Парадоксальная история России. Не очень серьёзные повести о русской жизни в 19 и 20 веке

отмечено Георгом в записках), Георг не был согласен, когда рабству придавалось абсолютное значение. Между тем, фрейлин Елена утверждала, что рабство пронизывает абсолютно всю русскую историю и продолжает определять её поныне.
В доказательство она приводила свидетельства как древних, так и современных авторов. Еще в книге пятнадцатого века, говорила фрейлин Елена, заслуживающий доверия исследователь сообщает, что «род московитян хитрый и лживый», – из-за этого московитяне очень дёшево ценятся на невольничьих рынках Востока. Один мой приятель, которому я прочла этот отрывок, продолжала фрейлин Елена, сказал, что нет большого греха в хитрости и лживости, если с их помощью можно избежать рабства. Он не понимает, с возмущением сказала фрейлин Елена, что лучше умереть с честью, чем жить во лжи, – вот вам влияние рабства на нас, мы готовы хитрить и подличать, лишь бы продолжать своё бесценное существование! (Фрейлин Елена иронически выделила слово «бесценное».) Да и откуда он взял, прибавила фрейлин Елена, что хитрость и лживость избавляют от рабства, – нет, автор пятнадцатого века пишет, что рабы-московитяне всё равно продаются на рынках, но очень дёшево ценятся. Мало того, что они рабы, но они ещё самые презираемые из всех рабов.
«К моменту освобождения русского народа от крепостного рабства он приобрёл уже худшие качества, которые несёт рабское существование, – не терпящим возражения тоном говорила фрейлин Елена. – Историк Кавелин указывал на наклонность русских к воровству, обману, плутовству, пьянству, на дикое и безобразное отношение к женщине. Вам приведут множество примеров жестокости и бесчеловечия русского народа, писал Кавелин».
И не верьте рассказам о русском смирении, включился в разговор фон Кулебякин, это не смирение, это апатия, это ипохондрия. Обратной стороной этого так называемого смирения являются необычайное русское самомнение и крайне болезненное самолюбие, – один из самых интересных современных психологов, доктор Фрейд определил бы это как особого рода психопатию, основанную на скрытых патологических комплексах.
Так наша империя и создавалась, подытожил фон Кулебякин, на народных чертах русских – лживости, хитрости, ипохондрии и психопатии. Они были переложены в политику страны, внешнюю и внутреннюю. Теперь у нас есть уникальный шанс избавиться от многовековой коросты рабства, но, боюсь, что опять всё сведётся к битве двух монстров с отвратительной рабской личиной – власти и народа. Вы видели, что творится в Москве, спрашивал фон Кулебякин. Назревает бунт рабов, а подавлять его будут рабы от власти. Нас ждут страшные времена, заключил он.
Георг тщательно записал эту беседу в свой дневник, но счёл нужным прибавить картины из московской жизни, виденные в последние дни, и некоторые замечания, вызванные этими картинами.
Он сделал заголовок «Революция в Москве» и принялся записывать.
«Бурное возмущение москвичей вызвали уголовные преследования редакторов либеральных и социалистических газет. Свобода слова, провозглашённая в России, на поверку оказалась свободой говорить лишь то, что угодно власти, – таково было общее мнение. Брожение сначала охватило студентов, учащихся и представителей умственных профессий, а затем перекинулось на фабрики и заводы. Конечно, главной причиной выступления рабочих стало не закрытие газет, которых они, возможно, не читали, но продолжающийся произвол власти и тяжёлые экономические условия.
В настоящее время в Москве бастуют крупнейшие предприятия, прекратилась подача электричества, – с четырёх часов дня город погружается в темноту, я пишу эти строки при свете керосиновой лампы, – остановились трамваи, – вообще, по городу сложно передвигаться, с трудом можно найти извозчика, – закрылись магазины. Говорят, что забастовка охватила около 60 % московских заводов и фабрик, а ещё к ней примкнули технический персонал и часть служащих Московской городской Думы («Дума» Георг написал по-русски и сделал пояснение: «Городской совет Москвы, вроде наших магистратов»). Повсюду в городе проходят митинги и, несмотря на обилие угрожающих внешних признаков, настроение граждан скорее бодрое и радостное, чем тревожное.
Кое-где стреляют, я видел отряды революционеров, их называют «дружинниками» («дружинники» Георг написал по-русски), которые вооружены пистолетами и охотничьими ружьями. По слухам, общее количество «дружинников» составляет около двух тысяч человек и среди них есть террористы – они бросили бомбу в здание Московского охранного отделения в Большом Гнездниковском переулке (Охранное отделение – тайная политическая полиция в России). Сообщается, что среди агентов Охранного отделения есть убитые и раненые.
Если это нападение можно объяснить, то некоторые другие случаи с человеческими жертвами  – более чем странные. На Тверской улице был застрелен владелец магазина овощей и фруктов: три человека с револьверами решили полакомиться ананасами и потребовали, чтобы владелец магазина немедленно принёс им эти тропические плоды. Когда он отказался, революционеры изрешетили его пулями и после этого удалились, ничего не взяв из магазина. Действительно, странный случай, – и он не единственный! Всё это даёт дополнительный повод к размышлениям о сущности русского характера.
Если говорить о центре революции, о штабе, то его попросту нет. До вчерашнего дня таким штабом мог считаться дом Фидлера, где находится техническое училище. Это дом стоит в Лобковском переулке, который идёт от внешней стороны «Чистых прудов» (Георг написал «Чистые пруды» по-русски).
Здесь я должен несколько отвлечься от темы и дать необходимое разъяснение. «Чистые пруды» переводится на немецкий как искусственные озёра, очищенные от грязи.  Как утверждают жители Москвы, когда-то, очень давно, эти озёра в самом деле очистили от грязи, но сейчас их трудно назвать чистыми. Всякий проходящий мимо них в летнюю пору чувствует довольно неприятный запах; вода затхлая, серо-зелёного цвета, на ней плавает мусор и утиные перья, – уток на прудах великое множество. Зато зимой «Чистые пруды» в полной мере соответствуют своему названию: на их скованной льдом поверхности устраивают каток, и его белизна особенно приятна в сочетании с покрытым снегом бульваром, на котором собственно и расположены эти городские озёра.
Возвращаюсь к дому Фидлера. Да, это был своеобразный штаб московской революции!  В нём собирались революционно настроенные горожане, студенты, гимназисты, учащаяся молодежь. Многие из них входили в ряды «дружинников» и были вооружены; они вызывали особую ненависть у полиции, ибо постоянно вступали с ней в борьбу.
И вот вчера дом Фидлера был окружён  войсками и полицией, и взят штурмом. Я пришёл туда слишком поздно, чтобы видеть всё своими глазами, но со слов очевидцев могу воспроизвести картину происшедшего. Молодым революционерам предъявили ультиматум о сдаче; после отказа сдаться войсками был произведён артиллерийский обстрел дома. Более всего досталось дружинникам, защищавшим подступы к нему: несколько из них были убиты, ещё больше – ранены. Самая ужасная участь ожидала тех, кто сдался: рассказывают, что на них озверело набросились казаки и зарубили не менее двух десятков человек; впрочем, другие очевидцы говорили, что эту резню устроили уланы.
К тем, кто оставался в самом доме, был послан офицер для переговоров: он предложил молодым людям покинуть здание и сдаться. «Зачем, чтобы нас на улице убили? – спросили они. –  Будем бороться до последней капли крови! Лучше умереть всем вместе!». Тогда офицер обратился к находившимся там девушкам, предлагая, чтобы хотя бы они покинули этот дом. «Да ведь мы в санитарном отряде – кто же будет раненых перевязывать?» – ответили девушки и тоже отказались уйти.
После этих неудачных переговоров по мятежному дому было сделано не менее семи залпов из орудий, а кроме того, его обстреливали из пулеметов. В доме был сущий ад; наконец, видя бесполезность сопротивления – пистолеты против пушек! – молодые люди послали парламентёров заявить войскам, что сдаются. Их отвели в известную в Москве Бутырскую тюрьму; дальнейшая судьба этих молодых людей пока неизвестна.
Но какой героизм, какое мужество они проявили! Возможно, именно с такой молодёжью связаны надежды России на избавление от рабства…
Однако где же теперь находится штаб революции? Как я уже писал, его нет. По слухам, на рабочих окраинах Москвы создаются собственные центры восстания и собственные вооружённые отряды, но всё это как-то неорганизованно, хаотично, – и разве могут они взять под свой контроль огромный город? Правда, я видел листки, наклеенные на столбах, с «Советами восставшим». Там, в частности, написано: «Основное правило – не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре. Пусть этих отрядов будет как можно больше, и пусть каждый из них выучиться скоро нападать и скоро исчезать… Не занимайте укреплённых мест. Войско их сможет взять либо просто повредить артиллерией. Пусть нашими крепостями будут проходные дворы, из которых просто стрелять и просто уйти». Хорошая тактика для войны в городе, но сможет ли она обеспечить победу?
Наибольшее удивление, – по крайней мере, у меня, – вызывает поведение войск. Солдаты являются, по сути, такими же бесправными и угнетёнными, как и гражданские лица. Солдаты даже ещё более бесправны и больше страдают от гнёта власти, – так почему же они не переходят на сторону восставших? Что может быть общего у этих несчастных солдат с властью, которая так страшно использует их против народа? Неужели пустые слова присяги важнее для них общности с народом, к которому сами они принадлежат?
Интересно, что сказала бы об этом фрейлин Елена?..».
***
В дверь постучали и мужской голос, коверкая слова, спросил:
– Herr Schwarzenberg, ihr aufsitzen? Löse uns zu hineingehen?
– Ja, bitte, – улыбнувшись, ответил Георг и накинул пиджак на плечи. – Ich nicht legte sich zu schlafen heute. Я сегодня вовсе не спал, – прибавил он по-русски.
– Ich verstehe dich. Wir blieb die ganze Nacht auf, – сказал фон Кулебякин, войдя с Еленой в гостиничный номер Георга. – В Москве полный бедлам, – продолжал он, – революционеры уже строят баррикады, власть сходит с ума, казаки и полиция бесчинствуют, солдаты палят в кого попало.
– О, вы в таком необычайном виде, – Георг с удивлением посмотрел на помятого, давно небритого Кулебякина. – Любезно прошу вас сесть, – он пододвинул стулья Елене и Кулебякину.
– Негде и некогда было привести в себя в порядок, – ответил Кулебякин. – Дождались светлого праздника! Мою дачу в Новогиреево разгромили добры молодцы из «Союза русского народа», они сейчас состоят на службе у правительства.
– Черносотенная сволочь! – резко бросила Елена.
– Что такое «черносотенная»? – спросил Георг.
– Всякая мразь. Долго объяснять, – отмахнулась от него Елена.
– Их натравили на меня, потому что я, видите ли, плохо отзывался о России и не люблю царя. На моей даче они устроили настоящий погром, – вот такой удар справа. А удар слева я получил на строящейся даче в Петровском парке; кто-то из революционеров подбил рабочих на стройке на выступление, и они захватили все наши участки.