церемониться. Но в качестве компенсации снова напоить и уложить. Их вины в том, что они здесь оказались, нет.
Дядька выслушал мои инструкции с явным неодобрением.
- Э-э-х… Дожили. Ладно, сделаем. Не хочу даже спрашивать, что ты там удумал. Это всё?
-Не заводись, Степаныч. Согласен - дело сволочное, как ни крути. Тут гражданской войной попахивает, против своих нужно идти. Да вот беда – не нужны вы им больше, запросто лишними можете стать. Поэтому лучше просто ни во что не вмешивайтесь, когда заваруха начнётся.
-Кому это мы лишними можем стать? Лешему с черномором?
Я кивнул.
-И куда они нас отсюда попрут? Подальше куда-нибудь?
Я ещё раз кивнул. Без подробностей о новом месте службы.
-Ну, хоть просветил…
Степаныч медленно поднялся, махнул рукой мужикам и пошёл прочь. Те радостно потрусили за ним. Я побрёл в другую сторону.
Недалеко от покосившихся ступеней крыльца на травке возлежал сторонник власти с личными привилегиями, несколько нервно дёргая хвостом.
-Кисс-кисс- кисс… - поманил я его. – Иди, поглажу.
Котяра помотал головой и неуверенно зевнул. Я толкнул дверь и вошёл в окаянную избушку. Естественно, меня ждали. В избе пахло землёй, тиной, электричеством, старостью и дерьмом.
Глава 14
Приветствовать фольклорных личностей я не стал, как-то не хотелось. Они тоже не торопились начать беседу, внешне занятые чем-то своим. Кащей тёр руки, заученно поднося их к лицу, по всей видимости, ожидая, что новый техногенный запах исчезнет сам собой и недовольно морщился; водяной расчёсывал двумя пятернями разом свои зелёные достопримечательности и пучил глаза куда-то в сторону; яга, запрятав немыслимую cиневу под мешочки век, пристроила сухонькое личико на кулачок и казалось бы, тихонько дремала. Леший живописно суетился у печи, что-то насвистывая. Новый для меня персонаж, карла с суровым черепом и действительно немалой длины седой бородой, шнырял раскосыми степными глазами по избе, задумчиво останавливая тяжёлый масляный взгляд на подельнике.
Пауза затягивалась. Я стоял у порога, и спешить мне было некуда. Вообще-то я не очень хорошо представлял себе, как буду тянуть время до часа «Х», и собирался напропалую импровизировать. Пить кисель, во всяком случае, в мои планы пока не входило.
Первой удосужилась меня заметить яга. Вздохнув, она открыла глаза, и, угрожающе темнея ворованной синевой, проговорила:
-Явился… Где ж тебя носило-то, а, С-с-с-сеня?
-Где-где… Зашвырнуло за версту, кое-как обратно добрался. Деваться-то всё равно некуда.
-Ох, и беда с тобой… Ты сюда зачем изначально прибыл-то? На чудеса посмотреть? Так смотри –руками не трогай без спросу-то. Дали киселька испить – пей, радуйся, что разрешили. Участвуй, так сказать, способствуй чуду. А в избу без хозяина зачем попёрся? С какой-такой надобности?
Черномор развернул череп и набычил его на меня, с интересом ожидая ответа.
Пару секунд я раздумывал, не сдать ли мне кота. Потом решил, что это всё-таки будет не этично. Как ни как, он мне всё-таки помог – по своей ли воле, нет ли…
-Случайно забрёл. А потом затянуло.
Черномор разочарованно вздохнул и скрипуче из себя выдавил:
-М-да, ну ты и фрукт… Никак меняться не хочешь. Что нам с тобой делать-то теперь?
-А давайте-ка его в болоте утопим – всё польза будет, - пробулькал водяной.
-Нет уж, давайте-ка лучше я его в печке зажарю… Давно себя не баловала, - душевно включилась в торги бабуля.
Черномор сдвинул брови:
-Кисель пусть пьёт. А там пусть сам дорогу выбирает – чтобы по-честному всё было.
-По-честному, говоришь? – тихо вмешался кащей. – А не себе ли выгоды во перёд замышляешь, а, черноморчик?
С этого момента беседа стала напоминать сходняк знатных теневиков, не особо доверяющих друг другу.
-Пошто напраслину возводишь, кащеюшка? – ретиво перешёл в контратаку оппонент. – Это какая-такая мне особая польза с лешиного зелья-то выгадывается? Не такая разве, что и тебе, да и всем остальным? Али помощниками своими не доволен?
-Да мне сколь есть – хватит, а ты что замышляешь? Всех к рукам прибрать?
Черномор несколько воровато покосился в мою сторону, потом махнул рукой.
-А-а, что тебя стесняться-то… Не пойму я тебя, кащеюшка. Хозяевами-то одно все мы будем. Али жалеешь ты их, непутевых? Да ты посмотри на этого вон молодца – как есть непутёвый. Душу продаст, лишь бы самому ни о чём не думать. С первого раза не задалось – опять пришёл, добавки просить.
-Лукавишь, черноморчик, ох лукавишь. Знаешь ведь хорошо, что на их непутёвости и мы с тобой, и весь порядок держится, а всё одно на рожон прёшь, с собой совладать не можешь.
-Да ладно ли с тобой, кащеюшка? Остынь маленько-то, хватит собачиться. Меня не слушаешь – так послушай, что остальные скажут.
Баба-яга высказалась категорично.
-Не один век мы с тобой знаемся, кащеюшка, так что на прямоту мою не гневайся. Пошто ты людишек этих выгородить пытаешься, а? Не насмотрелся на них, что ли? Скрутим их всех в бараний рог – вот и ладно будет, неча им под ногами по-зряшнему путаться.
-Да тебе-то, старая, какая от этого выгода-то будет?
-А такая. Дочку королевной хочу сделать! – брякнула яга. – Она от родной матери нос воротит, знаться не желает, а от такого-то подарочка, поди, не откажется. Любви всё своей дурацкой ищет, марафет наводит, так пущай увидит, как все ей в ножки кланяться будут, любовь свою один шустрее другого выказывать. И я, старая, за неё порадуюсь…
Кащей нахмурился.
-Так ты что же выходит… дочку за черномора отдать задумала? Он, стало быть, в короли у нас уже метит…. Слышал, бармалеюшка? А мы к нему в холопы пойдём. А он сам чьим-нибудь станет. Если уже не стал.
-Дела… - голос водяного знакомо и смачно отдавал извечной сыростью, прародительницей всего неживого. – Мне тут в родном болоте порядок бы надлежащий обустроить, а ты ишь на что замахиваешься… Людишек всех зряшных под себя подмять задумал. Я вот тоже думал, что подмял, пока служивый один из-за любви этой самой своей оторванной на корягу с разбегу не бросился. Наскрозь грудь себе продырявил, и откуда крови-то столько взялось из жил студёных…. А любовь его зряшная, как это увидала, так по сию пору голосит, кажный час до топиться бежит, то вешаться на берёзу да осину лезет – да не судьба ей ещё раз умереть-то, ох не судьба… Проклятая она теперь, как есть проклятая, и ни к чему более не способная. И что мне с ней теперь такой делать прикажете? Все нервы мне съела, зараза. Неспокойно нынче на болоте, ох не спокойно.
-Эх, зарылись – один в болото своё, другой в землю! – в сердцах высказалась яга. – Дальше носа не видите, персьпиктив не замечаете!
-Вы с черномором зато всласть налетались, головушки-то и закружились! Ишь, что удумали - порядок нарушить, чужое впустить! – разом ощерилась нелетающая оппозиция.
-А ну, хватит!! – рявкнул черномор, изрядно, судя по всему, задетый критикой за живое. Борода у него начала пушиться, и сам он, казалось, уже не сидел за столом, а угрожающе нависал над ним, готовый наброситься на обидчиков. – Все вы тут никто против меня! Как скажу, так и будет!
Тут он для наглядности щёлкнул пальцами и высек между ними искру, которая, сорвавшись, ударилась в потолок и трескуче взорвалась сполохом фейерверка, окропившего золотым дождём всех присутствующих. Особенно досталось кащеюшке, в раз завизжавшего и принявшегося истошно хлопать себя по кожаной амуниции, под которую забрались огненные дождинки. Запахло палёным.
Дискуссия прекратилась. Я, несколько обнадёженный было предшествующим оборотом событий, теперь лихорадочно соображал, что же мне делать дальше. В моём арсенале ничего подобного тому, что мог продемонстрировать черномор, и в помине не было. Да чего уж там - я даже ушами внятно не смог бы пошевелить.
-Эй, граждане, а моё мнение здесь никому не интересно?
Голос лешего звучал хрипловато-насмешливо, и губы вроде бы как обычно презрительно вытягивались в трубочку, но звенела в голосе обида, и кривились от досады губы. И вся его нескладная фигурка, облачённая в трико и зипун, разбитным своим подёргиванием выражала растерянность.
Распалённый черномор круто обернулся на голос.
-Тебе чего ещё надо, малохольный? Варишь зелье – и вари по-тихому, а делать всё будешь по-моему! Или тоже в зряшные захотел? Чего встал? Тащи этому молодцу блохастому киселя своего забродившего!
Разбитной малый исчез окончательно, и вместо него материализовался образец периода полураспада с «зряшность». Воспалённые глазки заслезились, запутавшийся в шерсти рот задрожал, что-то попытался сказать, но не смог, и вот уже присутствующие могли при желании лицезреть лишь его обиженную спину и суетливые руки, да слушать невнятное бормотание:
-Сейчас-сейчас… как же? мигом всё будет, чего зря серчать-то?... вот корешок последний положу да помешаю… а мы что? мы персонажи маленькие - как нам скажут, так мы и сделаем… сейчас-сейчас…
«Вот ведь хрень-то какая получается», - несколько отстранённо пронеслось у меня в голове. Кроме отрывочных мыслей, голливудский модуль моего подсознания воспроизводил и голограммы: вот я вырываю из рук лешего чугунок и выплёскиваю содержимое в лицо черномора – авось не до щёлканья пальцами будет, а его – за бороду и об стол пару раз лицом, об стол; вот хватаю полено, опускаю его на лохматую голову лешего и крушу всю посуду в печи; вот быстренько выбегаю из избы, подпираю дверь и поджигаю на хрен всё строение вместе с содержимым; вот - …
Тут черномор зевнул.
-Ты, молодец, одно учти – я тебя наскрозь вижу. Дёрнешься меня за бороду хватать, али к полену потянешься – испепелю. Живым сожгу. Тебе яга правильно сказала – хватит ерепениться. Решил за других чашу сию испить – пей. Пей, сволочь.
«Ну и пусть пепелит - хоть время выиграю», - уже в отчаянии подумал я.
И тут леший мне подмигнул. Откуда-то из-за плеча, в расчёте на меня одного - здорово, весело, нагло – как тогда; мол, была-не-была - один раз всего и живём-то. И мысли у меня закружились другим одичалым хороводом. «C чего это он вдруг глазки мне решил строить? Его выход после черномора? Или в самом деле в пику против того решил пойти? Самолюбие взыграло? Мужичок он шебутной, всего можно ожидать… Ох, что делать-то, мать вашу лукоморскую?!»
А леший уже шёл ко мне, держа в руках солдатскую алюминиевую кружку с обилием щедрых потеков по бокам. Меня стало трясти. «Ну выпью, почувствую, что душа отлетает – что сделать-то успею? Нет, сейчас возьму и всё в рожу эту заросшую выплесну, а потом сразу – черномора душить, глядишь, кто и поможет…»
Леший протянул мне кружку и шевельнул губами: «Пей». И ещё раз: «Не дури». Маленькие глазки смотрели на меня серьёзно, с не наигранным страхом, растекающимся из тёмноты зрачков по мутной белизне. «Никогда не верь жалости, но всегда – страху». И я поверил, выпив кружку почти до дна, пока не поперхнулся остатками и не начал сначала натужно откашливаться, а затем остервенело икать до спазм в желудке. Тем не менее, на самом деле всё обернулось не так уж и плохо. Не было в этом пойле какой-то конечной гадости, отвратной живой плоти, явственно ощущаемой мною прежде. Это вселяло надежду. Всплеск надежды тут же совпал с мощным приливом выпитой дряни в голову, и, не в силах сдержать эмоций, сразу же изрядно захмелев, я заорал в пространство:
-Что, взяли
