крякнул.
-Только такого удальца нам и не хватало…
Я обиделся.
-А что, только вам одним у бога брагу тырить?
Тут обиделся уже Степаныч.
-Умный ты, я погляжу… За Машкой на хрена попёрся? Чего у тебя с ней?
Богатыри дружно навострили уши.
Я подумал и решил переть на пролом. Медовуха действительно была хороша. Почище сыворотки правды.
-Да ничего, собственно… С лешим пообещала помочь встретиться.
Степаныч крякнул.
-Ну, хоть не врёшь… А на что это тебе? Человеком быть надоело?
- Да любопытный, наверное… Больно уж чудно о нём рассказывают.
-А ты бы поменьше слушал, - насупил брови дядька. Затем продолжил:
-Знаю я таких… умников. Силушкой померяться хотят, да всё одно боком выходит. Не справиться тебе с лешим. Мы и то вон не справились…
-Почему?
-Почему-почему… Дураки потому что. Как-то бражничали вместе - ну, и закинули его в болото: так, что три дня о нём - ни слухом, ни духом. Каких уж он там корешков нашёл для опохмелки – один леший и знает, но уж отомстил он нам, так отомстил… Напоил кисельком при встрече. И ведь чувствовал я, что не надо пить его отраву, неспроста это – да что теперь… Досыта напился.
-И… что теперь?
- По-разному у всех. Меня вон Земля-матушка не держит, кувыркаюсь в воздухе, как яга в своей ступе; Лёха на любой кикиморе жениться готов, Митька ягу мамой звать начинает… Но главное – силушку мы свою растеряли. Сколько раз собирались с лешим поквитаться, а он только смотрит на нас и смеётся, смеётся лохматый… Ну, а мы друг дружку молотим со злости. Понял, нет?
- Что… понял?
-Да нам-то место здесь навеки определено, и судьба наша определена, и другими мы стать не можем, хотя русалка вон всё пытается. И то против лешего слабину дали, не устояли, значит… Что же про тебя-то, непутёвого, говорить? Ты вот для чего живёшь-то?
Я в одиночку осушил кружку медовухи и попытался уклониться от ответа.
-Ну… Живу, потому что живу. Надо так.
-Чё несёшь-то? Кому это надо? Тебе, судя по всему, не очень-то. Герой. Тьфу…
Дядька зло сплюнул.
-Таких вот леший и привечает, малохольных. Сразу начинают понимать, зачем на белый свет появились. Баб щупать да деньги в кубышках прятать… Или сразу - в омут с головой.
-Ну… ик… и что же мне делать?
-А я тебе сейчас скажу, что…
Степаныч неторопливо поднялся и двинул мне кулаком по переносице. Мешком свалившись с лавки и цепляясь за остатки угасающего сознания, я успел пьяно подумать:
«Так вот к чему весь день нос чесался…»
Глава 5
Откуда сверху лилась вода, щекоча ноздри, пока я наконец не чихнул. Переносица отозвалась тупой болью, и заплывшие глаза открылись с трудом. Надо мной стояла Машка и щедро орошала пахнущей тиной влагой прямо из ведра. Это была уже перезрелого возраста Машка, с дряблой кожей и по-старушечьи поджатыми губами, так что дефилирующие мимо окончательно захмелевшие богатыри только отпускали в её адрес шуточки типа: «Эй, бабуля, пойдём со мной – сразу помолодеешь» и весело ржали при этом. Машка не обращала на них никакого внимания, только одному особо бойкому остряку пообещала навести порчу на его меч-кладенец, отчего тот сразу потерял щедрое от природы чувство юмора. Заметив мой вполне осмысленный взгляд, Машка ласково сказала:
- Давай-ка вставай, миленький, да пойдём уж домой…
Она помогла мне подняться и, придерживая за плечи, провела мимо гогочущих мужиков, а также вольно раскинувшегося на земле мертвецки пьяного драчливого дядьки. Так и доставила меня, заботливо не давая упасть, через все пни и коряги, по причудливо извивавшейся тропинке, по непослушной встающей на дыбы лестнице до самой комнаты, где я и рухнул на кровать. Потом ещё наложила остро-пахнущую мазь на распухшее лицо, сняла кроссовки и укутала одеялом, приговаривая при этом:
-Ты не волнуйся, миленький, всё будет хорошо, всё обойдётся…
«Видимо, я в самом деле здорово ей нужен… всем им…», - ворошилось у меня в мозгу, пока я в который раз за день не упал в мутно-липкое небытиё.
Проснулся я легко, и голова была на удивление ясной. Зеркало беспристрастно отразило отсутствие следов насилия на моём лице, что меня приятно порадовало. «Ай да Машка…» Стук в дверь прервал моё самолюбование, и смутным тягостным воспоминанием в комнате нарисовался Степаныч. Был он помят, хмур и краток.
-Ты… это… не обижайся уж на меня. Зол я на лешего. Не надо бы тебе к нему, да кто я, чтобы тебе советы давать… В общем, будет помощь какая нужна – уж постараемся не оплошать. Ну, я пошёл.
Дядька исчез. Краткий анализ его речи ясно давал понять, что не плошать в первую очередь всё-таки придётся мне, и Степаныч хоть немного, да надеется на меня, иначе не пришёл бы с извинениями.
Когда я спустился во владения Аделаиды Ивановны, Машка сидела на диване – прекрасная и печальная. Аделаида выглядела как обычно, но тоже была печальной.
-Что грустишь, красавица? Не переживай, наладится всё как-нибудь.
Машка вздохнула.
-Наладится. А пока пошли со мной.
-Куда это? – довольно игриво поинтересовался я.
-Кисель пить.
Настроение резвиться у меня сразу пропало.
-В смысле?
-В прямом. Леший велел передать – если хочешь о жизни с ним потолковать, то сначала киселька на пробу испей. Я тебе и оставила. Не передумал ещё в гости-то? Смотри, после киселька уже не удерёшь отсюда – всё по кругу будешь ходить да обратно возвращаться…
-Так…
Пить кисель не хотелось. До спазм в желудке. Всё-таки я любил себя такого, как есть. Но выхода не было – раньше или позже это должно было случиться.
Ритуал моего превращения в мутанта обыденно произошёл в столовой. Кисель был подан мне в пивной кружке, наполненной примерно на треть. Пахло от пойла болотной тиной и чем-то ещё, сладко-дурманящим и отталкивающим одновременно. Не закрывая глаз, я медленно влил в себя мутновато-белёсую жидкость, по вкусу напоминавшую… Не знаю. Это была одновременно смесь какого-то знакомого с детства лекарства, несвежей воды и растаявшей во рту приторно-сладкой сахарной ваты. Во всяком случае, добавки просить не хотелось. Желудок вдруг резко свело от тупой боли, в горле засаднило, слёзы сами потекли по полыхнувшим румянцем щекам. Затем по всему телу пробежал отголосок лопнувшей струны и на какое-то время ещё остался дрожать в ладонях и ступнях, пока окончательно не затих – может быть, в моей душе.
-Ну… как ты? – озабоченно и вместе с тем деловито осведомилась Машка.
-Да ничего вроде бы… Отпустило.
-А ты молодец, сильный. Меня вот сразу кружить начинает – кружит и кружит, так что себя уже не чуешь, потом душа вроде бы как на место опускается, а тело уже молодое, и пить хочется – пью-пью, а всё мало, мало…
Я сглотнул оставшийся гниловатый привкус.
-Нет, пить я не хочу… И душа вроде бы не отлетала. Жаром только отдало, сильно-сильно так…
Я заметил, что вслед за Машкой начинаю удваивать слова, словно спьяну, когда хочешь, чтобы смысл сказанного непременно дошёл до собеседника.
Тут в животе презрительно заурчало. Болотная настойка явно пришлась ему не по вкусу.
-Маша, пойду я, пожалуй, полежу немного, не по себе как-то всё-таки…
Я добрёл до выделенной мне кровати, лёг и стал ждать дальнейших позывов организма к очищению. Потом в голове начал скапливаться дурман, и я закрыл глаза.
И тут же меня закружило-закружило, понесло-понесло… И увидел я откуда-то сверху угрюмо-зелёный лес, кормящий окутанное испарениями болото; и радующую глаз синеву небольшого, сказочно-игрушечного озерца; и набухающую грозную толщу воды за краем леса, уносящую землю с корней деревьев, заставляя их обнажёно-беспомощно висеть в воздухе; и крутые скаты холма с диковинным строением наверху, вонзившегося в него остриём перевёрнутой пирамиды; и, наконец, наскоро сложенную из неотёсанных брёвен избушку с утонувшей по самую крышу трубой и без окон, с криво вросшими в землю ступенями крыльца и покосившейся дверью…
Внутри неказистой постройки суетился маленький сутулый мужичок в замызганном ватнике и каком-то трико, босой и очень лохматый. Непрерывно бормоча что-то под нос, он сновал из угла в угол, всецело поглощённый поиском нужных ему трав и корешков, которые он нюхал, жевал, мял в руках и, наконец, довольный запахом и вкусом, швырял в один из многочисленных чугунков, томящихся в печи. Тут он почувствовал, что за ним наблюдают, и повернул лицо в мою сторону. То, что это было всё-таки лицо, а не заросшая спутанной беспросветностью морда, можно было судить только по маленьким, но очень живым, неопределённого тёмного цвета глазам, весело буровящими меня (или то, что сейчас было мною) насквозь. Явно довольный увиденным, мужичок подмигнул мне, засмеялся и легонько дунул, показав из-под медвежьей бороды аккуратно сложенные трубочкой землистого оттенка губы. И понесло-покружило меня обратно: мимо холма и леса, озерца и болота - пока я вновь не ощутил себя лежащим на кровати с открытыми глазами, бездумно изучающих лунный рельеф давно требующего побелки потолка. Пить хотелось ужасно. Я осушил графин с застоявшейся водой, тут же покрылся испариной и начал полоскаться под умывальником. Над умывальником висело треснутое зеркало, делившее моё лицо на две несовпадающие половины. Нижняя половина нареканий у меня не вызвала, несмотря на явную асимметрию с верхней, но вот два фрагмента последней заставили меня вздрогнуть. Глаза. Они словно были покрыты мутноватой плёнкой, делающей взгляд пустым. Прошло не так уж много времени, чтобы я смог забыть, где я видел похожий взгляд. Гусь перепончатый. Водяная душонка.
Меня стало подташнивать. «Ерунда, успокойся, это зеркало - искажённый свет… зеркало… свет…зеркало… свет…» Твердя эти два слова как заклинания, я спустился вниз. Аделаида Ивановна была на месте, делая какие-то пометки в потрёпанном журнале. Увидев меня, она начала было улыбаться, но потом передумала и вздрогнула.
- Тоже заметили? – криво улыбнулся я.
-О-хо-хо… - озабоченно покачала головой русалка. – Заметила. Меняешься ты.
-Как все?
Она ничего не ответила и как-то по-детски обиженно всхлипнула носом.
-Так…
Героя из меня, видимо, не получалось. А получалось чёрт знает что. Я присел на диван. Глаза у Аделаиды Ивановны стали набухать влагой, и я поспешно задал ей подвернувшийся вопрос:
-У вас богатыри где зимуют? В шалашах? Апартаменты им не сдаёте?
Она слабо улыбнулась.
-Условий было два – сухой закон и ежедневная уборка.
-И как отреагировал дядька?
-Сказал, что лучше сдохнет в своей норе, но традиций нарушать не будет.
-И… силой вселиться никто не пытался?
-Ну как же, пытались. А мы с Машкой на что? Она та ещё ведьма. А я могу быть той ещё стервой. Это действует безотказно.
-А поподробнее нельзя? – я всеми силами старался отвлечься и унять сосущую в груди непонятную тревогу.
-Ну, боюсь, вам это будет не очень интересно, - произнесла Аделаида Ивановна, тем не менее заметно оживившись, как школьница, которой не терпится похвастаться ловко сошедшей с рук проказой. И тут же начала рассказывать.
-Являлись, являлись… А как же? Обычно целой делегацией – кто за теплом, кто за лаской; ну, а кто побойчее - тот и за тем, и за другим. Пьяные все, естественно, с гонором - куда деваться-то… Ну, сначала их Машка и пригревала. Прочтёт какую-нибудь ещё в детстве заученную подходящую скороговорку – и начинает мужиков корёжить: и похмелье у них
