Парадоксальная история России. Не очень серьёзные повести о русской жизни в 19 и 20 веке

Впрочем, при тщательном анализе русской души это легко объяснимо: с одной стороны, здесь проступает всё та же рабская сущность, от которой русским еще очень долго предстоит избавляться, – ведь рабы зачастую любят жестокого господина больше, чем доброго. С другой стороны, тут видна неорганизованность русского характера, склонность русских к анархии и отрицания всяческого порядка, что в высокой степени присуще, как мы знаем из этнографии, народам, ещё не вступившим на порог цивилизации.
Говорят, что любовь и ненависть идут рука об руку, – это в высшей степени справедливо применительно к русскому народу, причём, как в отношении самого его, так и в его отношении ко всему на свете. В целом, чем больше я живу в России, тем более чувствую иррациональное, жутковатое, непреодолимое обаяние этого народа. Русских можно любить или ненавидеть, но к ним нельзя относиться равнодушно».
***
Поставив точку, Георг откинулся на спинку стула и с хрустом потянулся. Четыре с половиной тетради с описанием России – это было, ей-богу, не так уж плохо! Он мог собой гордиться и надеялся, что и его отец будет гордиться им.
Вдруг раздался стук в дверь.
– Wie lange kann ich warten? Wo ist Ihre deutsche Pünktlichkeit, Herr Schwarzenberg? – раздался недовольный женский голос.
– Entschuldigen Sie, bitte! – испуганно вскричал Георг, поспешно вскочив со стула и хватаясь за верхнюю одежду. – Ich schwöre, das wird nicht wieder vorkommen!
– Ich werde warten, aber das ist das letzte Mal, – отчеканил женский голос.
– Ja, ja, natürlich! Das ist das letzte Mal. Ich schwöre, – ответил Георг, торопливо одеваясь.
…Внизу у подъезда гостиницы стоял автомобиль с невозмутимым шофёром. В этот раз возле автомобиля никого не было, если не считать двух почтальонов, высокого и низкого, пивших сбитень, который продавала баба в плюшевой кацавейке и грубом шерстяном платке.
– Налей-ка ещё по стаканчику, – сказал высокий, бросив бабе медяк.
– Пейте, родимые, пейте, – отвечала баба, вставая с бидона, на котором она сидела, чтобы сохранить тепло сбитня, и наливая ковшиком сбитень в стаканы. – Никак вы с похмелья?
– Угу, – буркнул высокий, следя краем глаза за автомобилем.
– Я давеча своего зятя, Георгия, тоже сбитнем отпаивала. У своей двоюродной сестры гулял на свадьбе Георгий-то, – сообщила баба. – Сестра на Шаболовке замуж вышла, – а вы знаете, какие они, шаболовские? Начнут пить, не остановишь, а как разгуляются, гудёж идёт от Якиманки до Донского монастыря. Бывает, что за Калужскую заставу переваливает, – и тут уж не приведи господи! За Калужской заставой на земле выпуклость есть, колдовское место, – кто на него встанет, того вверх так и засасывает, норовит прямо в небо кинуть. Еле спасли Георгия-то: он на пятую ночь гуляния оказался на этой самой выпуклости; хорошо, что Маланья моя, – его, стало быть, жена, – хватилась. Гляжу, говорит, стоит он на этой самой выпуклости, лицо к небу поднял, а руки назад отставил, будто прыгнуть хочет. Ну, беда! Хорошо, говорит, что  я его перекрестила, да сходную молитву прочла. Опомнился он, да как завоет: «Зачем, де, ты мне помешала? Я мог к звёздам улететь, а ты меня на постылую землю вернула». Запил после этого пуще прежнего, – вот только давеча и вернулись они, а Георгий и поныне в себя не пришёл.
– Бывает, – сказал низкий почтальон, чтобы поддержать разговор.
– А вы, гляжу, по почтовой части? – продолжала баба, которая была рада, что есть с кем поговорить. – Другой мой зять, муж Аграфены, Андреем зовут, тоже по почтовому ведомству служит. Он телеграфист и страсть, какой умный! «Знаете, мамаша, – это он мне говорит, – знаете, мамаша, грядущее человечества соединено с невиданными доселе достижениями. Фтомобили, лисапеды, еропланы и даже дирижбандили – ничто по сравнению с тем, что будет впереди. Возьмите, к примеру, беспроводной телеграф, – можете ли вы себе, мамаша, представить, чтобы слова разлетались по воздуху строго в определённом направлении? И главное, никаких преград для них не имеется, – хошь, сквозь стенку пройдут, хошь, сквозь человеческую фигуру. Вот мы теперича ведём с вами этот разговор, а могёт быть, что в эту самую минуту царь имеет важную беседу с каким-нибудь своим министром, и их слова сейчас сквозь нас проходят». «Да разве можно, Андрюшенька, – отвечаю ему, – чтобы царские слова сквозь нас проходили? И через какие же части тела они проходят? Через голову, грудь, или через какие иные телесные принадлежности?». «А это, мамаша, не имеет значения. Вот какие телесные принадлежности попадутся им по пути, через те они и пройдут».
– Эй, бабка, ты чего мелешь чепуху? – одёрнул её высокий почтальон. – Чушь несёшь, да ещё против власти! По-твоему, государственные слова через такие части тела идут, что и сказать срамно? Да тебя вместе с твоим зятем надо в каторгу отправить! Ишь ты, революционерка!
– Ой, миленький мой, да какая же я революционерка?! Ну, сболтнула по глупости, – наше дело бабье, волос долог, да ум короток, – запричитала баба. – Не губи, родимый; хошь, я тебе даром сбитню налью?
Из подъезда вышли Шварценберг и Елена. Они сели в автомобиль, и Елена сказала шофёру:
– На Спиридоновку. Быстрее, мы опаздываем.
Шофёр кивнул, автомобиль фыркнул и исчез в облаке дыма.
– За ним! Лови извозчика, – высокий толкнул низкого. – Смотри у меня! – погрозил он кулаком бабе.
– Да брось ты её! Поехали! – крикнул низкий.
– Ах, батюшки, на агентов натолкнулась, – перепуганная баба подхватила бидон и засеменила по улице. – Господи, пронеси!..
Автомобиль поехал по Моховой. Чтобы загладить свою вину перед Еленой, Георг решил сделать ей комплимент:
– Какая красивая одежда на вас сидит! Он придает вам много увлекательного, французы называют это шармом.
– Благодарю, – сухо отозвалась Елена.
– Но позвольте один небольшой вопрос: почему вся ваша одежда имеет синий цвет? Это специально под ваши прекрасные глаза? – не сдавался Георг.
– Нет, не совсем, – улыбнулась, наконец, Елена. – Я должна выступить сегодня в Обществе борьбы за женское равноправие. Первое подобное общество возникло в Британии, оно называлось «Общество синих чулок», поэтому по традиции мы одеваемся во всё синее.  
– О, да, конечно, я слышал о нём, – живо отозвался Георг. – У нас в Германии тоже много «синих чулок», наши женщины ведут хорошую борьбу за свои права.
– Нам это известно, мы поддерживаем отношения с нашими единомышленницами в Германии, Франции, Британии и в Северо-Американских Соединённых Штатах, – с видимым удовольствием сообщила Елена.
Автомобиль свернул направо, на Большую Никитскую. От университета к нему подбежали два студента в форменных тужурках и девушка в манто и задорно сдвинутой на затылок каракулевой шапочке.
– Свобода, граждане, – весело сказала девушка. – Дождались, – сбылась вековая мечта русского народа!
– Самодержавие рухнуло, – подхватили студенты. – Вперёд – от конституционной монархии к парламентской республике!
– Вот, возьмите, – девушка сунула Георгу пачку листовок. – Распространите среди прохожих.
– Ура, граждане! – крикнули студенты.
От угла к ним уже бежали двое полицейских и оглушительно свистели на ходу.
– Не положено! Не положено! – кричали они. – Расходись! Не положено собираться без разрешения!
Студенты и девушка бросились к воротам университета, Елена тронула шофёра за плечо:
– Газу! Не хватало нам попасть в участок.
Автомобиль рванулся, ловко объехал полицейских и понёсся по Никитской. Георг бегло прочитал листовку: «Свершилось! Историческая веха… Новые рубежи… Светлое будущее… Сомкнём руки! От каждого зависит… Да здравствует… Ура!»
Елена тоже заглянула в листовку.
– Экспрессивно, темпераментно, пассионарно. Романтика революции, – произнесла она с непонятным выражением. – Зачем вы взяли? Любой городовой может остановить автомобиль, увидеть листовки и задержать нас. Вы хотите опоздать на встречу?
– Нет, конечно, я не имею такого желания. Так что же мне сейчас предпринять? Куда деть эти печатные листки? Не могу же я бросить их на дорогу? – забеспокоился Георг. – Это будет очень нехорошо – мусорить на дороге.
– Мусорить на дороге, – повторила Елена. – Да разве в этом дело? Нас обвинят в распространении политических воззваний. По нынешним временам не арестуют, может быть, но неприятностей не оберёшься.
– Так куда же их деть? – Георг растерянно посмотрел на Елену. – Какой будет ваш совет?
Елена на мгновение призадумалась.
– А, бросайте! – сказала она с несвойственным ей азартом. – Будь, что будет.
– Вы хорошо уверены в этом? – переспросил Георг.
– Бросайте!
Георг бросил листовки. Они разлетелись по улице, редкие прохожие стали ловить и читать их. Снова раздались полицейские свистки.
– Жмите! Не останавливайтесь ни в коем случае! – приказала Елена шофёру. – Нас не догонят.
Полицейские свистки остались позади. Елена вновь стала серьёзной.
– Свобода, – с иронией произнесла она. – У нашей власти всегда было странное представление о свободе. Вы знаете, чем знаменита улица, по которой мы едим? Во времена Ивана Грозного с левой её стороны начинались опричные владения. Вы знаете, кто такие опричники?
– О, да! – кивнул Георг. – Только сегодня вспоминал о них в своих личных записях.
– А с правой стороны улицы были земские владения, то есть обычные государственные, – продолжала Елена. – На этой территории вроде бы должны были действовать законы, работать местное самоуправление. Но опричники были грозным предостережением для земщины – они могли в любой момент вторгнуться в земские владения и жестоко покарать тех, кто не устраивал власть. Хороша свобода, не правда ли? Хороша свобода, если для того чтобы подавить её, власти надо всего лишь улицу перейти.
Мало того, опричники являлись наглядным примером, как живут те, кто преданно служит власти. Вот именно здесь, на левой стороне Большой Никитской для опричников готовили всевозможные яства, которые мы сейчас назвали бы деликатесами. Представляет, как в голодные годы правая сторона улицы наблюдала, как объедается левая? Ладно бы, левая сторона улицы добилась жизненных благ трудом, старанием и талантами, это было бы справедливо, но нет, – люди, служащие власти, получали блага по произволу самой этой власти.
Разве так воспитывается свобода, разве так воспитываются свободные люди? Они не кормятся с руки своего хозяина, чтобы в благодарность за это рвать в клочья тех, на кого укажет эта рука. Но люди не могут быть свободными и в том случае, когда им постоянно напоминают, что власть выше их, а они ничтожны перед ней. Так воспитывают только рабов, – надо ли удивляться, что рабство так прочно вошло в русскую душу? (Георг вздрогнул при этих словах Елены). Вот почему наша задача такая трудная – мы должны сделать всё, чтобы Россия стала страной подлинно свободных людей.
– Поверьте мне, я в полную меру чувствую вашу идею! – воскликнул Георг. – Россия и для меня родная страна.
– Прекрасно, скоро вы сможете доказать это, – ответила Елена и отвернулась, дав понять, что разговор закончен.
Автомобиль пересёк бульвар, попрыгал на ухабах Малой Никитской, где укладывали мостовую, и поехал по Спиридоновке. Вскоре он остановился у двухэтажного дома с большим зеркальным подъездом.
– Приехали, – сказала Елена. – Идите, вас ждут.
– А вы не идёте со мной? – с надеждой