоко подняв крест, пошел навстречу танкам. Бронированное чудовище легко подмяло его под себя, проволочив тело по дымящемуся от крови эшафоту. По вдавленному в асфальт и вновь, как две тысячи лет назад, окропленному кровью кресту гулко застучали кованые сапоги наступающей пехоты «Иерихона». Натасканные на убийство псы с упоением рубили автоматными очередями безоружных русских женщин, мужчин, детей, стариков.
Опьяненные кровью иерихоновцы задерживались около раненых, совершая ритуальные надрезы на еще живых людях, прокалывали почки, вырезали кадыки, оскопляли. Люди корчились в страшных муках на окровавленной земле.
Начинался штурм парламента, зачистки этажей и рабочих кабинетов. Танки стреляли по окнам. Следы преступления потом пришлось отмывать и соскабливать с потолков и стен кабинетов Белого дома. Умирающих русских мужчин ритуально обрезали перед смертью, снимая с них брюки. В углах кабинетов стояли мешки. В них, вперемешку со служебными бумагами и прочими принадлежностями парламентской работы потом собрали конечности, внутренности, кровь и мозги женщин, работавших до конца. Грузовики и баржи увозили куда-то обезображенные голые трупы. Во дворах близлежащих домов продолжались расстрелы, но выстрелы раздавались всё реже. Лежавших вповалку патриотов уже накрывали целлофаном и поджигали, чтобы их невозможно было потом опознать. Оставшихся в живых защитников разыскивали по больницам и госпиталям и добивали.
Огромный казак лазил по чердакам и без конца менял дислокацию. Он ещё долго не мог смириться с мыслью, ЧТО ВОЙНА УЖЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ, и продолжал выискивать цель для своей винтовки.
Контуженный после близкого взрыва атаман лежал среди трупов, сложенных штабелями во дворе государственного учреждения. Через полузакрытые глаза он видел обнявшихся за плечи и танцевавших хануку будущих мэров и прочих руководителей освободившейся народной республики. На их звериных рылах отображалось неописуемое торжество. Они что-то пели на своем языке, приседали, топали ногами, разбрызгивая лужи крови русских мучеников.
Теряя сознание от боли, атаман вытащил припасенную для себя гранату, и, выдернув зубами чеку, катнул ее тихонько в сторону врага…
Но погиб атаман гораздо позже. Не от пули иерихоновца возле Белого дома и не найденным и добитым бейтаровцами в госпитале или каком- нибудь монастыре, как это было со многими другими. Избежал он и психиатрической лечебницы. И не язва согнула героя, когда лежал он за печкой в деревне Череватово под Дивеевым, и лечил ее стаканами чистого спирта. Не хорватский снайпер подсек его в Сербии, когда пел он полковую песню о Марусеньке, которая мыла в Одере белые ножки. Не подрубили его и омоновцы, когда он собирал средства на строительство храма Царю Николаю в Семеновке. Он прятался от них на кладбищах и во-время уезжал при появлении малейшей опасности. Хранил его Господь и когда Олег возглавлял деятельность монархического объединения казаков России - « Крест и Престол».
Погиб атаман ни за грош, взявшись с казаками охранять Варраввин монастырь московского патриархата. Почувствовав погибель, затосковал атаман, заметался. Не поняли его монахи, да и многие не разобрались, что атаману хотелось использовать трамплин – материальную базу монастыря для переселения казаков. Хотел он создать станицу, полк, да и двинуть на Москву, второй волной… Отбить Крест и Престол, встать за Русь…
Да Варравва его раскусил.
ЛАБИРИНТ МИНОТАВРА.
Холодные капли тяжело стекали по стенам подземного коридора. Черные дыры расходились в разные стороны. Пищали крысы. То там, то сям ржавые лесенки вели вверх. Но выход был наглухо заперт. Неподъемные колодезные крышки мрачно свидетельствовали: выхода нет.
Наташа уверенно вела измученных людей, ведь она – спелеолог со стажем. Будучи умным человеком, она не верила в благополучный исход обороны Белого дома и хотела сохранить людей для будущей борьбы. А может, просто спасала от смерти тех, кому была уготована участь пушечного мяса.
Душа и совесть группы, любимица университета, любимое и единственное чадо своих родителей, сейчас она не думала о себе. Наташа всегда была уверена, что жизнь ей дана не случайно, а для совершения чего-то самого главного, для чего родится человек на земле. И ее душа всегда искала это Главное, а сейчас она ясно ощущала: вот для этого она и рождена, для этого училась рукопашному бою, лазала по пещерам. Душа ее наполнялась силой и духом, которые она в себе и не подозревала. Именно они привели ее к Белому дому, заставили спасать свой народ, свою совесть. И именно эта вышеестественная сила духа дана была ей, чтобы выдержать нечеловеческие пытки и зверские насилия в опорном пункте московского отделения милиции, куда ее, буквально через несколько часов после спасения очередной группы попавших в западню людей, преданную, но никого не предавшую, затащили одетые в милицейскую форму существа из иного мира. Она бы легко отбилась от них, если бы не снайпер на чердаке. Этот работал по наводке, и знал, в кого и как стрелять. Иностранные журналисты, как зайцы, разбежались в разные стороны сразу после выстрела. Спасать раненую русскую? Нет, что вы! Мы сами ели ноги унесли. Да и не было там ничего такого, да и вообще, не для того мы сюда приехали. Пусть сами разбираются! – Наверное, такими мыслями и крепким спиртным иностранные журналисты отбивались потом от воспоминаний об улыбчивой, красивой и молодой русской девушке, хорошо разговаривавшей на английском, и радостно делившейся с ними своей небольшой победой – хоть горстка из двадцати тысяч заложенных душ спасена!...
Ее отец долго отыскивал тело дочери по моргам Москвы. Все они были забиты трупами молодых ребят и девушек, лежавших вповалку в три ряда. Наверное, и поэтому он не сразу узнал в этом истерзанном теле свою красавицу и гордость, свою надежду. Перед ним лежала поседевшая за одну ночь и превратившаяся в сорокалетнюю женщину его девятнадцатилетняя дочка. Следы пыток и насилий, огнестрельные ранения. От нее остались лишь стихи и фотографии. Она совершила свой подвиг, как и многие другие. Их даже никто не отпевал, так и сваливали в вырытые бульдозером котлованы, десятки тысяч закланных в жертву палачами русского народа, где- то за городом.
Патриарх предал анафеме «братоубийц», но после все же вручал награды победившему народному избраннику. В храмах московского патриархата продолжали возносить многолетия «властям и воинствам ея», а о русском народе, как всегда, благополучно забыли. Ведь, по логике нынешних церковников, всякая власть от Бога. Не забыли они получить и свои тридцать сребреников, в виде безпошлинной торговли. А народ этот русский, ну кто они такие? – Проклятые, церкви разрушали, царя своего убили, в храмы жертвуют мало, на новую иномарку иной раз не накопишь! Да и вообще, пускай уж покрепче созиждутся стены иерусалимские, тогда уж мы опять возложим на алтарь там тельцов! И медальку получим! – во какая красивая, шестиконечная!
… В белом величественном соборе стояло множество людей. Их было так много, что стоять им было негде уже. Они были мертвы, и ждали чего-то. Их некому было отпеть. Не было священника. И надежды ни на кого не было. Но все продолжали чего - то напряженно ожидать.
