однако.
Мы недоумённо переглянулись, но следующие его слова всё разъяснили:
– А ну, покажись, кто здесь есть!
Я начал старательно крутить головой во все стороны, дабы не пропустить, откуда кто появится. И не напрасно. От одного из толстых деревьев отделилось существо, похожее на лешего, которого я видел после помощи оленёнку, словно брат-близнец. Так оно и оказалось, это был местный леший, только никакой не брат тому. Все лешие вообще очень похожи друг на друга, но это только на первый взгляд, а при ближайшем рассмотрении или частом общении, они, как и люди, все очень разные.
Оказывается, они равномерно расселены по всему лесу и даже дружат друг с другом, видимо, семьями и домами, а может быть, как и люди – организмами, у них же есть ещё и лешачихи. А куда же без них? Без них скучновато. Говорят, лешачихи тоже развесёленькие существа, так что все они вполне стоят друг друга. Когда-то в детстве я читал в одной книжке пояснения, как быстро и легко, а главное, наверняка, отличить в лесу лешачиху от, скажем, кикиморы, заплутавшей деревенской девки или почтенной старухи. Мы легко и непринуждённо сумеем узнать её… по закинутым за спину грудям! Это надо же такое придумать! Интересно, что тогда должно быть закинуто за спину у лешего?
Дед, между тем, вежливо поздоровался и поинтересовался ненавязчиво:
– Не подскажешь ли, в какой стороне находится ближайшее племя людей? А то заплутали мы в тутошних могучих дубравах.
Леший указал рукой направление, что-то недовольно буркнул, будто выругался, и мгновенно исчез за стволом, откуда только что появился. Я, было, направился посмотреть за дерево, но дед сказал, что его там уже нет, и даже след простыл.
Мои попутчики, не сговариваясь, пошли в противоположную сторону. Тогда я, догнав Юриника, потихоньку спросил его:
– Почему мы идём именно сюда?
Он, снисходительно улыбнувшись, отвечал мне так же тихо:
– Когда леший недовольно или грубо разговаривает с тобой, то однозначно наврёт с три короба. И если уж ты вынужден спрашивать его о чём-либо, то всегда делай противоположное тому, что он тебе ответит, это и будет правильно.
– А зачем ему тогда появляться, если он так не хочет разговаривать?
– Он по-другому не может. Таков лесной закон, понимаешь? Если его кто-то зовёт, то он обязан появиться, если слышит, конечно.
– А если он сделает вид, что не слышал ничего, мало ли: задумался или уши заложило, или был очень далеко, да ещё и голова так болела, прямо раскалывалась? Ведь тогда-то можно и не появляться?
– Можно-то можно, но только очень осторожно! Рядом может находиться животное или птица, они леших чуют за версту, или кикимора какая, или сам лесовик, которому в лесу подчиняются все лешие, да и не только они. И тогда пиши-пропало, ибо провинившегося лешего превратят надолго в трухлявую заскорузлую корягу или замшелый пень, поросший поганками.
Я, невольно вспоминая наш мир, подумал: «А что? Это вполне хорошее, достойное наказание. Вот здорово, если бы и у нас такое практиковалось с некоторыми человекоподобными существами! Вот не выполнил, к примеру, чиновник свои обязанности. Как обычно, сшельмил или принял на лапу, так сказать, мзданул, и его, сердешного, под белы рученьки, да на пару месяцев, а лучше подольше, в пень корявый и трухлявый обращали бы, поросший мухоморами вонючими. А я бы с огромным удовольствием по той обширной аллее пней выгуливал своего верного пёсика, совмещал бы, так сказать, приятное с полезным. Больше чем уверен, что от желающих прогуляться там с животными или самому тряхнуть стариной просто-таки не будет отбоя. Так что наши любимые чиновники будут делаться с каждым разом всё лучше и лучше».
– А теперь ничему не удивляйтесь и не пугайтесь, за нами следят. Только не крутите головами, всё равно ничего не увидите, – невозмутимым голосом предупредил дед.
«Прямо кино и индейцы, – мелькнула мысль, – надеюсь, скальпы снимать не придётся, по крайней мере, сегодня». Опять мне казалось, что это всё происходит не со мной, а я лишь наблюдаю за действом со стороны. Но почему тогда мне так больно, когда какая-нибудь ветка хлестанёт по телу, да и комары доставляли немало неудобств, я уже не говорю об общей усталости и жажде. Подобные ощущения неумолимо и безжалостно возвращали меня в действительность. Впрочем, я был вовсе не против того, чтобы хорошенько устать, ибо получить удовольствие от отдыха можно лишь тогда, когда утомишься как следует. Этот принцип «халвы», как я его называю, действует и во многом другом. Почему «халвы»? Потому что когда заевшийся и привередливый падишах потерял вкус халвы, Ходжа Насреддин, дабы вернуть тому удовольствие от любимого лакомства, посоветовал подвесить перед носом кусок оного поаппетитнее, но при этом несколько дней ничего не есть. И всё сработало в лучшем виде!
Через некоторое время мы вышли на петлявшую между деревьев лесную дорогу. Сначала она была едва заметна среди густой травы, но постепенно всё более проступала и расширялась. Идти стало гораздо проще, и мы стали двигаться ощутимо быстрее.
– Раз есть дорога, то и селение не за горами, – заявил Дорокорн. Юриник лишь одобрительно замычал в ответ. Так оно и оказалось. Совсем скоро мы почувствовали манящий запах готовящейся на костре пищи и услышали отдалённый лай собак, что означало лишь одно – мы на верном пути, ибо дорога как раз и вела нас в ту сторону, откуда дул ветер. Идти оставалось совсем недолго, и долгожданная «халва» в виде отдыха и обеда уже ждала нас.
Глава 7
ДОМОВИК
Наконец деревья расступились и перед нами раскинулось поле широко, а за ним – множество домов и домишек, из труб которых струился ввысь тонкий сизый дымок.
Выбрали наугад улицу и неспешно, стараясь не привлекать к себе внимания, направились по ней, мило беседуя. Среди однообразных строений показался вдруг несколько необычный домина, более внушительный и громоздкий. В его двери то и дело входили и выходили люди. Судя по всему, это была таверна, а значит, мы сможем в ней остановиться. Заодно потолкаемся в зале, послушаем, кто что говорит.
Зашли внутрь, выбрали небольшой свободный столик в общем зале и сели ждать Дормидорфа, который пошёл договариваться на счёт обеда и проживания.
Дед ещё раньше, в первый день нашей встречи, показывал мне резной, тонкой ручной работы обоюдоострый кинжал с красивыми ножнами, который он сейчас намеривался отдать, если понадобиться, за еду и ночлег. Жалко было расставаться с такой хорошей вещицей, но ничего не поделаешь, зато на улице ночевать не придётся.
Дормидорф пришёл расстроенный:
– Сбываются наши худшие опасения, у них появились деньги, а это верный признак изменений не в лучшую сторону.
– Да ничего страшного, – успокоил я, – в моём мире деньги – обычное дело. Они есть у многих и многие готовы на многое, чтобы у них их было много. Раньше деньги были посредником между покупателем и продавцом и им предпочитали натуральный обмен, а теперь деньги стали смыслом жизни для подавляющего большинства, и количество таких возрастает с каждым новым поколением. Множится не по дням, а по часам! Некоторые готовы мать родную продать, лишь бы обладать деньгами, а, соответственно, и всем, что можно на них купить. Эта кажущаяся свобода обратной своей стороной имеет полную зависимость и покалеченное сознание.
Он понимающе посмотрел на меня и добавил:
– Их ещё называют грязью, потому что деньги, а вернее, людская жажда обладания ими помогает обострить и усилить самые худшие и низменные человеческие качества: жадность, зависть, величие, злобу, жестокость. Очень немногие могут устоять перед властью денег, они являются лишь исключением, которое подтверждает правило, и очень хорошо понимают, что самого главного в жизни за деньги никогда не купишь, а если вдруг удастся подобное, то никакое это не главное, а так, мишура.
Немного помолчав, дед продолжил:
– Ладно, сейчас не об этом. Скоро нам принесут еду, потом покажут комнаты, после этого предлагаю пойти прогуляться и осмотреться. Заодно обсудим наши дальнейшие планы без посторонних ушей и взглядов.
Зал, в котором мы находились, был не очень-то чистым, и я видел, что это прискорбное обстоятельство удручало моих друзей, которые не привыкли сами мусорить и не любили, когда это делали другие. У меня неоднократно была возможность наблюдать, как мои спутники тщательно прибирали за собой места нашего лагеря перед тем, как снова тронуться в путь. Да я и сам, конечно, принимал в этом самое деятельное участие наравне со всеми. Но совершенно спокойно отнёсся к этой грязи в таверне. Подумаешь – и не такое видали!
Кто ездит в наших лифтах и пользуется общественным транспортом, я уже не говорю про тех, кто когда-либо посещал общественные туалеты, которые, впрочем, мало чем отличаются от первых двух мест, подобной грязью, как здесь, испугать невозможно. Многолетняя закалка, полученная в том мире, давала о себе знать и в этом. «Что же с вами будет, ребята, когда мы поднимемся в комнаты? Сомневаюсь, что там всё блестит и благоухает ароматом лесных фиалок! Как бы вас, таких нежных и взыскательных, кондратий не хватил от переживаний», – думал я, с искренним сочувствием глядя на их страдальческие лица. Но, странное дело, чудеса, да и только! Они, в свою очередь, внимательно следили за мной, прямо-таки наблюдали, не отрываясь! И постепенно выражение брезгливого отвращения ушло с их лиц, как с яблонь белый дым. У меня даже мелькнула мысль: «Уж не затем ли они взяли меня, чтобы знать, как реагировать в подобных ситуациях? А может, слишком очевидно на мне горела шапка, и взяли меня по другой причине? Но тогда зачем?».
Ход моих мыслей прервал некий нагловатый юркий человек, принёсший еду. Он чинно поставил всё на середину стола, гордо вынув свои пальцы из наших тарелок, облизнул их, слегка поклонился, окинув нас вызывающе-вопросительным взглядом, и молча ушёл. Все с опаской разобрали тарелки. Впрочем, на мой взгляд, еда казалась вполне съедобной. Кто служил в нашей армии и сумел выжить там, того не удивишь не очень-то вкусной или даже очень невкусной едой! Ерунда всё это, есть можно практически всё. А если что-то съесть не хочется, значит, человек ещё недостаточно проголодался. По крайней мере, именно так считают те, кто заведует рационом и качеством армейской пищи. Желательно при этом соблюсти условие – не знать, из чего еда приготовлена. И тогда всё пройдёт, а, вернее, войдёт легко и непринуждённо, впрочем, очень возможно, что и выйдет так же или даже быстрее. Это уж как повезёт! А какой вред нанесёт организму, неважно, подумаешь, пустяки какие! Как говаривала моя дочка, поражая нас с женой своими познаниями в кулинарии и важных физиологических процессах человеческого организма, учась ещё в начальных классах: «Пища будет сладкая, а какашка мягкая»! Сие молвилось весёлым детским голоском не без изрядной доли злорадного ехидства на радость градоначальникам, неизменно сияющим холёными частями бесформенных тел. А крылатая фраза традиционно, как присказка, повторялась между такими же детьми, как она, в школьной столовой непосредственно перед приёмом того, что им предлагалось
