"подскакивало" кровяное давление и она принимает, то адельфан, то пьёт травяные отвары. Что же такого срочного могло случиться у неё? Нина, здесь же, на лестничной площадке, надорвала конверт и пробежала глазами по Лидиному письму.
Как писала соседка, мама была плоха. Она заболела дня через два-три, после отбытия Нины с Кириллом, но не захотела их тревожить - надеялась, что всё само собой образуется. Письмо писала соседка по просьбе матери, и просила, чтобы она срочно, не задерживаясь ни на минуту, приехала…
Маме, только вот, исполнилось семьдесят девять лет. Нина с Кириллом в прошлый раз и ездили на её день рождения. Поздравили, вручили небольшой подарок, посидели за скромно накрытым столом. Гостей было немного, только её, ещё оставшиеся в живых, подруги, да пара ближних соседей.
Надо было срочно ехать. Жаль, что нет у мамы телефона. Хорошее изобретение – телефон. Имея его можно было бы позвонить ей и узнать, что случилось... Сегодня Нина уже не успевала на пригородный автобус, поэтому отложив сборы на потом, она стала названивать своему работодателю. На удивление, трубку поднял сам хозяин, а не его жена или дети - ну, хоть тут повезло - мелькнула мысль, а вот дальше разговор не получался. Жомарт Естаевич начал с того, что вот де, ей оказывают такое доверие, назначая её директором, а она, с первых же дней, начинает злоупотреблять его, и его партнёра, доверием, и что, недолго решение о её назначении пересмотреть, если она будет настаивать на своём. Выслушав его тираду, Нина спросила:
- Скажите, Жомарт Естаевич, а если бы это была ваша мать, а на моём месте оказались вы, – как бы вы поступили, получив такое известие?
- Я бы всё немедленно бросил и поехал к маме, даже без разрешения…
- Ну, вот видите, Жомарт Естаевич, а я, всё-таки, отпрашиваюсь у Вас.
- Стоп! Стоп, Нина Владимировна, не ловите меня на слове. - Я же ещё не отказал вам, «категорически». Дайте секунду-другую подумать. – Скажите, а как нам быть со сменами? После Вашего отъезда полетит к чёрту весь график, кто выйдет вместо вас? Ну, Вы же сами прекрасно понимаете…
- Я сейчас позвоню, Людмиле - она составит новый график и предупредит всех об изменении выходов. Думаю, особых препятствий не будет. – К тому же, все мы можем оказаться в сходном, или даже худшем положении.
- Нн-у-у… хорошо! Только под вашу ответственность, Нина Владимировна, пожалуй-ста, под вашу ответственность. Смотрите, не подведите меня.
- Я поняла, шеф. - А, насчёт графика выходов вы, пожалуйста, не беспокойтесь, я всё сделаю.
Её хозяин, между прочим, любил, чтобы его называли – шеф. Она знала эту, его «маленькую слабость» и решила чуть-чуть, самую малость, потешить его самолюбие, поэтому и назвала его «Шефом».
Следующий звонок она решила сделать в Семипалатинск. Откликнулись и здесь, на удивление, быстро. К телефону подошла Светлана. По её голосу, Нина поняла – что-то случилось. Первой её мыслью было – Кирилл напился, и что-то натворил. Сердце её непроизвольно сжалось, но то, что она услышала от дочери, повергло её в ужас.
- Как же так, доченька, ты же говорила, что он хороший человек, а он?..
- Да нет, мама, он не виноват, - перебила её дочь, - его кто-то подставил. Мы с папой почти нашли угонщика. Мы всё в полиции рассказали, и даже адрес свидетельницы им сообщили.
- Ну, слава Богу! - Ты, Николая видела… в тюрьме?
Слово «тюрьма» она, казалось, с трудом выдавила из себя. Оно несло в себе такой за-ряд ужаса и беспросветной тьмы, что внутри у неё всё похолодело. Бедная доченька, такая молодая, а жизнь уже начала бить её. За что, Господи? За что?
Выслушав рассказ Светланы о посещении полиции и, о Николае, она стала успокаивать её:
- Ты, доча, крепись, не падай духом. Надеюсь, у вас всё наладится.
- Да я, мама, и так держусь, - и, слегка похвасталась, - у нас в больнице никто-никто не догадывается о моей беде. Я никому-никому, мамочка, не рассказала.
- Ох, дочка, дочка! Какой ты ещё ребёнок у меня, - пожалела она её... - Чем папа занимается? - поинтересовалась она, - позови его к телефону, пожалуйста.
Когда Кирилл взял трубку, она, поздоровавшись с ним, спросила, как его самочувствие, а когда он сказал, что всё нормально, она, пожелав ему здоровья, рассказала о предложении, сделанном ей хозяином и о полученном письме. Под конец разговора Нина предупредила Кирилла, что завтра утром постарается первым же рейсом выехать в Предгорное. На какой срок, она ещё не знает. И, ещё высказала просьбу: пока она будет отсутствовать, чтобы он, уж пожалуйста, побыл у дочери, поддержал её, как он может и, главное, не оставлял бы её одну надолго. Помоги ей и, немного замявшись, закончила - ты уж, пожалуйста, не пей, хотя бы там. Не позорься перед дочерью.
- Ты что, Нина, да я… да ни в одном глазу!
– Ну, пока! Целую!
* * *
Увидев лежащую в постели мать, она, в первое мгновение, даже не узнала её, казалось, перед ней лежит совершенно чужой человек. Даже не человек – мумия, так она усохла и сморщилась, и лишь открывшиеся при её появлении до боли знакомые глаза, всё так же смотрели на неё с любовью и лаской. А ведь прошёл всего лишь только месяц с последней встречи. Нина, увидев в таком состоянии мать, не смогла удержать слёз.
Бросившись к своей, такой родной и доброй мамочке, она упала перед ней на колени и плача, стала целовать и гладить её, ставшие совсем худыми, покрытые морщинами руки.
- Родненькая моя, мамочка, что у тебя болит?! Ты только скажи. - Я всё-всё, для тебя сделаю! – Какой нужен врач? Мамочка, ты только не молчи…
- Не суетись, дочка… я умираю. – Только и держалась, чтобы… посмотреть на тебя хоть одним глазком… Спасибо тебе, Господи, исполнил мою просьбу!..
Нина, слушая прерывистый шёпот матери, увидела, как из её глаз выкатились две слезинки и, покатились по её старенькому, сморщенному, но такому дорогому для Нины, лицу - очень изменившемуся за прошедший месяц, лицу.
- Ну, что ты, мамочка, родная!
- Не перебивай… меня… дочка, - всё также шёпотом, с длинными паузами, продолжала она, - открой нижний ящик комода и возьми там связку бумаг, перевязанную голубой ленточкой из твоего бантика. Помнишь свой бантик? Это твоё…
- Потом возьму, не к спеху. – Может тебе водички подать, а? – Ты хоть, что-нибудь ела? – спрашивала Нина, а у самой слёзы всё продолжали катиться из глаз, и сердце было наполнено болью и любовью к дорогому ей человеку, давшему ей жизнь и теперь, покидавшему её и, как видно, навсегда.
Казалось, мама уже не слушала дочь. Она лежала, закрыв глаза и, лишь хриплое, прерывистое дыхание, говорило - в её теле ещё теплится жизнь. Да, она была уже почти полностью в другом мире, видела его, он звал её в свои, райские кущи и, казалось, говорил - не сопротивляйся, ты выполнила свою задачу на Земле.
Её лицо выглядело совсем отрешённым от этой жизни и только какой-то долг, или, не до конца выполненная задача, всё ещё удерживали её сознание.
Нина, сквозь пелену слёз, застилавших её глаза, видела, а может быть чувствовала? - мама ещё что-то хочет ей сказать и, прижав её руку к своим губам, ждала. Молчала и ждала.
- Дочь, - вновь услышала она прерывистый шёпот умирающей матери, - у тебя… есть брат… близнец. Никополь… Детдом…всё в бумагах. Я, не родная… мать – приёмная. Я тебя… удочерила, взяла из детдома… в Украине… в Никополе. Найди его… - Найди!
Нина слушала хриплый шёпот матери и ничего не могла понять. Какой детдом?.. Почему детдом?.. И ещё более странными показались ей слова – приёмная мать… Она лихорадочно пыталась вникнуть в смысл этих слов и, наконец, поняла – это горячечный бред больной мамы. Не стоит обращать на них внимание, а нужно просто успокоить её, постараться облегчить её страдания.
Отвлёкшись на мгновение, она не заметила, что мама молчит, что не слышно её хрип-лого дыхания, а когда до её сознания дошло случившееся – завыла, по-бабьи, во весь голос, схватившись за голову и всё, повторяя - мамочка… Мамочка!.. Она выла так надрывно и жалобно, как воет волчица, потерявшая своих детёнышей и, не слышала, как, в унисон её вою, завыли соседские собаки, почуявшие рядом смерть.
* * *
… Нина, как автомат, не понимая и не вникая, делала всё то, о чём просили люди: выполняла какие-то их просьбы; не вникая в суть, расписывалась в каких-то бумагах, но больше сидела у гроба и смотрела на родное, теперь совсем неулыбчиво-строгое лицо умершей матери. Она всё на-деялась, что мама, как прежде, улыбнётся ей и скажет - я пошутила доча, прости меня. Но сколько она ни ждала, мама продолжала молчать, и Нина окончательно поняла - мамы больше нет, мама умерла!
После поминок, дня через два, она постепенно начала оттаивать и смогла потихоньку, не торопясь, заняться разбором небольшой пачки бумаг, перевязанных ленточкой и оставленных ей матерью. Ей ещё трудно было достаточно чётко вникнуть в смысл написанного, но «главное» она уловила.
И это, главное, повергло её в неописуемый ужас: они, с братом-близнецом, родились в одна тысяча девятьсот сорок третьем году, в городе Никополе, что в Украине. Мать их, за-беременела после изнасилования её немцем-деньщиком, стоявшего у них на постое со своим капитаном во время оккупации. При родах скончалась от большой потери крови и родильной горячки. Остались они на руках у бабушки - матери мужа своей мамы, ушедшего на фронт и погибшего в первом же своём бою при защите Киева – Соколовой Варвары Артёмовны.
В сорок пятом году, бабушка, простудившись, серьёзно заболела и скончалась, оставив малюток одних в доме. Только через два или три дня, малюток нашла соседка, случайно зашедшая к ним с какой-то просьбой.
Их отдали в детский дом, вновь открытый после оккупации. Вот там-то и удочерила девочку, работавшая там няней, её теперешняя мама – Вера Яковлевна Туманова, оставив малютке имя и отчество, данные ей при рождении.
У Веры Яковлевны все родственники жили в Казахстане и, когда она получила письмо о смерти своей матери, то, не долго, думая, уволилась и уехала на родину своих предков. Её муж тоже погиб в одной из многочисленных схваток с противником. Поэтому, её больше ничто не держало в Украине.
* * *
Они жили в маленьком домике, доставшемся по наследству. Вера оказалась однолюбкой - все претенденты на её руку и сердце получали «от ворот, поворот». Постепенно женихи оставили её в покое, и они с Ниной зажили себе тихо и мирно - радуясь весне, первому снегу, первым победам в школе, а иногда и плача над полученными Ниной двойками в дневнике и синяками.
Перечитывая по несколько раз отдельные места в письме мамы, Нина сопоставляла факты, известные ей и, факты, подтверждённые документами, приложенными к прощальному письму. Вырисовывалась страшная «картина» и разобраться в ней она могла, только поговорив с мужем – Кирюшей. Но даже сейчас она боялась признаться себе, насколько она боится этого разговора.
В голове её не один раз мелькала мысль – а вдруг это просто случайное совпадение, а вдруг?
И таких «вдруг», она старалась найти всё больше и больше, выискивая их, вылавливая, искусственно прилепляя к своему случаю и… понимала, нет - всё это надуманное, а настоящее только то, что в письме и документах.
В голове мельтешили какие-то дикие образы. Её бросало то в жар, то в холод, Нина чувствовала, ещё немного и от мыслей, заполонивших
