«бросовом материале», который Горький застал на Соловках в 1929 году как продукт указанной отрицательной селекции – священнослужителей (епископы со всей страны), учёных, включая Д.С.Лихачёва, инженеров, царских и белых офицеров …
«Имелось в виду лабораторным путём создать из воров, мошенников и инакомыслящих другую человеческую природу» (Г289). «На Соловках делают сверхлюдей из человеческих отбросов, как их тут понимают … А тема этих отбросов всегда была для Горького очень значимой … те, кто выброшен из общества всегда казались ему победителями этого общества, людьми особенной, высшей природы, отвергшими условности» (Г293). В последнем рассуждении куда-то делись инакомыслящие, воспитуемые становятся победителями, а дряблой, блудливой оговорки «как их тут понимают», конечно, недостаточно для того, чтобы внести хоть каплю порядка и смысла во всё подобное нагромождение белиберды и бреда 34 («заключённые получают от труда удовольствие» <Г290> и т.д.)
Горький в ноябре 1917 года – марте 1918 года был несомненным «инакомыслящим», в определённой мере оставался таковым и далее, но ни сам Горький не считал себя тогда «отбросом», ни Д.Быков не оценивает так тогдашнюю «диссидентскую» деятельность Горького. Наоборот, Д.Быков воспринимает сочинения Горького той поры как подвиг. И вот, 1929 год – власть та же самая, основанная на тех же принципах, но теперь инакомыслие воспринимается почему-то как нечто абсолютно недопустимое, за что голову надо отрывать, - не только по мерке чекистов и Горького, но и в оценке Д.Быкова. Что изменилось за эти годы? Одно – Горький успел перемеситься на сторону большевиков. 35 Но почему и Д.Быков так поспешно устремляется туда же, вслед за Горьким? Да и сегодняшних инакомыслящих Д.Быков, видимо, не считает отбросами, ну, хотя бы – самого себя (вообще-то он в соответствии с вышеизложенным может быть отнесён к категории «мошенников», так что должен попасть в состав «отбросов» раньше упомянутых священнослужителей, учёных, инженеров, офицеров, которых он так бесцеремонно туда зачислил).
Достаточно часто в лагеря попадали по статье 58 (КР – «контрреволюционная деятельность») и вне связи с какой-либо реальной антиправительственной деятельностью. Жёны избавлялись таким способом от надоевших мужей, мужья – от жён, 36 соседи – от соседей (в расчёте на их жилплощадь; кстати, так и сотрудники органов решали свои жилищные проблемы), сослуживцы – от конкурентов-сослуживцев и от начальников (в расчёте занять освободившееся место или, хотя бы, обрести менее требовательного начальника). Ну и сами органы в поте лица лепили дела, чтобы продемонстрировать свою полезность, заработать звания и должности и т.п. 37 Обвинения в уголовных преступлениях как-то расследовались, а ложные обвинения в контрреволюционной деятельности действовали безотказно.
Из случаев реального сопротивления советской власти, её принципам (её беспринципности) упомяну два. «Знаменитому микробиологу профессору В.А.Барыкину большевицкие чиновники предложили для опытов использовать заключённых вместо дорогостоящих мартышек. Он наотрез отказался, был арестован и убит чекистами 15 апреля 1939 года» («История», стр. 881). А Д.Быков патетически брызжет слюной: «Над заключёнными Соловков не ставили химических опытов, их не морили ядами, не погружали в кислоты» (Г289) – очередной раз приглашает нас разбираться в сортах исторического дерьма (химические опыты ставить, оказывается, нельзя, а микробиологические – да сколько душе угодно!) Кстати уже в 1923 году в УК РСФСР внесены изменения – за контрреволюционную деятельность и вредительство теперь карали не только в случае реальных действий, но и при наличии одного лишь умысла! («История», стр. 808).
Наверняка очень характерны обстоятельства, при которых попал на Соловки О.Волков («Погружение во тьму», 2000): ему предложили стать сексотом, в противном случае пообещали «сгноить в лагерях». Он выбрал лагери.
О Соловках и о визите туда Горького подробно рассказали два свидетеля – Д.С.Лихачёв («Воспоминания», 2009) и О.Волков (цит. соч.). Ценные подробности приводит и А.Ваксберг. 38 Поездка Горького на Соловки состоялась по настоянию Г.Ягоды (значит, - Сталина) в связи с тем, что Великобритания и США отказались покупать лес у СССР, поскольку он добывается заключёнными, работающими в нечеловеческих условиях: лозунг И.Френкеля: «мы должны взять от заключённого всё в первые три месяца» - был достаточно хорошо известен. Что будет с заключённым после этих трёх месяцев, ни Френкеля, ни правительство СССР, конечно, не заботило. От Горького и требовалось – всей силой своего европейского авторитета – опровергнуть беспокоящие западных покупателей слухи. Он и опроверг, хотя на самих лесозаготовках не побывал. Кое-какие меры по облагораживанию Соловков (тех мест на Соловках, куда должен был попасть Горький) чекисты предприняли: понатыкали ёлок перед зданием лагерной администрации, выдали новые халаты медперсоналу, в чудовищном карцере «Секирка» убрали жёрдочки, на которых обычно заставляли сидеть заключённых, поставили стол и усадили за него наименее истощённых из числа зэков – читать литературу и т.п. Но Горький, несомненно, узнал достаточно много: собирал от заключённых (как бы тайно от администрации лагеря) записки в фойе театра, 40 минут говорил наедине с одним несовершеннолетним заключённым и т. д. Однако, все его бумаги, включая упомянутые записки, похитили как бы неизвестные воры. Чемодан чекисты вернули Горькому, но – с многозначительным содержимым – коробкой с пеплом. Горький, как от него и требовалось, воспел Соловки и весь ГУЛАГ в своих очерках «По Союзу Советов». С этой угрозой экономике СССР, таким образом, справились, А рассуждения Д.Быкова на эту тему – слишком отвлечённые от сути дела, чтобы заслуживать какого-либо внимания. Что выторговал Горький за такое своё, примерное поведение – не ясно. Но, например, Юлии Данзас он помог освободиться с этих самых Соловков.
Истязания и издевательства, которым подвергались многие КР, бытовики и уголовники в лагерях, включая и «Соловки – 1929», хорошо описаны. Эти действия администрации лагерей преследовали две основные цели: 1 в самом зародыше пресечь любую мысль о сопротивлении; 2. (в первую очередь применительно именно к КР) подавить в заключённом всё человеческое, подавить безвозвратно (как у В.Орлова: «на что мне права человека, я давно уже не человек»). Упоминание о таком обращении с заключёнными как о «перевоспитании», «выращивании сверхчеловека» возможны только в лживых текстах, подобных тексту Д.Быкова (например, одобрительно об «интенсивной занятости заключённых» стр. Г290). Д.Быков лишь переводит на свой блудливый язык известную формулу Галича: «А за то, что не жгут, как в Освенциме, ты ещё им спасибо скажи». Не просто уцелеть, но и ещё в достаточной степени сохранить себя как личность, удавалось немногим. Кроме простой удачи (помощь работников медсанчасти и т.п.) в значительной мере это касалось специалистов, необходимых для жизнедеятельности данного лагерно-производственного комплекса.
Уголовников первоначально именовали СВЭ – «социально-вредный элемент». Однако ко времени прибытия Горького на Соловки уже начался процесс по сближению лагерной администрации с уголовниками. Их стали называть «социально-близкими» (в отличие от не поддающихся «перевоспитанию» «контрреволюционеров»), назначать на административные должности – бригадиров и т.п. Именно на их примере демонстрировали Горькому «успехи перевоспитания» в 1929 и 1933 годах. На Соловках, Горький послушно смотрел только туда, куда ему показывали. Его привели в караулку, из которой только что вынесли стойки с винтовками, и познакомили с чекистами, переодетыми в новенькие арестантские робы. Он побеседовал с этими ряжеными и впоследствии с восторгом рассказывал о великой воспитательной работе чекистов, успешно формирующих сознательных строителей социализма из отбросов общества. В 1933 году – на Беломорканале в аналогичном спектакле охотно участвовали и настоящие уголовники. М.Пришвин («В краю непуганых птиц», 1934) стыдил Горького: делает вид, что принимает за чистую монету отвратительные спектакли «чудесного перевоспитания», которые разыгрывают перед ним чекисты и заключённые – уголовники. Пришвин этой книгой отбоярился от участия в горьковском гроссбухе, посвящённом каналу. Эта книга, ещё в рукописи, никак не могла миновать Горького. Если бы Горький считал упрёки Пришвина несправедливыми, то нашёл бы способ уговорить Пришвина смягчить тон. Сказанное – это всё, что имеется по поводу успехов «перевоспитания», «пересоздания человека»: спектакли, которые умиляли Горького, и омерзительно наивный – до гнусной лживости - комментарий Д.Быкова к этим текстам. Это было главной мечтой всей жизни Горького, и вот, на склоне лет (на сколько ещё лет жизни он мог рассчитывать, такой потрёпанный этой самой жизнью?) ему, казалось бы, предоставлялась возможность успеть – увидеть эту мечту воплощенной (или, хотя бы – воплощаемой) в реальности! Стоит ли удивляться тому, что он, как и в Москве в 1928 году 39 , поддался искушению и гнал от себя, вопреки очевидному, сомнения в подлинности происходящего?! Сталин и Ягода хорошо знали об этой слабости Горького и превосходно на ней сыграли. 40 Подобные спектакли в лагерях устраивали позже и для иностранных корреспондентов («История», стр. 902). «И лишь на Колыме и Соловках/ Россия та, что будет жить в веках» (Г.Иванов «Россия тридцать лет живёт в тюрьме»).
4 ПАСТЕРНАК («в резонансе с хаосом»)
В.Катаев в повести «Белеет парус одинокий» упоминает пароход «Тургенев», который курсировал в те времена между Аккерманом и Одессой. При отплытии все скапливались (большинство – вместе с багажом) у борта, обращённого к берегу, и пароход оказывался в заметно накренённом положении. Капитан командовал в свой, как сейчас говорят, «матюгальник»: «А ну, бегить уси направо!» Все перемещались на противоположный борт. Так, с чередованием команд и соответствующих им перемещений, кренясь то на один, то на другой борт, пароходик и совершал своё путешествие.
Рассказ Д.Быкова о взглядах Пастернака (на революцию и революционные преобразования) и об их отражении в его стихах и прозе заставляет вспомнить именно о колебаниях одесского пароходика.
«Поначалу» (какие-то неназванные – «они») «радостно приветствовали путаный и близорукий февраль, а после … по контрасту с бессилием и хаосом постфевральской России – и Октябрь» (132). Поскольку авторы этой главы (Д.Быков и Л.Мочалов) на следующей странице констатируют, что из поэтов события 1917 года историей поручено описать Пастернаку, значит, цитата со страницы 132 относится, в первую очередь, именно к нему. Но (134) «речь идёт о резонансе между поэтом и временем (да и страной, переживающей гибельное вдохновение) … “religio” и значит связь, и никогда больше Пастернак … не чувствовал такой тесной и органической связи с реальностью, как летом семнадцатого года». Все известные цивилизации построены на идее божественного порядка, противопоставляемого первозданному хаосу. Так что
