и Б.Пастернак, встретившись здесь после значительного перерыва, «открыли свою встречу» (выражение «потрясённого» Нагибина) Платоновым, восторженными похвалами ему. «В ту пору Платонова удручающе плохо знали даже в литературной среде». А здесь творчество Платонова буквально «управляло беседой». Началось с обсуждения рассказа «Фро» (он опубликован в августе 1936 года). «Для него нет табу, - трубил Пастернак, улыбаясь огромной улыбкой доброго людоеда». На вопрос Нейгауза «Ты хорошо его знаешь?» Пастернак ответил «Он бывает у меня … Мы говорим о судьбе, о смерти, о паровозах… Он никогда не говорит расхожих банальностей … Он замечательный писатель и замечательный человек». Нейгауз и подключившийся к беседе юный Нагибин по памяти цитировали (немалыми порциями) полюбившиеся строки Платонова (Нейгауз приветствовал «ещё одного неоплатоника») из «Июльской грозы» («…ночью поют одни добрые, кроткие сверчки…) и «Епифанских шлюзов» (финал: «Где ж твой топор? – спросил Перри…» и т.д.). На реплику хозяйки «что вы как попугайчики!» Нейнауз воскликнул: «Это самый лучший, самый чистый способ говорить о литературе!». Пастернак поддержал: «Только так можно найти собрата» и вскоре пересказал комментарий Платонова (?) к Кьеркегору: «Он сокрушался, что не нашёл в себе веры Иова, наоравшего на Господа и получившего назад здоровье, богатство и всех своих мертвецов». Заметим, что Пастернак не говорит чего-нибудь вроде «с недавних пор он бывает у меня». Они могли сблизиться, в том числе, благодаря Пильняку, с которым оба были дружны на рубеже 20-х – 30-х годов.
В 1940 году Пастернак очень сочувствовал Ахматовой в связи с тем, что её продолжали травить в прессе. В рецензии А.Платонова на сборник Ахматовой «Из шести книг» (1940) вряд ли Пастернак предложил бы что-либо существенно изменить – на литературном Олимпе так, как они двое ценили Ахматову, кто бы ещё мог ценить? Из примеров того, как могло бы выглядеть их общение, сошлюсь на высказыание Пастернака в беседе с И.Берлиным (654). Он сказал: «не надо вечно переустраивать и ломать жизнь, дайте ей попросту - быть!» Но ведь буквально на том же самом настаивал и А.Платонов: именно об этом, практически теми же самыми словами, говорят «писатель Арсаков» в «Чевенгуре» и собкор Петропавлушкин в «Эфирном тракте»! Оба, и Пастернак, и Платонов, констатируют вытеснение действительности «царством мнимости», Платонов – начиная с «Города Градова» и очерка «Че-Че- О», а далее – «Котлован», «Шарманка», «Мусорный ветер». Оба отмечают, одновременно с Ортегой-и-Гассетом («Восстание масс») стремление превращать людей в животных и обращаться с ними, как с животными, деградацию принципов управления, сползание к ориентирам каменного века и первобытного стада.
*
«И “Доктор Живаго” и “Поэма без героя” – “сведение счетов” с предреволюционной эпохой и страшный памятник страшным тридцатым» (816).Во-первых, Д.Быков, следом за марксистскими историографами, и тем же Горьким слишком усердно топчет предвоенную (перед Первой мировой) Россию. К тому, немалому, что сказано об этом выше, куда Д.Быков девает тут такое поразительное явление как Серебряный век? А ведь Серебряный век не мог быть, и не был чем-то совершенно обособленным от остальной жизни страны, это было одновременно и временем высочайшего подъёма в науке, промышленности, развитии военно-морских сил, организации сельского хозяйства. И, разумеется, марксистско – быковская оценка России 1913 года не имеет ничего общего с оценкой самого Пастернака: благоговением перед той Россией дышат воспоминания Пастернака, соответствующие части романа (в том числе – очень характерный, несомненно – ключевой отрывок из первой главы, который я привёл выше). Сошлюсь к тому же на свидетельство Вяч.Вс.Иванова (цит. соч. стр. 109): в 1944 году Пастернак вспоминал, сколько ярких художников, поэтов, учёных внезапно появилось в канун Первой мировой войны. Так что «сведение счетов» (их нет, конечно, и в поэме Ахматовой) это несомненная клевета и на Пастернака, и на его роман, и на поэму Ахматовой.
Во вторых, совершенно непонятно, где Д.Быков отыскал в «Докторе Живаго» хотя бы какое-нибудь упоминание о 30-х годах, кроме пары строк в разговоре Гордона с Дудоровым. Что уж говорить о «страшном памятнике страшным тридцатым»! Сразу вслед за 1929 годом основного текста идёт 1943 год «Эпилога». В упомянутом письме к О.М.Фрейденберг 13 октября 1946 года Пастернак прямо говорит о романе: «Свожу счёты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями». Вот что Пастернак считает главным в романе. Наверное, бывает такое, чтобы комментатор открывал в некоем сочинении ценности, которым сам автор не придавал большого значения. Но, разумеется, не Д.Быкову, с его жуликоватым верхоглядством совершать такие литературоведческие подвиги. Уже упомянутый фрагмент про «львиные пасти» - из «Охранной грамоты» - намного более «страшный памятник страшным тридцатым», чем «Доктор Живаго». То же самое – и с «Поэмой без героя»: «Реквием» - конечно «страшный памятник 30-м», но никак не «Поэма». В ней 30-е упоминаются, так сказать, «к слову» лишь в заключительных 12 строках: «И открылась мне та дорога». Вечно Д.Быков что-то с чем-то путает: «субъектов» - с «объектами», «оппортунистов» - с «оппонентами», «Доктора Живаго» - с «Охранной грамотой», «Поэму без героя» - с «Реквиемом» и т.д. Он пишет для очень невзыскательного читателя, разбирающегося в предмете ещё хуже самого Д.Быкова, настолько хуже, что ему можно впарить любую хренотень. В том числе нельзя исключать и того, что это – очередной жульнический пропагандистский ход Д.Быкова: пусть познакомившийся с «Доктором Живаго» и «Поэмой без героя» думает, что теперь он знает всё самое важное о «тридцатых» и к подлинным свидетельствам о тех страшных годах не обращается!
*
Около 20 страниц Д.Быков посвятил «Слепой красавице» - неоконченной драме Пастернака (сохранились лишь пролог и первый акт из пяти задуманных). В какой мере имеющаяся часть задуманного Пастернаком сочинения позволяет судить о том, что собой представлял бы завершённый текст? Но Д.Быков беспощадно расправляется с этой незавершёнкой, с усердием, которому позавидовали бы всякие Зелинские и Ласунские. Д.Быков, в частности, саркастически замечает: «Авторы символических драм о достоверности не думают». Уместно спросить, а думают ли о достоверности своих сочинений историки литературы, литературоведы, вроде Д.Быкова? Рассмотренные две его книги не слишком в этом обнадёживают. *
«Равнодушие к непосредственной истине - вот что приводит» квалифицированного читателя «в ярость. Точно это пощёчина, данная в его лице человечеству».
«Неумение найти и сказать правду – недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть» (Б.Пастернак «Несколько положений»)
«Стыдно жить без истины» (А.Платонов «О любви»)
Конечно, на правде столько не заработаешь, сколько - на вранье. Но делать ложь своей профессией – рискованный выбор: это очень вредная и даже опасная область самореализации. Ю.Живаго так говорит друзьям в 1929 году: «В наше время очень участились микроскопические формы сердечных кровоизлияний. Они не все смертельны. В некоторых случаях люди выживают. Это болезнь новейшего времени. Я думаю, её причины нравственного порядка. От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведённого криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, что не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастие. Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она – состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место в пространстве и помещается в нас, как зубы во рту. Её нельзя без конца насиловать безнаказанно».
*
Верхоглядство и само по себе большой грех для сочинителя, а если оно ещё сочетается и с жульничеством, ничего, кроме форменного «резонанса с хаосом» не получится.
*****
1 Здесь и далее указываются страницы книги «Борис Пастернак», а аналогичные ссылки на книгу «Был ли Горький?» помечаются литерой «Г».
2 И тут же рядом - про «богоспасаемый» город Лихов, не про Москву ли: «откровенно говоря, Лихов был город, неспасаеиый, так сказать, никогда, никем и ничем: истребляемый, наоборот, желудочными болезнями, пожарами, пьянством, развратом и скукой». А.Платонов в «Чевенгуре», вслед за А.Белым, подхватывает эту тему «богоспасаемой» Москвы.
3 «То, что случилось в 1917, строго говоря, никакой революцией не было вовсе. Не было и переворота. Было прогрессирующее безвластие … в этих условиях победили большевики» (Г212). Но буквально то же самое можно написать, например, и о Французской революции 1789 – 1804 годов: «прогрессирующее безвластие, победили якобинцы» и т.д. В сущности, Д.Быков лишь предлагает во всех подобных случаях не упоминать «революцию», а говорить о «взрыве». Возможно, это предложение заметно обогатит историческую науку, выведет её на какие-то новые, ранее недоступные рубежи; но торопиться с аплодисментами всё же не будем. «Цикл исторического развития России состоит из четырёх повторяющихся стадий: реформаторство … переходящее в торжество безнаказанной преступности, … период резкого дисциплинарного зажима, … оттепель, … выпускающая пар, застой с переходом в маразм». «Это прослеживается «с тех пор, как можно говорить о едином русском государстве … Всякий зажим начинается с высылки “олигархов”, незаконно обогатившихся сторонников реформатора … Вслед за периодом ленинского реформаторства .. сталинский зажим с высылкой Троцкого» (443, 444). Таким образом, Троцкий у Д.Быкова в 1929 году – «незаконно обогатившийся олигарх»! А после 1881 года никого из обогатившихся никуда не высылали. Да и реформатора Павла (преступность при нём никак не назовёшь «безнаказанной») убили противники его реформ, казнокрады. И что же последовало за четырьмя годами его реформ: зажим? оттепель? застой? Или все три удовольствия разом? А в 1929 году, если и искать наворовавшихся, то никак не с Троцкого следовало бы начинать, а, скажем, с того же Луначарского с его сверкающей бриллиантами Розанелью, или с Карахана, но как раз их-то никто и не тронул. Определённо в развитии российской исторической науки придётся выделять две главных эпохи: до Быкова и после Быкова.
4 А.Эткинд. «Хлыст (секты, литература и революция). Каф. славистики Ун-та Хельсинки, «Новое лит. обозрение». М., 1998.
5 Именно старообрядцы, вместе с иностранцами, иноверными и инославными создавали капитализм в России.
6 Блок, конечно, не авторитет для Д.Быкова, тем менее – З.Гиппиус и два Ивановых. Быков только сам для себя авторитет. Замечу ещё любопытную перекличку легенд и художественных текстов. В известной легенде Пётр Первый предостерегал Павла Первого о грозящей ему опасности. В «Серебряном голубе» Белый, предостерегая Николая Второго, опирается на «Золотого петушка», которого Пушкин адресовал Николаю Первому. В обоих случаях прадед предостерегает правнука. Как чудесно тут всё рифмуется!
7 Wiener Slawisticher Almanach, 1995,
