печенье, пирожки, лососину, буженину, холодную телятину, большой графин с водкой и графинчик с карамельным ликером. Приборы и чашки ставить было уже негде, поэтому их разместили на одном из письменных столов, попросили извинения за неудобство и предложили закусить и выпить «покамест» – что, интересно, означает «покамест», подумал Иоганн Христофорович.
Ждать пришлось долго: часы пробили одиннадцать, двенадцать, час, два, – и только в третьем часу пополудни в комнату вошел улыбающийся граф Ростовцев, а вместе с ним господин приятной внешности с бакенбардами на пухлых щеках.
– А, вы уже здесь! Вот что значит немецкая пунктуальность! – воскликнул граф, подавая руку Шлиппенбаху. – Очень рад вас видеть. Позвольте представить нашего известного писателя и журналиста, острейшее перо России Фаддея Венедиктовича Булгарина.
– Очень рад, – сказал Иоганн Христофорович, здороваясь с Булгариным.
– Я счастлив, что судьба свела меня с вами, – ответил Фаддей Венедиктович. – Слухи о вашей учёности давно будоражат нашу северную столицу. Мы с нетерпением ждали вашего приезда.
– О, я не полагал, что есть знаменит, – с недоумением проговорил Шлиппенбах. – Мне казалось, меня мало знают в Петербурге.
– Помилуйте, Иоганн Христофорович, вас все знают! – вскричал Булгарин. – Когда я собирался сюда, мне жена прямо так и сказала: «Как я тебе завидую, что ты увидишь нашу знаменитость, нашего несравненного Иоганна Христофоровича Шлиппенбаха. Как бы я хотела посмотреть на него хотя бы одним глазком»
– Вот и отлично, что вы наконец познакомились, – произнёс довольный граф. – Надеюсь, вы станете приятелями, и это поможет тому делу, ради которого я вас позвал. Господа, вам предстоит в наикратчайший срок создать произведение, достойное вашего гения. Близится годовщина Бородинской баталии, знаменательного события в славной войне 1812 года, которую государь повелел именовать Отечественной. К этой дате приурочено множество различных начинаний, – между тем, мы не имеем произведения, в котором подвиг российского народа, объединившегося в священном порыве вокруг царя во имя спасения Отечества, получил бы должное описание; равно как и иные подвиги, коим несть числа в нашей истории, не получили до сих пор надлежащей огласки в книгах, потребных широкой читательской публике, но особливо – в пригодных для воспитания юношества в духе патриотизма. Великий князь Михаил Павлович изъявил крайнюю озабоченность этим обстоятельством и довёл своё мнение до государя, который полностью согласился с ним и повелел восполнить сей досадный пробел.
Господа, вы должны сделать это! Ваши глубокие познания, Иоганн Христофорович, и ваше талантливейшее перо, Фаддей Венедиктович, обязаны объединиться, дабы сотворить шедевр исторической мысли, однако же облечённый в простую, доступную для обучения юношества форму. Сам государь, – граф указал на портрет на стене, – придаёт этому важное значение. В наш век легкомыслия и вольнодумства необходимо с детских лет прививать подрастающему поколению уважение к Отечеству, к помазаннику божьему, призванному управлять им, к нашим традициям, которые утверждались сотни лет.
Господа, я убеждён, что вы оправдаете высокое доверие государя. Я верю в вас, господа, – граф оглядел вытянувшихся перед ним Шлиппенбаха и Булгарина. – Засим, я вас оставляю. В самое ближайшее время вы получите подробный план вашей работы. Трудитесь, вам никто не будет мешать, – напротив, вам окажут всю необходимую помощь.
Он коротко поклонился и вышел.
– Да, попали мы с вами, как куры в ощип, – протянул Булгарин, едва за графом закрылась дверь. – Одно хорошо – платят прилично. Вы уже получили жалование?
– Так есть, – кивнул Иоганн Христофорович.
– Сколько?
– Это не тема для разговора.
– Экий вы скрытный!.. Однако дело нам предстоит тяжелое: история-то российская, она ведь и так, и эдак может быть истолкована, а нам нужно попасть в копеечку. Вот господин Кукольник сочинил про 1812 год пьесу «Рука Всевышнего Отечество спасла». Была поставлена на сцене Александринки в бенефис известного актёра Каратыгина и одобрена государем-императором. Кукольнику слава, почёт и деньги, – как бы и нам таким образом книгу сочинить.
– Я привык иметь опору на истину, – сказал Иоганн Христофорович.
– Эх, господин Шлиппенбах, истин много, а нам надо выбрать одну, – из которой можно сапоги сшить, – возразил Булгарин. – О, я смотрю у вас тут водочка и закуски! Вы позволите?.. А то когда ещё обед принесут…
***
Решив искать следы кражи в высших кругах петербургского общества, Кокошкин и Верёвкин оказались в затруднительном положении. С простонародьем было проще: подозреваемому можно было пригрозить поркой и тюрьмой, накричать на него, побить, в конце концов, – но как быть с человеком, занимавшим видное положение в обществе? Такие способы здесь явно не годились: иные из тех, кого можно было заподозрить в краже, сами, пожалуй, накричали бы на обер-полицмейстера и полковника и пригрозили тюрьмой, – разве что не побили бы, да и то…
Как быть, если подозреваемый в краже имел влияние и власть, – как с ним обходиться?.. И тут Верёвкину пришла в голову отличная идея: «А не поехать ли нам к Клеопатре Петровне?» – сказал он. «Голова», – подумал Кокошкин, с уважением глядя на него, и тут же согласился на это предложение.
Клеопатра Петровна Клейнмихель, жена государева любимца, не зря носила имя египетской царицы, – она заправляла многими делами в России не только ничуть не хуже, чем её великая тезка в своё время в Египте, но, без сомнения, даже лучше. Клеопатру Египетскую сгубила женская слабость к любви и невнимание к делам государства, а Клеопатра Петровна Клейнмихель была настоящим государственным деятелем. Все знали, например, что её муж не берёт взятки, и это было большой редкостью, – в России было только четыре высших чиновника, не принимавших подношений: во-первых, губернатор Писарев, совершенно охладевший к жизни и, к тому же, самый богатый из всех губернаторов; во-вторых, Муравьев, входивший когда-то в мятежное общество, которое подняло мятеж при восхождении государя на престол, прощенный Николаем Павловичем и зарёкшийся с тех пор как-либо нарушать закон; в-третьих, Радищев, сын небезызвестного сочинителя и вольнодумца, воспитанный в духе идеализма. Четвёртым был Пётр Андреевич Клейнмихель, который по роду своей деятельности имел отношение к большим деньгам, но даже не знал, как выглядят денежные знаки.
Вокруг Петра Андреевича кормились сотни людей, его состояние тоже неуклонно росло, – однако он не представлял, каким образом богатели все эти люди и он сам. Зато его жена очень хорошо знала, как действует существующая в России система, и прекрасно разбиралась в её особенностях. На Западе государство со времен Перикла и Катона держалось на законе; находились, разумеется, нарушители закона, но это исключение лишь подтверждало общее правило. Для России законы были гибелью – непредсказуемое течение русской жизни не поддавалось законной регламентации Когда князья, цари или императоры пытались заключить эту реку со всеми её подводными потоками и неожиданными устремлениями в гранитные берега законов, то либо вода в реке начинала иссякать, либо река рушила и сносила ограждения.
Каждый русский человек понимал, что не нарушив ни одного закона, в России прожить нельзя, поэтому когда к власти приходил правитель, требовавший неукоснительного соблюдения законов, во всех слоях народа слышались стоны и мольбы об избавлении. Некоторые из правителей оставались глухи к этим мольбам и, пытаясь, всё-таки, заставить русских людей исполнять законы, прибегали к двум испытанным методам: во-первых, создавали новые законы, призванные дополнить и расширить старые, а во-вторых, назначали новых исполнителей и контролёров, которые должны были следить за прежними исполнителями и контролёрами. Беда, если такими новыми исполнителями становились выходцы с Запада, – они, всерьёз полагая, что Россия должна жить по закону, причиняли страшный вред стране. Но по счастью, в большинстве случаев на место старых русских контролёров приходили пусть и новые, однако тоже русские контролёры. Впитав с молоком матери убеждение в том, что в России по закону жить невозможно, подкрепив это убеждение собственным жизненным опытом и будучи по характеру людьми вовсе не злыми, русские контролёры легко допускали нарушения законов, но, конечно, не без выгоды для себя. Такие отношения всех устраивали, – ведь если бы контролёры не брали мзду, то есть всегда и во всём требовали исполнения законов, жизнь в России прекратилась бы.
Клеопатра Петровна прекрасно осознавала это, и по сей причине дела её мужа шли превосходно: она знала, сколько с кого и по какому случаю взять, чтобы дело не застопорилось. Оставаясь в полном неведении относительно тайных пружин своего успеха, Петр Андреевич Клейнмихель приписывал эту заслугу исключительно себе и говорил об усердии, которое всё превозмогает. Государь также был доволен Петром Андреевичем и ставил его за образец для прочих чиновников, – правда, была ещё одна причина расположения Николая Павловича к Клейнмихелю.
Государь был неравнодушен к женскому полу: пышные плечи, роскошная грудь, кокетливо вздёрнутая головка, влажный и томный взгляд вызывали у него волнение в сердце. Будучи примерным семьянином и заботливым отцом, Николай Павлович не видел в то же время ничего зазорного в ухаживании за девицами и дамами, – и даже в интимной близости с ними не усматривал большого греха. В свою очередь, особы, удостоенные его вниманием, также не видели греха в близости с царём, – более того, отказ от неё вызывал возмущение не только Николая Павловича, но и близких дамы или девицы, удостоенной его вниманием. Помимо того, что внимание государя уже само по себе возвышало в свете избранную им женщину, её отец, братья или муж получали награды, продвижение по службе и прочие царские милости.
Государь заботился и о детях, рождённых его любовницами, – многие из них удостаивались титулов и званий, им выделялось состояние, а некоторые из них определялись на воспитание в семьи приближенных царских сановников. Клеопатра Петровна Клейнмихель была известна в высшем свете как усыновительница незаконнорождённых отпрысков его императорского величества: всего в семье Клейнмихелей было семеро детей, что придавало дополнительный вес супругам в петербургском обществе.
…Клеопатра Петровна встретила Кокошкина и Верёвкина так, будто давно ждала.
– Мы с господином обер-полицмейстером приехала к вам, чтобы засвидетельствовать своё почтение и выразить… – начал было Верёвкин заготовлённую речь, целую ручку Клеопатре Петровне.
– Знаю, знаю, украли Медного всадника! Что за времена, что за нравы! – оборвала его Клеопатра Петровна, выдёргивая руку и наскоро подставляя её для поцелуя Кокошкину. – А всё Пушкин с его пагубным влиянием: от Пушкина все беды России – и воровство, и пьянство, и разврат. Как его терпел наш государь, не понимаю, – Николай Павлович это ангел, просто ангел! – но порядочные люди Пушкина не любили и не могли любить. Некоторые считали его возмутительные выходки
