Парадоксальная история России. Не очень серьёзные повести о русской жизни в 19 и 20 веке

почесал в затылке. – А как же она движется?
– Механизм в ней есть, должно быть, – ответил мастеровой и покосился на шофёра. Тот сидел, как истукан, и глазом не вёл; тогда мастеровой добавил: – Как у швейной машинки.
– Ишь ты, – повторил разносчик. – А кто её крутит, механизму эту?
Мастеровой снова взглянул на шофёра, но тот по-прежнему был недвижен и нем. Мастеровой кашлянул и сказал:
– Это так просто не объяснишь. Загадка науки.
– На керосине он ездит, – опять вмешался чиновник. – Паровоз на угле, а этот – на керосине.
– И не горит? Вот это да! – поразился разносчик. – Загадка науки, – повторил он понравившееся ему выражение.
Георг с восторгом вслушивался в этот разговор, но его спутница поморщилась.
– Садитесь, герр Шварценберг, – она указала ему место на заднем сидении. – Вам-то, без сомнения, известно, что такое автомобиль.
– Да, без сомнения, – подтвердил Георг. – Герр Бенц, который придумал это средство движения, есть далёкий родственник моего отца.
– Слыхал? – мастеровой подтолкнул в бок разносчика. – Немцы придумали.
– Хитрая нация, – с уважением протянул разносчик.
– Но вы весьма богаты, фрейлин Елена,  – сказал Георг. – Автомобиль это очень-очень дорогая вещь.
– Он принадлежит фон Кулебякину. Поехали, мы опаздываем, – обратилась она к шофёру. – В Петровский парк.
Шофёр надел очки и включил зажигание; автомобиль заревел, затрясся, выпустил облако едкого дыма и поехал.
– Техника будущего, – с почтением проговорил старый чиновник.
– Матерь Божия! – воскликнул перепуганный молодой разносчик. Мастеровой засмеялся.
С другой стороны улицы к ним подбежали два господина, по виду служащие средней руки, один высокий, другой низкий, в одинаковых шляпах-котелках.
– Куда они поехали? – закричал высокий, указывая на удаляющийся автомобиль.
– В Петровский парк, кажись, – ответил мастеровой, бросив быстрый взгляд на этих господ
– Не догоним! – отчаянно просипел низкий. – Всё пропало.
– Обязательно догоним, – сказал высокий. – Извозчик, извозчик! – вскочив вместе с низким в подъехавшую пролётку, он толкнул извозчика в ватную спину. – Гони в Петровский парк!
– Далековато, господин хороший, – заупрямился извозчик, – на водку накинете?
– Накинем, – пообещал высокий. – Гони!
– Давай-ка, парень, сматываться отсюда, – шепнул мастеровой разносчику. – Эти двое из охранки, здесь политикой пахнет.
– Господи! – разносчик поддернул свой лоток и быстро зашагал к Охотному ряду. Мастеровой надвинул картуз на глаза и скрылся в переулке.
…Автомобиль ехал по Тверской между роскошными экипажами с разодетыми кучерами, дожидавшимися своих хозяев около зеркальных витрин дорогих магазинов. Лошади испуганно косились на ревущее механическое чудовище и недовольно фыркали. На Тверскую площадь со стороны Столешникова переулка вдруг выехала подвода, доверху нагруженная банными вениками и мочалками. Молодая кобылка, запряжённая в подводу, была, наверное, недавно взята из деревни: при виде автомобиля она дрогнула всем телом, заржала и поднялась на дыбы. Оглобля сломалась, пристяжь лопнула; телега повалилась на бок и из неё посыпались веники и мочала; возница свалился наземь. Автомобиль остановился перед этим препятствием.
– Куда прёшь?! Куда прёшь?! – от дома генерал-губернатора к подводе уже бежал громадный городовой. – А вы что здесь катаетесь? Нашли место! – крикнул он на ходу шофёру, Шварценбергу и Елене. – Чьё авто?
– Фон Кулебякина, – ответила Елена.
– А-а-а, – с уважением протянул городовой. – Ну всё равно, проезжайте живее, нельзя тут… А ты, сиволапый, куда выехал? Где здесь баня? – яростно зашипел он на возницу, с трудом  поднявшегося с земли и потирающего спину, – и наотмашь ударил его по уху. Возница покачнулся, но устоял на ногах. – Дурак! – городовой ударил его ещё и по лбу. – Быстро собирай свои мочалки с вениками, и чтобы через минуту я тебя не видел. А не то в участок заберу, там с тобой поговорят… Ну, чего вы стоите, езжайте! – недовольно сказал он сидящим в автомобиле.
Шофёр нажал на педаль газа, автомобиль снова выпустил облако дыма и тронулся с места.
– Он его бил? – изумлённо спросил Шварценберг, кивнув на городового и возницу.
– Разве вам неизвестно, что полиция в России дерётся? – в свою очередь спросила Елена.
– Да, мне об этом сообщали, но своими личными глазами я наблюдаю это в первый раз, – отозвался Шварценберг. – Сегодня утренним часом я производил запись в дневнике…
– Вот вы и увидели, как полиция дерётся, – перебила его Елена.
– О, да, – Шварценберг покачал головой и не решился продолжить этот разговор.
…Автомобиль проезжал через Страстную площадь.
– Какое странное сооружение, – Шварценберг показал на Страстной монастырь. – Когда я ехал от вокзала с чемоданами, с которым поезд привёз меня из Германии, я решил, что это городская ратуша. Как сильно я удивлялся, что это монастырь в самом деле.
– Нечему удивляться, – в России церковь всегда была государственным учреждением. На низшем уровне среди попов встречаются служители божии, но наверху все служат государству, – искоса поглядев на Шварценберга, сказала Елена.  – У вас в Германии не так.
– Да, у нас не так… А, Пушкин! – восторженно воскликнул Шварценберг, когда слева проплыл памятник поэту. – Гений русской литературы. У меня в памяти есть его прекрасные строки: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда…».
– Птичка божия не знает, – с непонятным выражением повторила Елена. – А Пушкиным я бы на вашем месте не восторгалась. Оды царям писал и погиб от половой распущенности, – вдруг прибавила она.
– Пушкин? – Георг так удивился, что открыл рот.
– Да, Пушкин. В молодости он три раза сифилисом болел и даже стихи об этом сочинил, – холодно отрезала Елена. – Всю жизнь нечестно вёл себя с женщинами, оставлял их с детьми, а когда сам женился, стал требовать от своей жены верности. А она любила другого, и он её любил. Мне эту историю рассказала моя бабушка, а она слышала её от своей мамы, жившей тогда в Петербурге. Возлюбленным Натальи Гончаровой, жены Пушкина, был Пётр Ланской, офицер кавалергардского полка. Он страдал, видя, как плохо живётся Наталье в браке, как Пушкин изменяет ей, и поэтому устроил дуэль Пушкина со своим другом Жоржем Дантесом, сослуживцем по полку. Не буду вам пересказывать всю интригу, там не всё было честно, но Ланского можно извинить, – ведь он по-настоящему любил Наталью и желал с неё соединиться. После смерти Пушкина они поженились и счастливо жили почти тридцать лет, Наталья родила Ланскому трёх дочерей.
– Вы меня поразили такой новостью, я это стараюсь хорошо запомнить, – сказал Георг, жалея, что не взял свою записную книжку.
– Одно можно сказать в оправдание Пушкина, – он хорошо знал русский народ и не боялся называть его «стадом», – глаза Елены блеснули сталью. – Вот как он написал:

«К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич».

Всё остальное в поэзии Пушкина – пошло или ложно, а это сильно сказано. Впрочем, у другого нашего поэта, Лермонтова, сказано ещё более резко:

«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ».

Это было написано в 1841 году, но кажется, что Лермонтов написал это сейчас. Действительно, немытая Россия, действительно, страна господ и рабов… «Нация рабов – сверху донизу все рабы», – так сказал Чернышевский. Вы не слышали о нём? – Елена посмотрела на Георга, он покачал головой. – Наивный мечтатель, в чём-то опасный; звал народ к бунту, а что может быть страшнее бунта рабов? Прежде чем призывать народ к активным действиям, надо избавить его от рабской психологии. Чехов, – ну о нём-то вы слышали, его можно поставить в один ряд с Толстым и Достоевским, – Чехов писал, что по капле выдавливал из себя раба, – сколь же капель надо выдавить из русского народа, чтобы из него вышло рабство! А наше государство мешает этому и вместо того чтобы помочь народу избавиться от рабства, поддерживает у нас рабское сознание.
– Вы поразили меня больше прежнего! – вскричал Георг. – Вы русская, из благородной дворянской семьи, ваши предки многие сотни лет обороняли Россию с мечом в руке, но вы ругаете свою державу, будто вы её враг.
– Я враг этой державы, – Елена выделила «этой». – Эта держава мне противна. Я не хочу жить в стране господ и рабов, в стране немытого стада… Но мы поговорим об этом позже, после того как фон Кулебякин объяснит нашу позицию и скажет, чего мы хотим от вас.
– Я должен сделать вам признание: я не совсем хорошо понимаю, зачем вы везёте меня к этому господину, – Георг вопросительно посмотрел на Елену.
– Он вам всё объяснит, – сказала она и отвернулась от Шварценберга…
Автомобиль проехал Триумфальные ворота, – Георг отметил про себя, что они опять-таки выполнены в римском стиле, и вместо русских солдат 1812 года на них изображены римские солдаты, – и выехал на Петербургское шоссе. С двух сторон здесь стояли красивые дачные дома; минут через десять Георг увидел справа большой ресторанный павильон, на котором была вывеска «Яръ», дальше начинался парк. Невдалеке был виден дворец, чем-то похожий на боковой флигель дворца Сан-Суси в Потсдаме, но выше него; не доезжая до дворца, автомобиль свернул на широкую боковую аллею парка, проехал мимо пруда и встал около кофейни.
– Приехали, – сказала Елена, указывая Георгу на кофейню. – Фон Кулебякин вас ждёт. Он сидит за третьим столиком от входа, у окна.
– А вы разве не будете пребывать при этом разговоре? – спросил Георг.
– Нет, я еду на ипподром, он рядом. Моя Сюзи, моя лошадь, ждёт меня, я должна сделать выездку, – Елена повела взглядом на свой верховой костюм. – Позже шофёр заедет за вами и отвезёт обратно в «Националь».
– Но я, однако, не теряю надежду увидеть вас, – сказал Георг.
– Мы увидимся, но позже, не сегодня. После разговора с фон Кулебякиным вы всё поймёте, – загадочно произнесла Елена и тронула шофёра за плечо. Автомобиль дёрнулся, окутался дымом и уехал.
Георг пожал плечами и пошёл в кофейню. Едва он скрылся за дверью, к кофейне подкатила пролётка и с неё спрыгнули два господина в одинаковых шляпах-котелках, один высокий, другой – низкий.
– Успели! Здесь он, миленький, никуда не делся! – радостно воскликнул высокий. – Я видел, как он в дверь вошёл.
– А мамзель? – спросил низкий. – Её мы упустили.
– За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, – возразил высокий. – Бог с нею, для нас главное – этот немец. Пошли.
– Эй, господа хорошие, а платить кто будет? – извозчик схватил низкого господина за воротник.
– Я тебе заплачу, орясина, – высокий господин вывернул руку извозчика так, что тот вскрикнул. –  Мы из охранного, – со значением сказал высокий и показал жетон.
– В такую даль задарма отвёз, – извозчик выругался.
– Но-но, полегче, а то пожалеешь, – поправляя воротник, сказал низкий. – Хочешь разрешения на извоз лишиться?
– Тьфу, – плюнул извозчик и дёрнул за поводья лошади.
***
Оставив пальто и шляпу суровому бородатому швейцару, Георг вошёл в зал и огляделся.  За одним из столов очень худой господин с очень полной женой и тремя пухлыми детьми пили кофе и ели пирожные. За третьим столиком от входа, с бутылкой сельтерской воды сидел мужчина в простой