души радовались этому вместе с Пастернаком): «Существует версия, что Чуковский специально вписал эти строчки в дневник – на случай, если записи найдут при обыске … Версия лестная, но сомнительная: … непременно обратили бы внимание на соседнюю запись о том, что Крупская не любит и не понимает поэзии … Это запись искренняя» (о том, что Чуковский и Пастернак восторгались Сталиным вместе с залом). Д.Быков очередной раз демонстрирует здесь полное непонимание существа дела. Ожесточённая война Сталина с Крупской началась, когда Ленин ещё дышал, известно очень резкое письмо Ленина Сталину по этому поводу. Если не сама Крупская сочинила знаменитое «Завещание Ленина», то, во всяком случае, очень энергично способствовала распространению этого документа. Сталин однажды даже пригрозил ей, что партия объявит вдовой Ленина, вместо неё - Стасову. А уж к 1936 году она осталась чуть ли не главной занозой, мешавшей Сталину жить (своей ли смертью она умерла в 1939 году?). Так что запись Чуковского о Крупской – никакая не крамола, а очень приятное для Сталина напоминание о дремучести Крупской. Точно так же, за три года до того, 28 января 1933 года Чуковский на всякий случай, специально для слишком любознательных читателей из органов, вписал в дневник какой-то нелепый, явно чужеродный текст о своей ненависти к троцкистам.
Чуть ли не десять страниц своего текста (538 – 546, 746) Д.Быков посвятил «антифашистскому» конгрессу 1935 года в Париже и участию в нём Пастернака. Д.Быков утверждает, что эта идеологическая операция прошла «почти без сучка, без задоринки» (До чего же Д.Быков любит эти корявые, межеумочные обороты! На странице 133 прозаики «почти не справились с задачей»!). У Д.Быкова получается, что нервный срыв Пастернака связан с «официальными ласками»! Хороши «ласки»! Международный конгресс в защиту культуры открылся в Париже 21 июня 1935 года. Горький стремился попасть на этот конгресс, был назначен главой советской делегации, 8 июня ему был выдан заграничный паспорт (до этого его с 1933 года не выпускали за рубеж под неубедительным предлогом медицинских противопоказаний). В совершенно детективной истории о том, как властям СССР удалось и на этот раз воспрепятствовать выезду Горького за рубеж, свою роль сыграло очередное (очень своевременное) заболевание Горького, а также отказ Р.Роллана участвовать в работе конгресса. Некоторые участники конгресса собирались говорить на нём не только о германском и итальянском фашизме, но и о притеснении писателей в целом, не исключая и СССР (именно поэтому я закавычил выше условное название конгресса «антифашистский» - так его именовали лишь в СССР). Именно по настоянию таких участников конгресса Сталин вынужден был отправить в Париж, вдогонку за основной делегацией, Бабеля и Пастернака – они опоздали к открытию конгресса. Так Пастернак оказался между молотом и наковальней: в Париже от него ждали (Мальро и другие) честной информации о состоянии дел в СССР – а какую честную информацию он мог обнародовать на весь мир? От одного этого вполне можно было рехнуться. Но ведь и это далеко не всё. Когда Пастернак ехал на конгресс, в Берлине он виделся с сестрой Жозефиной и ещё одним родственником - Ф.К.Пастернаком. Они очень советовали ему осторожнее высказываться на конгрессе о германском фашизме, поскольку родители жили в Германии. А в Париже его встречал С.Эфрон, он просил не отговаривать Марину Цветаеву от возвращения в СССР. В результате Пастернак говорил с трибуны конгресса о теории стихосложения, а Марине Цветаевой тоже сказал что-то загадочное. А у Д.Быкова всё это называется «официальные ласки» - вот уж, действительно – свобода словоупотребления! 22
3. ГОРЬКИЙ
В моих политических взглядах, вероятно, найдётся немало противоречий, примирить которые не могу и не хочу, ибо чувствую, что для гармонии в душе моей, - для моего духовного покоя и уюта, - я должен смертью убить именно ту часть моей души, которая наиболее страстно и мучительно любит живого, грешного и – простите – жалкенького русского человека. М.Горький «Новая жизнь», 25 апреля (8 мая) 1917 года.
Человек в чёрном: - Вам сулят невозможное счастье (А.Блок «Король на площади»)
Горький – человек фантастически противоречивый. Его восторженная почитательница Ольга Форш («Сумасшедший корабль») так писала об этом: «Он высказывал одни свои суждения и совсем иные, как разнообразный, изменчивый и совершенно живой человек … Он не умел маневрировать, выбрасывая скепсис перед каждым явлением, чтобы дать возможность и время суждению отстояться … Основное его свойство – художник». Вот именно, художнику его идеологическая непоследовательность не мешает, в известных случаях она может даже служить украшением его сочинениям. Но Горький стремился учить, подобно пророку вести людей за собой. Претендовал на роль мыслителя, публициста, политического деятеля, а тут часто требовалась значительно большая степень определённости. Б.М.Парамонов 23 так писал в 1992 году о «двоящейся и троящейся личности» Горького: «он попеременно ненавидит в себе то босяка, то интеллигента, а то и “строителя” – и чуть ли не одновременно с ними со всеми отождествляется. Тут и лежит “комплекс” Горького».
Д.Быков отмечает (Г53): «Горький человек удивительно свободный, у него нет ни одного дворянского или интеллигентского предрассудка». Всё так! Но подобный «комплекс» вполне приемлем (так сказать – безропотно приемлем) лишь для людей, недостаточно развитых, неспособных самостоятельно критически мыслить; не то, чтобы пренебрегающих цивилизованными правилами общения, но просто этими правилами не интересующихся. 24 А для людей «с предрассудками», самостоятельно мыслящих, знающих, что такое человеческое достоинство, уважающих собеседника, соблюдающих вековые правила общежития – для таких поведение Горького выглядело неприемлемым, беспринципным, а мысли его – незрелыми, так сказать, цивилизационно не оформленными. Ведь полемизировать с ним - всё равно, что полемизировать с пьяным. Например, марксизм его никогда не увлекал (да он и не вникал в эти догмы), бывало, весело называл марксистов – «марксидами», но «Мать» по заказу Ленина написал, и вообще готов был увлечённо служить тому, во что сам не верил.
Очень наглядно проявилось всё это и в отношении Горького к Февральской революции. Д.Быков пишет по этому поводу (Г213): «Февраль мог вызвать восторг разве что у насквозь политизированной – и уже потому мелочно-недальновидной – интеллигенции вроде круга Зинаиды Гиппиус … Прочие отлично понимали, чем всё кончится. В их числе был Горький – восторгов по поводу Февраля не испытавший и сердившийся, когда их при нём высказывали другие». Таким образом, у Д.Быкова в число «мелочно-недальновидных» попал и Ленин, хорошо понимавший, какие прекрасные перспективы открывают события в Петрограде для «разрушителей всего до основания» (ну и для Вильгельма II, конечно) и рвавшийся в Россию, чтобы не упустить свой шанс.
Допустим сначала, что Горький, действительно, «не испытывал восторга по поводу Февраля», как об этом ошибочно пишет Д.Быков. Но ведь именно Горький не менее 15 лет усиленно призывал «пусть сильнее грянет буря». Именно он, при его таланте, при его неслыханном литературном успехе, при его тиражах, как никто другой, воспитал целое поколение «жаждущих бури». Он и англичан в 1907 году пытался обратить в свою веру (статья «Лондон»), обещал, что «даже камни будут улыбаться». И если вместо улыбающихся камней в России получилось безобразие, то с кого же первого спрашивать, как не с Горького? Именно Горький обязан был бы броситься в ноги согражданам, молить их о прощении, поскольку завёл их в сущее болото. Обязан был как честный, порядочный человек. Но Горький, как заметил Д.Быков, - без «глупых предрассудков». Не был ни честным, ни порядочным в отношении своих читателей и почитателей, совращённых им «малых сих». Может быть, в личных отношениях он какие-то нормы соблюдал, но сейчас – не об этом. Не покаялся, как говорится - «не дождётесь!».
У Д.Быкова (Г212) Горький «увидел в происходящем только бунт примитива, бунт инстинкта – и заклеймил его раньше других в “Несвоевременных мыслях”». А где же он раньше был – великий людовед и душелюб?! Почему же заранее об этом не предостерегал? Всё было сосем не так, как пишет Д.Быков. Другие предостерегали – хотя бы авторы «Вех», А.Белый, романы которого так не понравились Д.Быкову, И.Репин (например, картина «Какой простор!»). А Горький ничего не хотел слушать, ругал оппонентов «мещанами», через 25 лет после опубликования «Вех» всё не мог успокоиться, продолжал их проклинать. Всё это потому, что их предостережения оправдались, а он оказался каким-то Сусаниным, только завёл в болото не супостатов, а собственных сограждан.
А.Солженицын («Август 1914») упоминает реакцию венских газет на убийство Столыпина: «Опять великий муж России пал жертвой зверской власти: русские социалисты-террористы с большим влиянием в кругах русской буржуазии и университетских, называют себя освободителями, прикрывая этим отвратительное варварство и только препятствуя мирной культурной работе» - речь идёт именно о власти озверевших революционеров и сочувствующих им. И Горький – в первых рядах этих самых, сочувствующих, если не вовсе – их главарь, такой же, получается, как они отвратительный варвар, мешающий культурной работе. 25
Германию крайне тревожил неожиданно быстрый успех столыпинских реформ. В 1911 году комиссия немецких специалистов пришла к выводу, что за 20 лет таких реформ Россия станет непобедимой. В 1912 году «знакомиться с результатами реформ в России» (только ли за этим?) из Германии прибыла группа под руководством профессора М.Зеринга. В состав группы входили 10 профессоров, два руководителя департамента, два президента земель. В августе 1913 года в России побывала правительственная комиссия из Германии под руководством профессора Аугагена. Были поражены. Пришли к выводу: если России ничто не помешает, в течение 10 лет она станет сильнейшей державой Европы. Этот вывод очень обеспокоил Вильгельма II. 26
Соответственно, в первые 17 лет XX века для Германии не было ничего приятнее из происходящего в России, чем любой сепаратизм, любая революционная деятельность и, особенно деятельность Горького. Совсем не случайно на рубеже нулевых – десятых годов Горький бесплатно жил на Капри на даче германских Круппов (Д.Быков «Капричио»).
Теперь о том, встретил ли Горький Февральскую революцию «скепсисом и бурчанием» (Г210) «на фоне русской интеллигенции, поголовно завороженной и восхищённой Февралём». «Всё-таки он знал Россию лучше, чем большинство современников». Насчёт интеллигенции, «поголовно завороженной», я уже упоминал выше, а также ранее в другой статье, посвящённой «Советской литературе» Д.Быкова. 27 В доказательство «скепсиса и бурчания Горького» Д.Быков самым наинаглейшим образом приводит свой текст (Г212-213), слепленный из клочков, которые он навыдирал из самых разных глав «Несвоевременных мыслей» Горького, клочков, опубликованных соответственно в № 74 «Новой жизни» (14 <27> июля 1917 года - это отклик на июльскую попытку
