известную Казахскую песню:
– ...кындыбыр скан, гупндэрэе скаван! – нечто не понятное хрипел он наверх. Музыкальное произведение, неизвестное даже фольклорным исполнителям Казахской песни, резало слух сидящим наверху.
– Отставить пение! – раздался в динамике залихвацкий призыв Швабрина, – Я те щас устрою чернобурку кларынды!
Бобров зажал рот ладонью и удивлённо уставился на изумлённого Абдижаппара Жанбырбекова.
– Бобр, ты что, я же здесь, – удивился Жан, – Но за песня спасип... Откуда знал?
– От степного верблюда! – сверкнул ровными белыми рядами зубов Сергей.
– ...или скажи там Жану – пусть, на хрен, переводит! – не унимался Швабрин, – Жан, чего он там спел? Мы же не знаем, может он только что всех нас на х** послал!
Жанбырбеков неуверенно взял в руки микрофон и пробормотал:
– Товарищ каптан-летнант, не, не послал! Он американцев послал! – ответил он, пожав худыми плечами, и добавил, обращаясь уже ко всем: – Я не знаю, вроде по Казахска пел, а ничего не понятн...
– После того, как он башкой врезался о пайолы, у него великое просветление наступило. Теперь он песни всех народов знает наизусть! – разрешил проблему Оськин.
– А-а, – протянул улыбчивый Казах и быстро почесал свои жёсткие, чернее Камчатской ночи, сверкающие глянцем короткие волосы.
– Кто бы говорил! – хмыкнул Сергей, вспомнив паровое колесо и несчастную голову Оськина, – Здесь теперь не только я стукнутый, так что, надеюсь, скоро и вы на разных языках запоёте!
Обсуждение музыкальной паузы пришлось прервать. Вот ведь и вправду говорят, горе не живёт в одиночку, а спит в обнимку с бедой. Не успели все облегчённо вздохнуть после последней встряски, как случилось новое происшествие…
"Пожар, пожар!" – снова раздался в голове Боброва скрежещущий, не похожий на человеческий голос. Через минуту, словно эхо, в динамике каштана зазвучал крик старшины команды:
– Машина – пульт, пожа-ар!! Горит углекислотный фильтр в гальюне пятого отсека!! Это не учения, масть вашу, всем проверить индивидуальные средства защиты дыхания и держать их наготове!!
Бобров не обратил почти никакого внимания на эту небольшую мистическую деталь – на голос в его голове, что проскрежетал всего за пару мгновений до сообщения о возгорании. Было не до этого. В ту секунду все мысли и мольбы были о том, чтобы все остались живы и проблема не переросла в глобальную...
Моряки бч-2 , натянув на лица ПДУ , загерметизировали свой отсек, сумев быстро и успешно локализовать это небольшое возгорание. Но какой ценой, пока ничего не было слышно... В пятый отсек был подан тяжёлый газ – фреон...
...О пожарах в лодке стоит сказать отдельно. Даже небольшое возгорание на подводном крейсере – вещь особенная и жутковатая. Пожары на открытом воздухе после сказанного могут показаться просто недостойными внимания мелочами. В замкнутом герметичном пространстве, даже при появлении небольшого огня или тления, помещение наполняется дымом в считанные секунды. И если вовремя не натянуть "намордник" – портативное дыхательное устройство, то тушить огонь тебе не придётся – отравление продуктами горения и летальный исход будут гарантированы. Поэтому моряки в лодке всегда ходят с небольшим красным бочонком на поясе – ПДУ. И даже когда ты ложишься спать, он рядом с тобой, этот маленький, болтающийся сбоку бочонок – твой друг и твой брат, благо, наполненное сухим озоном, твой верный хранитель – твоя жизнь, твой шанс... Правда, эта вещь может стать коварной, если не знать о ней некоторые маленькие, но вполне достойные внимания детали. Потому как вещь эта одноразовая, в полном смысле этого слова. Если привести её в действие, одев на лицо, затем снять и повторно одеть – то гарантирована для тебя, будет только смерть. Бывали и такие случаи на флоте. Так что, сняв с лица – держись до конца... одевать его больше нельзя...
МЮЗИКЛ С ВЫТЕКАЮЩИМИ ПОСЛЕДСТВИЯМИ.
Подводники были против зелёного змия.
(шутка сомнительнго содержания)
– Ура-а! – нестандартным приветствием отметил Жанбырбеков успешное пожаротушение в пятом отсеке, – Пожар локлиз... ва...
Но Бобров не дал ему договорить это иностранное слово, так труднопроизносимое для простого парня из степной глубинки. Он ловко вскочил на пайолы, выступающие перед паровым пультом и, используя их, как импровизированную сцену, торжественно провозгласил:
– Пацаны, наше чудесное везение нужно будет как-то обмыть! Не утонули, не сгорели, не взорвались... – кричал он, загибая пальцы, пока ладонь правой руки не превратилась в кулак.
– Нечем пока обмывать, – проворчал в ответ Оськин.
На что Жанбырбеков мгновенно отреагировал по-своему:
– Слущай, защем пить, лучше – петь! – его улыбка плавно расползлась до ушей, – Пет – это харащё – пит – это плохо! Мне нравится, как ты поёщь, карфан , спой щто-нибут!
– Бросаем квасить, прошлому – бой, и вот за штурвалом капитан другой! – сделал речитативом ироническую вставку младший трюмный Рюмин, за что получил крепкую затрещину от паровика. Внутри головы ушлого полторашника грохнул выстрел лопнувшей басовой струны.
– Мне и самому нравится, – уронил Бобров, не обращая внимания на только что произошедшую маленькую трагедию, – Вот только гитары нет! Она сейчас у наших доблестных слухачей. Они, видите ли, всей командой инструмент осваивают – грызут гранит музыкальной науки...
– Защем гитара? – вскинул брови Жан, – У тебя и так хорошо полущался!
– Точняк, не ломайся, спой нашу, про дембелей! – отвернувшись, подвёл итог спора Оськин и махнул рукой куда-то вдаль.
– Нет, я лучше вот эту... цыганскую...
– А я бы хотел другую... про за тех, кто в море! – наивно возразил Рюмин, хлопнув бардовыми веками серо-голубых, почти детских глаз.
– А я говорю – нашу, – Оськин резко стукнул кулаком по вентиляционной трубе и грозно посмотрел на обмякшего товарища: – Правильно я говорю, Рюмин? Ты ведь тоже хочешь "нашу"? – невинно обиженная труба, как будто воя от боли и досады, загудела в трагической минорной ноте "ля".
Пока Рюмин, пожимая плечами и вскидывая брови кверху, обдумывал целесообразность поддержки ужасного Олега, Бобров уже представлял совершенно постороннюю песенку:
– Слова Роберта Рождественского, музыка народная – Высокий забор...
– Ох, уморил... слова Роберта, понимаете ли, Рождественского! Это ж цыгане в таборе сочинили! – смеялась аудитория, не ведая ничего об истинном авторстве песни.
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ –
На-нэ, на-нэ-на-най!
На-нэ, на-нэ-на-най…
Пел он, изображая то ли какой-то сверхновый неведомый танец, то ли выполняя гимнастические упражнения.
– Это и есть слова? – Осторожно спросил Солнцев.
– Хорош нанэкать, песню дава-ай! – подавляя улыбку, вопил Оськин. Опустив голову и глядя в пол, он яростно хлопал над головой в ладоши. И все, подхватив инициативу самого опасного из турбинистов, стали скандировать и бить в ладоши:
– Пес-ню, пес-ню, пес-ню!
Но артист не обращал совершенно никакого внимания на неистовость зала. Он стойко донанэкал оригинальное вступление –
На-нэ –
На-нэ, на-нэ-на-най,
На-нэ, на-нэ, на-най...
И запел:
Я тебя хранил, я тебя берёг,
Словно драгоценную жемчужину,
Но приехал он и тебя увёз,
Навсегда увёз в страны южные...
Но приехал он и тебя увёз,
Навсегда увёз в страны южные...
Обожжённая прошедшей любовью, ранимая душа художника взвыла, и вязкая волна фатализма на время вытеснила из неё все не нужное, мешающее свободному творческому полёту. Впервые в жизни проклятое стеснение исчезло, словно дым от пожара в фильтрах тонкой очистки. А чего теперь было стесняться, если все, с улыбками до ушей, хором пели и хлопали в ладоши. Даже замученный "молодняк", забыв обо всём на свете, глядя снизу вверх и весело смеясь, подпевали "чуть охрипшими голосами":
Спрятал он тебя за резной забор,
Руки заковал в цепи прочные,
Но тебя выкраду, словно вор,
Поцелую вновь в губы сочные...
Спрячь за высоким забором девчонку -
Выкраду вместе с забором!
Незачем ей оставаться с тобою,
Лучше останется с вором...
– Лучше останется с вором! – повторно скандировал зал.
– Даёшь попури-и! Воскресенье!!
Сергей схватил в руки обломок толстой резиновой трубы и, изображая гитару, стал пританцовывать и бить по "струнам":
Забытую песню несёт ветерок,
В задумчивых травах звеня,
Напомнив, что есть на земле уголок,
Где радость любила меня...
Боже, как давно это было,
Помнит только мутной реки вода...
Через мгновение, под воздействием волшебной силы искусства, податливые молодые души помянули доброй морской песенкой даже врагов наших меньших, четверолапых подводников, в отличие от людей, никогда не отлынивающих от вы́ходов в море:
Крыса всегда крикнет – беда,
А значит – есть шанс на успех,
За это били крыс иногда,
Но при этом не так, чтоб всех...
...И поднят парус и поднят флаг -
Корабль сверкает весь,
И под восторженный шёпот зевак
Уходит в далёкий рейс...
И вахтенный крепко держал штурвал,
И волны к корме неслись,
И каждый матрос своё дело знал -
И не было в трюме крыс...
...Но сутки прочь и стоять не в мочь,
А ночью так тянет лечь...
Никто не слышал, как в эту ночь
В трюме открылась течь...
Дурачась, моряки танцевали и толкались в проходе, забыв на время о чёртовой временно́й субординации. Мысли о различии в пресловутых сроках службы на время улетучивались из молодых голов, растворяясь в горячем отсечном воздухе едкой призрачной дымкой... "Дух" толкал годка, а "карась", совсем забывшись, орал песню и подпрыгивал на месте. Не на шутку разошедшийся вокалист, дурачась, слегка стукнул резиновой трубой по голове кому-то из танцоров, и тут же импровизированный концерт нежданно закончился – в трюме, одновременно с ударом полстамиллиметрового патрубка по многогрешной голове Солнцева, что-то громко лопнуло, и раздался такой шум, что расслышать слов друг друга стало практически невозможно. В самое первое мгновение всем показалось, что от удара трубой взорвалась голова заместителя главного художника, но выйдя из ступора, ребята дружно бросились на громкий звук – увидеть, что же произошло в трюме. "Будет тебе ещё поступление воды... ха-ха-ха!!" – с ужасом вспомнил Бобров неприятный, скрежещущий голос в своей голове... Что это, сумасшествие или подсказка свыше? Вот невезенье, в этом походе всё идёт как-то не так! Да тут ещё эта песня... Парни заглянули в квадратное отверстие люка, ведущего в нижний мир тёмного и загадочного трюма, и не увидели там ничего, кроме... сплошного белого тумана. Последние строчки песни о море оказались на редкость пророческими; мириады мельчайших капель от брызг заполнили собой всё пространство нижней части отсека. Вода с ужасающим шипением и шумом Викторианского водопада вырывалась из неизвестного источника…
– Вот падла! – кричал во всё горло Оськин, отчаянно махая руками, – Скорее всего, вырвало шток клапана по забортной воде – там отверстие мизерное, а сделать ничего нельзя!!
Ликвидация поступления морской воды, которую так любили показывать по телевизору в программе Служу Советскому Союзу, теперь представилась
