разговор с отцом Сергием:
-Вот ведь как опять получилось, отче… Всегда лучшие расплачиваются за ошибки других. А что теперь делать нам, другим? Что?
И отец Сергий отвечал мне:
-Теперь твоя очередь стать лучше, чем ты был, чтобы, когда придёт и твой час, успеть кого-то спасти.
-А те погибшие мальчики? Их час уже пришёл?
-Да. У каждого свой час.
-Кирилл, Кирилл – очнись…
Кто-то, уже не на шутку встревоженный, тряс мои плечи.
-Андрей… Да я в порядке. Почти. Присядь-ка…
Он сел рядом, и я стал говорить уже с ним:
-Ты понимаешь, что здесь произошло, мы с эти постоянно сталкиваемся, но вот в таком масштабе – впервые…
-Ты про вечную битву между добром и злом?
Да… Мы все рождаемся добрыми, со светом внутри. И вокруг нас существует зло, хотя бы просто в силу извечной полярности вселенной. И так просто начать угождать ему - сначала ты делаешь вид, что его нет, а потом расплачиваешься с ним тем лучшим, что есть в тебе. «Благими намерениями…» Смысл этого изречения прост - добро начинает служить злу. Ты уже не свободен, ты - раб. И ты пытаешься украсть эту свободу у другого, как велит тебе хозяин. Поэтому мало думать, что ты на стороне добра. Нужно постоянно доказывать это, борясь со злом, и прежде всего внутри себя – ведь что внутри тебя, то и снаружи. Иначе равновесие будет нарушено. И зло победит.
-Подожди… По-твоему получается, что добро всегда вынуждено сохранять это самое равновесие, ради спасения самого себя. А победить… оно что - не может?
-Мне кажется, оно может победить, только пожертвовав собой. В космическом масштабе это значит, что тогда уже не будет ничего – ни добра, ни зла. Круг замкнётся. И всё начнётся сначала. И будет свет, и расступиться тьма. И миром будет править любовь. Пока не обручиться со злом.
-М-да, сильно тебя заносит… А если победит зло?
-Тогда миром будет править зло. Жадное, завистливое, безжалостное зло. Править оно будет не долго. В конце концов, оно пожрёт само себя, ничего не породив – и это будет конец. Тот мир, который мы знаем, и мы вместе с ним, станет энергетическим придатком другого мира. Вселенная целесообразна. И нас бы давно уже сожрали со всеми нашими потрохами, если бы, непутёвые, от обезличенных универсальных понятий -космос ли там, материя ли, энергия – не прошли путь до веры в живого Бога, а значит, и до веры в Любовь, Добро и Спасение. Сегодня нас спасла только эта вера, Андрей. И чтобы и дальше остаться людьми, и позволить это сделать другим, мы должны верить. Как отец Сергий. Возможно, в этом и есть главное наше предназначение.
Я замолчал. Потом поднялся на свинцовые ноги.
-Ладно… Пойдём, посмотрим, что тут ещё можно сделать.
Бойцы уже собрали останки погибших в пластиковые мешки – два с расчленёнными останками, остальные с прахом – и стояли возле них, сняв каски. Одежда Олега Борисовича была аккуратно сложена возле его пристанища. Мысленно извинившись, я достал из его вещей телефон и документы; потом проделал ту же процедуру с одеждой и двух других моих товарищей. Подошедший чекист не сказал мне на это ни слова. Заговорил он о другом:
-Эти твари что-то очень уж быстро разлагаются… Не знаю, сохранятся ли образцы тканей. Камера ещё накрылась…
Не дождавшись от меня никакой реакции, он сменил тему:
-Там возле ямы, куда одна тварь провалилась, какой-то старик иссохший горюет. Кащей, что ли?
В развороченной земле было одно сплошное кровавое. Кащей тоненько причитал, плечи его безнадёжно тряслись:
-Все, все погибли меня защищая… Опять я один, на веки вечные уже один… Да кабы я знал, что чудище это сюда провалится, кабы знал…
Он был почти трогателен в своём горе. Почти.
Подошёл Степаныч.
-Спасибо тебе, молодец, за героев, что с собой привёл. Сильна ещё Русь-матушка, раз такие ребятушки у неё в запасе имеются…
Я повернулся к нему:
-Вот что, Степаныч. Бери-ка ты власть в свои руки, с этой самой минуты и бери. Никто, я думаю против не будет. И давайте-ка оберег ваш заново воздвигайте. Делать это надо сейчас, пока чиновники не понаехали. Те, которые если сказки в детстве и читали, то всё неправильно в них поняли. Сможете?
Степаныч запустил пятерню в шевелюру.
-Ну, попробовать-то можно… Ребятки мои ягу вон принесли, жива она - но, кажись, помирать всё-таки собралась. Тут, среди людей, мы ведь тоже не вечные… А черномора-злыдня я приволоку, как есть приволоку - давно руки чешутся. Сейчас, киселька напоследок хлебну, да и полетаем. Леший! – не дуром заорал он. – А ну поди-ка сюды, болезный! До хором твоих надо бы прогуляться!
Разом постаревшая сразу на несколько десятков лет, осунувшаяся Машка сидела на коленях возле издыхающей бабы-яги.
-Маша… Мария… может… там… у вас… она поправится? В настоящем Лукоморье?
-Нет, - покачала она головой. – Не перенесёт она дороги. Мне теперь быть бабой-ягой.
В воздухе появилась легко угадываемая фигура Степаныча, сделала несколько легкомысленных кульбитов, затем освоилась со своим новым положением и уже степенно поплыла в рассвет. Не так много времени прошло, когда из рассвета выплыли уже две фигуры, причём при ближайшем рассмотрении одна оказалась ведома за длиннущую и изрядно потрёпанную бороду, обладатель коей при приземлении был тут же закован в наручники.
-На дереве пытался укрыться, да бородой в ветвях запутался, - довольно сообщил дядька.– Теперь за водяным ещё слетаю, пусть прощается со своим харемом.
Упирающийся водяной также в скором времени был приволочён за шкирку разошедшимся дядькой и посажен рядом с черномором, после чего они тут же устроили шумную склоку, обвиняя друг друга во всевозможных грехах.
-Цыц! – гаркнул на них Степаныч, авторитет которого восстанавливался на глазах. –А ну, пошли к дубу. Домой пора собираться, а то загостились уже…
-Да ты что делать-то собираешься, шалопутный? – взвился черномор. Как мы оберег-то восстановим? Царевны нет, волка нет, яга при смерти лежит…
-Не лукавь, злыдень, - тихо сказала Машка. – Матушка поможет, коли я с ней рядом буду, а волка и царевну ты вызвать сможешь, хоть на несколько минут - а сможешь.
-И ты вот что запомни, душегуб распоясавшийся, - сурово молвил дядька. – Если чего задумал, так сразу из головы-то и выкинь. Мы, если что, егерями здесь устроимся – не привыкать, кот вон в цирк пойдёт подрабатывать, русалку-бедолагу с водяным в зоопарк определят, остальные тож куда-нибудь да пристроятся, а ты даже не и думай! Я тебе шею лично скручу. Не место тебе здесь, злодействуй уж, где предписано, где витязь на тебя при случае управу найти сможет. Там ты за чужими спинами не спрячешься, и подмогу свою окаянную не вызовешь. Понял меня, нет?
-Не дури, старый, - промолвил кащей. – Покуражился – и хватит. Вон горя принёс сколько… Вовек тебе его не простят.
Черномор затих. Зато в голос взревел водяной, требуя, чтобы его пустили проститься с семейством, но дядька был непреклонен, сказав, что скоро встанет солнце, и тогда от водяного проку не будет, после чего тот был этапирован двумя здоровяками к месту назначения. Когда подошли и мы, под дубом в бочке уже плескалась Аделаида Ивановна, чья пленительная обнажёная грудь сразу приковала к себе значительное большинство мужских взглядов. Кот сидел на ветке, сумрачно глядя вниз. Я решил поговорить с ним напоследок.
-С экологией-то не бросай так сразу, если чувствуешь, что твоё это… - полушутя-полусерьёзно сказал я. Он подозрительно скосил на меня зрачки, вздохнул и ещё больше насупился. Тешить публику разговорами он не стал.
-Ну, начнём пожалуй, - молвил вновь народившийся лидер Степаныч. – Все помнят, как вести-то себя, память не отшибло? Ну, смотрите… Пора сказки новые сочинять, а то совсем про нас скоро забудут!
Уже совсем рассвело. Богатыри окружили дуб, взявшись за руки, укрыв собой Машку, припавшую к лежащей на земле бабе-яге, кащея, черномора, русалку, водяного и лешего. Кот сам по себе возлежал на дереве. Всем не сказочным персонажем я велел отойти подальше от живого кольца подальше, к отогнанным от дуба машинам, и уже оттуда мы наблюдали за действом. Вот богатыри разом закрыли глаза и что-то монотонно замычали; распластавшаяся на теле матери Машка взяла её руки в свои и начала выводить ими замысловатые фигуры в воздухе; черномор затрясся мелкой дрожью, вены на его лбу вспухли от напряжения; водяной пронзительно заверещал почти на уровне ультразвука; кащей проворно чертил жёлтым корявым ногтем вокруг себя на земле какие-то знаки; леший, кружась волчком, отплясывал странный танец, кот… Кот лежал сам по себе, оставаясь среди всей этой суматохи островком ленивого спокойствия, почти равнодушия. Мне даже показалось, что он пару раз зевнул. Некоторое время ничего не происходило, но вот в воздухе сгустились бесплотные тени волка с девичьей фигурой на нём и канули в окружье, а затем… Картинка перед глазами сдвинулась и … странное чувство овладело мной - как будто в незнакомом городе увидел далёкий полузабытый фрагмент из детства, и сильно сжалось сердце – ничего не вернуть, всё чужое. И всё прошло. Под дубом уже никого не было.
-Пространственно-временная телепортация, - восторженно прошептал Андрей. – Довелось всё-таки увидеть.
Однако, это было ещё не всё, и мы стали свидетелями нового перемещения. Воздух над нами вдруг опять сгустился, и с довольно приличной высоты на землю шлёпнулось тело, подпрыгнуло и оказалось лешим. Некоторое время он одичало озирался по сторонам, затем у видел нас и вдруг в голос завыл, задёргался, вырывая из головы клочья волос:
-Не приняла обратно земля-матушка родимая, всех приняла, а меня вот нет, ох, беда мне, ох беда, окаянному!
Горе его было неподдельным. Что на это можно было сказать? Что за всё надо платить - и на этой земле, и на той? Я подошёл к нему и опять почему-то перешёл на ёрнический тон, как и в эпизоде с котом:
-Да не убивайся ты так… Лесничим я тебя сделаю, выберешь вон из гарема болотного кралю какую-нибудь не особо заплесневевшую, кисельком отпоишь - глядишь, и наладится всё… Только никого отравой-то этой более не вздумай потчевать, договорились?
Он не слушал меня. Донельзя жалкий в рваном зипунчике и клоунском трико, со сведёнными отчаянием и без того узкими плечами, леший побрёл к своей лачуге, чтобы как-то пережить первый из многих доставшихся ему одинокий дней. Сможет ли он вернуться туда, к своим, или теперь его судьба спиваться здесь, окончательно озлобленным и одичавшим? Кто знает…
Э П И Л О Г
Ночь. Моя квартира. Бессонница.
Беспардонная суть бытия
В том, что я – это вовсе не я.
С непонятной и злою тоской
Мне вторгается в душу другой.
Грех — унынье, когда ты один.
Тот, второй кровный мой господин
С безупречной усмешкой — «хе-хе»
— Не дает мне забыться в грехе.
Я не знаю, кто я, а кто он;
Я запутался в списке имен,
Я забыл исчисленье времен.
Пусть он – явь. Тогда я – просто сон.
Сразу встало вдруг все на места:
Спи, святая твоя простота,
Все грехи возложи на него –
Бремя мелких страстей и невзгод.
И тогда, у последней черты,
Когда время стирает черты,
Ты не ангела жди, а того
Кто надсадно завоет: «МОЕ!»
К О Н Е Ц
