Парадоксальная история России. Не очень серьёзные повести о русской жизни в 19 и 20 веке

за осуществление сего дерзкого проекта с железной дорогой, думал, что откроет движение между Петербургом и Павловском к октябрю прошлого года. Всё рассчитал, всё взвесил педантичный немец, – ан, как начали строить, тут-то и пошла потеха! Что надо, не подвозят, а чего не надо – сколько угодно; там, где нужно пять клиньев вбить, двумя обходятся, а там, где два достаточно, пять вбивают; вместо прямой линии – вкось выводят, а где надо кривую вывести, спрямляют, – к тому же, деньги стали исчезать неведомо куда. Вовсе измучился бедный немец, вешаться хотел, еле откачали. Но великим упорством всё-таки пустил дорогу, – однако лишь от Царского Села до Павловска, да и то на лошадиной тяге.
– Но позже была произведена проба с помощью паровой машины, – возразил полковник Верёвкин.
– Была, – охотно согласился Дудка, – и ввергла наших мужиков в глубокие раздумья: наш народ любит загадочные вещи. Я сам слышал, как два мужика рассуждали, сидя у насыпи и глядя на паровую машину:
«– Отчего эта машина едет? – Вестимо, от чего: от пару. – А баня? – Что, баня? – Ну, в бане пар, а она не едет. – Вот, дурак-то, – поставь баню на рельсы, и баня поедет!»
– Сей анекдот я уже слыхивал, – сказал Верёвкин.
– Да? Значит, от меня разошлось, – не смутился Дудка. – А вот уже и лес…
– Эй, стой! Останавливай! Тпру-у-у! – из леса выскочили два сторожа и схватили лошадь под узды. – Тута проезда нету.
– Ничего, господин полковник, сейчас я с ними разберусь, – шепнул Дудка и грозно заорал на сторожей: – Вы, что, болваны, не видите, кто едет?! Протрите глаза, сиволапые! Ну-ка в сторону! – и он треснул ближайшего мужика по шее.
Сторожа враз отскочили:
– Виноваты, ваше высокородие. Обознались, стало быть. Проезжайте с богом.
– Давай, – толкнул Дудка кучера и через несколько минут сказал полковнику: – С ними по-другому нельзя. Они пропустят и без крика, и без оплеухи, но тогда надо двугривенный дать. У них так, – кто кричит и дерётся, тот важный человек, пусть поскорее проезжает; а кто вежливо просит, с тем можно покочевряжиться и денег на водку вытребовать.
– С народом следует обходиться строго, но справедливо, – заметил полковник Верёвкин.
…На въезде в Царское Село он высадил штабс-капитана Дудку:
– Далее наши пути расходятся. В Павловск я не поеду, как я вам говорил.
– Я кого-нибудь ещё остановлю, – беспечно махнул рукой Дудка. – Весьма рад был нашему знакомству. Благодарствуйте и прощайте, – он откозырял полковнику.
– Прощайте, – приложил руку к козырьку Верёвкин и с облегчением вздохнул, когда капитан скрылся из виду.
– Погоняй, – приказал он кучеру. – Мы давно должны быть на даче обер-полицмейстера.
***
Дача петербургского обер-полицмейстера Сергея Александровича Кокошкина была построена и содержалась на широкую ногу. Всё, что изобретательный ум Запада придумал для комфортной и удобной жизни, сочеталось здесь с пышной роскошью Востока, –  опровергая тем самым утверждение о несовместимости этих частей света.
Приёмы, которые устраивались на даче, по праву считались одними из лучших в столице, а гуляния продолжались по несколько дней. В конюшнях обер-полицмейстера стояли породистые лошади ценою в десятки тысяч рублей; в каретном сарае не хватало места для новых экипажей, выписанных из Европы; содержались при даче и специально обученные возницы, умеющие с шиком прокатить хозяина по окрестностям Царского Села.
Петербургский обер-полицмейстер решительно ни в чём не ведал нужды, а причиной тому было его внимание к службе. Он давным-давно очистил своё ведомство от людей ненадёжных и сомнительных, то есть не умеющих или не желающих пользоваться своими полицейскими правами, как положено. Полицейская служба не только могла, но и должна была приносить доход, а тем, кто этого не понимал, не следовало ею заниматься. Служить за одно жалование способны лишь  вольнодумцы или дураки, – однако ни тем, ни другим было не место в полиции.
Система, созданная обер-полицмейстером, работала прекрасно, и государь был доволен. Однажды ему доложили, что Кокошкин сильно берет взятки. «Да, – отвечал  Николай Павлович, – но я сплю спокойно, зная, что он полицмейстером в Петербурге».
Сергей Александрович, действительно, всей душой радел о полицейских делах. Всем был памятен случай, когда у Синего моста, в самом центре столицы полицейский ограбил и убил прохожего. Некий молодой человек написал своему отцу про сей инцидент, присовокупив неуместные рассуждения об ответственности полиции перед обществом. Но поскольку Сергей Александрович был убеждён, что полиция должна знать всё, о чём пишут жители Петербурга, – для их же пользы, чтобы уберечь их от беды, – личные письма горожан вскрывались и прочитывались на почте полицейскими агентами. Получив сообщение о недопустимых высказываниях молодого человека, Сергей Александрович пришёл в ярость и потребовал виселицы для преступника, покусившегося на доброе имя полиции. Дерзкого юношу спасло от казни благородное происхождение, влияние отца и вмешательство графа Бенкендорфа, которому государь поручил заботиться об исполнении христианского долга милосердия в отношении даже закоренелых преступников. Виселица была заменена ссылкой, – к вящему неудовольствию Сергея Александровича, говорившего, что ещё никогда полиция не была так унижена.
…Подъехав к дому обер-полицмейстера, полковник Верёвкин застал его превосходительство в постели.
– Раньше трёх часов не встанут-с, – сказал лакей. – Всю ночь в карты играли-с, легли на рассвете.
– Доложи – дело государственное, – со значением произнёс Верёвкин.
Лакей переменился в лице и исчез во внутренних покоях дома. Минут через десять, запахивая халат, потягиваясь и позёвывая, вышел Кокошкин.
– А, господин полковник, – протянул он. – Как же, помню, у Петра Андреевича  Клейнмихеля виделись. Что за надобность привела вас сюда в столь ранний час?
– Прошу меня простить, ваше превосходительство, но дело срочное, не терпящее отлагательства. Сегодня поутру, проезжая через Сенатскую площадь, государь обнаружил, что памятник Петру Великому исчез со своего постамента. Учитывая щекотливый, я бы сказал, политический характер происшествия, государь поручил графу Бенкендорфу заняться расследованием совместно с вверенной вашему попечению полицией. Граф направил меня к вам, дабы вы незамедлительно подключились к следствию.
– Исчез? – обер-полицмейстер изумлённо поглядел на Верёвкина. – Медный всадник исчёз?
– Точно так. Отсутствует на месте.
– Ах, воры, ах, прохвосты! – вскричал Кокошкин. – Ну, что за народ, скажите на милость, – всё тащат, всё! Медный всадник-то зачем им понадобился?
– Не могу знать. Государь распорядился в наикратчайшее время найти и вернуть на постамент.
– Ах, негодяи, ах, мерзавцы! – схватился за голову полицмейстер. – Едем, голубчик, сей же момент едем. Эй, люди, одеваться мне, живо! И пусть заложат карету!
– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, у меня коляска, можем в ней поехать, – сказал Верёвкин.
– В своей коляске сами езжайте, – обиделся обер-полицмейстер. – Что же я с вами поеду, будто арестант…
***  
Штабс-капитан Дудка изрядно поплутал по павловским дачам, прежде чем нашёл маленький деревянный домишко Иоганна Христофоровича Шлиппенбаха, – полунемца, полушведа, осевшего в России. Шлиппенбах копался в садике, где с необыкновенной аккуратностью были устроены цветники, дорожки и даже две крошечные беседки, имевшие надписи на немецком языке о приятности тихих радостей на свежем воздухе.
– Ваше благородие! – крикнул от калитки Дудка. – Я к вам!
– Чем могу служить? – Шлиппенбах выпрямился и взглянул на него.
– Не узнаете? А мы с вами встречались, когда вы заседали в Комиссии по выработке нового устава гарнизонных войск.
– Да, да, да! – расплылся в улыбке Иоганн Христофорович. – Я вас помнить. Вы…
– Штабс-капитан Дудка. Помните, стало быть, как мы отмечали окончание работы?
– Ой-ой-ой, господин штабс-капитан, вы тогда очень… как это русское слово… шалить! – погрозил ему пальцем Шлиппенбах. – Вы большой… как это…  проказник.
– Всякое бывало, – согласился Дудка. – А я за вами, нам снова нужна ваша помощь.
– Ах, так! – Шлиппенбах снял кожаный передник и перчатки. – Чем могу вам приятно услужить?
– Как человек ученый, много знающий и в то же время состоявший на военной службе, хотя и в штабах, вы призваны ныне для наиважнейшего дела. Это я вам передаю слова графа Ростовцева, который заведует у нас отделом военно-учебных заведений, – улыбнулся Дудка и зашептал, оглядываясь по сторонам, будто сообщал великую тайну: –  Больше вам скажу, – сам великий князь Михаил Павлович, который является, как вам известно, шефом Кадетского корпуса, выразил свою живейшую заинтересованность в этом деле и повелел тотчас вызвать вас в Петербург.
– Боже мой! – воскликнул Иоганн Христофорович. – Амалия! Амалия! Моя дорогая, где ты? – позвал он по-немецки жену. – Принеси мне умыться и приготовь парадный сюртук и панталоны.
– Что же это за дело? – спросил он затем у Дудки.
– Мы готовимся отпраздновать двадцать пятую годовщину войны с Наполеоном, а между тем, – я опять передаю вам слова графа Ростовцева – в наших учебных заведениях молодое поколение изучает историю бог знает по каким книгам, в которых российская древность бывает представлена не то что в искаженном, но во вредном виде для воспитания чувства патриотизма. Вам, господин Шлиппенбах, поручено исправить сии недочёты, то есть составить книгу по истории России, по которой можно будет обучать юношество, но которую, однако, можно представить и как специальное издание, посвященное войне 1812 года, –  скороговоркой выпалил Дудка.
– Мой Бог! – всплеснул руками Иоганн Христофорович. – Но как мне это успеть, даже если торопиться очень быстро? А мой русский язык, – он недостаточно хорош, чтобы писать книгу…
– Не беспокойтесь, граф Ростовцев всё предусмотрел. Для обработки текста в плане особенностей русской грамматики к вам будет прикомандирован известнейший журналист Фаддей Булгарин, – ну, тот, который «Северную пчелу» выпускает. Не читали его книжонки? Нет?.. Я, признаться, и сам не читал, но одна моя знакомая дама от них без ума, особенно от «Приключений в двадцать девятом веке». Мерзавец, но талантливый, книги «на ура» расходятся, – покойный Пушкин очень ему завидовал. А я бы этого Фаддея вздёрнул, ей-богу, – он, подлец, воевал против нас в «Русском легионе» Наполеона, – Дудка крякнул и подкрутил ус. – Начальство, однако, его ценит, и перо у него бойкое, – так что лучшего соавтора вам не сыскать.
– Но отчего выбор пал на моя персона? – недоумевал Иоганн Христофорович. – Разве в России мало есть умных профессоров?
– Профессора – люди штатские, господин Шлиппенбах. Чёрт его знает, что от них ожидать! А вы человек, как-никак, военный. К тому же, состоите в родстве с графом Карлом Робертовичем Нессельроде, нашим вице-канцлером, которому государь безгранично доверяет.
– О, в очень, в очень дальнем родстве! – возразил Иоганн Христофорович.
– Мне бы такое «очень дальнее родство», так я не мотался бы по всей России, – пробурчал Дудка.
– Что?
– Нет, ничего… Будьте любезны поспешать, господин Шлиппенбах, – нас