Одно отдельно взятое детство.

место на последнем ряду. Эти места выходили прямо на продольный проход, и впереди не маячила ничья шевелюра, треух или вязаный петушок.
Сколько же фильмов я пересмотрел в этом «Пионере». Самые потрясающие – это «Голубые молнии» и «В зоне особого внимания». А «Гражданин Лёшка» с совершенно обаятельным и тогда ещё совсем молодым Галкиным-старшим? И, конечно же «Вам и не снилось». Фильм на все времена. Что стоит одна только песня: «Это не сон, это всё пра-авда, это исти-ина/ Всепобеждающий вечный зако-о-он это любовь моя…»!!!
А «Зорро»? Вы помните Зорро? Того Зорро, который разрисовал своим «Z» все подъезды, заборы и стены во всём огромном СССР? Не этого Зорро, в исполнении сладенького Бандераса, а того, не помню в исполнении кого , но того неимоверно настоящего ЗОРРО, которым становились все мальчишки от трёх до семнадцати.
Фильмы. Они не просто влияли на нас, они становились нами. Они обволакивали всё вокруг, преображая наш обычный, обыденный мир. Фильмы проникали в нашу походку, одежду, манеру говорить и даже думать.
У главного героя индийского фильма «Месть и закон» была чудесная куртка, у которой сзади, как говорят, «по кокетке» шёл ряд маленьких звёздочек. Вот ведь, что. Прошло уже лет тридцать, а я помню ту самую куртку какого-то Виджая или Митхуна. Я запомнил не то, как он боролся со злобным раджёй за справедливость и за обиженных бедных людей, а именно эту куртку с ослепительным рядом звёздочек на спине.
После фильма, когда городской ландшафт заволокло «местью и законом», я пошёл в магазин военторга. Я быстро смекнул, что штук сорок лейтенантских звёздочек вполне могут спасти потерявший было своё значение окружающий мир. С удивлением я подсчитал, что даже моих небольших денег почти хватает на осуществление этой мечты. Ну, штук на тридцать точно хватало.
Я подошёл к стеклянному прилавку, прикинул, какие звёздочки лучше взять – белые блестящие или позолоченные. Остановил свой выбор на последних, и попросил продавщицу дать мне тридцать штук. Не знаю, как у кого было, но я в детстве почему-то стеснялся продавцов. Мне всегда было немного неловко их о чём-то просить. Может быть, это из-за моей тогдашней нерешительности, может быть из-за того, что они держались слишком возвышенно, но мне всегда было не по себе обращаться к ним с просьбой что-нибудь мне продать. Так было всегда, но не в этот раз. Во мне жил Виджай (или Митхун), и он видел, что от воплощения его мечты о самой лучшей куртке на земле его отделяют каких-то три десятка лейтенантских звёздочек. Какая там продавщица?...
Вот каким я был в тот момент. И, что же вы думаете, что всё вот так просто и закончилось? Ну, уж нет. Оказывается, для того, чтобы приобрести звёздочки я должен был иметь военный билет. И сообщила мне об этом продавщица откуда-то уже из заоблачных небес, причём по мере того, как она проговаривала эту фразу, она поднималась всё выше и выше, а я становился всё меньше и меньше.
Вот так, через три минуты из магазина военторга вышел не счастливый борец за справедливость, а обычный подросток лет 11-12, и молча побрёл в своё серенькое настоящее.
И ещё, пожалуй, нужно сказать о двух фильмах.
Тяжёлым камнем и невосполнимой потерей лежит у меня на сердце американский фильм «Бездна». Я его не посмотрел. Все посмотрели, а я не посмотрел. Не успел, опоздал, уехал, я не помню, что случилось, но это эволюционное звено моего личностного становления оказалось утраченным навсегда.
Посмотреть «Бездну» сейчас? Вы смеётесь? Той «Бездны» уже нет. Со времени 70-х годов этот фильм кто-то тайно изменил. Они опошлили сюжет, испортили актёров, плёнку, звук, одели всех в смешные костюмы, сделали всем глупые причёски с бакенбардами и т.д.
«Четыре мушкетёра». Хороший, честный, весёлый французский фильм, в котором нас потрясла Констанция. Выпрыгивая из воды, чтобы подать какой-то знак своему возлюбленному Д`Артаньяну, она на мгновение, на миллисекунду обнажала грудь. Именно поэтому это кино было объявлено «до 16-ти».
Но это было в те времена, когда уже не за горами был последний фильм моего детства.
Я хорошо помню, как он впервые пробудил во мне совсем уже не детские переживания. Нет, дело ни в каких-то плотских вожделениях, омрачающих весь период переходного возраста, просто я впервые расстроился. И расстроился я совсем не по-детски. Мне впервые стало жалко не героя или героиню кино, а самого себя. Я очень хорошо помню тот день, когда я посмотрел фильм «АББА».
Я уже, конечно, много слышал о нём, и уже, конечно, давно фанател от самих АББА, но пойти со мной в кино желающих почему-то тогда не нашлось, а терпеть я больше не мог. Я пошёл один. Было пасмурно, накрапывал лёгкий дождь. Я был одет в длинную темно-синюю болоньевую куртку, простёганную на груди и плечах, с тоненьким капюшоном, закатывающимся прямо в плотный негнущийся воротник на молнии.
Я пришёл в кинотеатр, выстоял в небольшой очереди, купил билет, сел на своё место и приготовился смотреть.
Первое, что меня удивило, это то, как главный персонаж – австралийский журналист, сидя за своим рабочим столом, после какого-то короткого вводного слова, как бы потягиваясь, развёл в стороны руки и … раздвинул экран до размеров широкоформатного. И понеслось…
Сюжет фильма достаточно прост – этот журналист никак не мог взять интервью у членов группы, и вынужден был ездить за ними по всем городам их австралийского турне, но, в конце концов, это ему удалось. Совершенно случайно он встретил АББА в полном составе в лифте гостиницы. Вот, собственно, и всё. Но когда работники кинотеатра, громко звякая большими крючками дверей, открыли выходы из зала, я был уже полностью раздавлен. Проникший с улицы, серый и блёклый осенний свет заштатного провинциального города грубым, зазубренным лезвием кухонного ножа разре́зал зыбкий воздух, из которого была соткана сказка.
«АББА» - это фильм о красивых и талантливых людях, которые любят друг друга, занимаются своим любимым делом, а весь мир боготворит их за это. И всё так красиво, так красиво…
Я не могу сказать, что после кино я был настолько подавлен, что ничего не видел вокруг. Напротив, детали обратной дороги домой отпечатались в моей памяти невероятно отчётливо.
Я ходил на дневной сеанс, и было ещё светло, когда я вышел из кинотеатра под мелкий моросящий дождик. Мне надо было пройти до троллейбусной остановки примерно двести метров. Большей частью мой путь лежал через парк, который все называли «Детским», хотя на входе в него отчётливо было написано: «Им. 30-летия Победы».
Идя через этот парк, я ни о чём не думал. То есть, у меня не было каких-то мыслей, образов, я ничего логически не препарировал, в голове не было никаких определённых слов. Просто я шёл и просеивал всю свою короткую жизнь через мелкое сито сказочных АББА. И вся она высыпа́лась на грязный асфальт, как оказалось, совсем уже не детского парка, и не осталось ничего, что я мог бы противопоставить АББА, сказать им: «а зато у меня вот что…», «а мне это не нужно, потому что…», «неплохо, но я бы…».  Нет, не было ни одного «зато», не было никаких «потому что» и не было «вот что». Был я один, маленький никому не нужный человечек, грустно бредущий через аллею парка к остановке, где есть худой навес, под которым можно переждать дождь до прихода троллейбуса.
Я прекрасно помню этот троллейбус. Я вошёл в последнюю дверь, пассажиров было мало, но я не сел, а подошёл к заднему окну, опёрся обоими локтями о поручень и стал смотреть назад. Стекло сплошь было в мелких высохших крапинках грязи, из-за которых серый заоконный мир казался ещё серее. Сразу под стеклом был выступ, выкрашенный белой облупившейся краской, ещё более исцарапав которую, кто-то сообщал, что «Дрюня дурак», и что здесь были ученики ПТУ №5.
Мне не хотелось идти домой: в тесную жактовскую квартиру с частичными удобствами, тараканами и скрипучими полами. Я не хотел вдыхать её запахи – смесь жареной картошки, кислого борща и ядрёного хозяйственного мыла, мелко накрошенного вместо стирального порошка. Я тогда ненавидел свой дом. Все годы, прожитые в нём, я считал пропавшими зря. А время текло так медленно, так медленно, что хотелось выть от нетерпения: когда же я вырвусь отсюда.
И должно было пройти ещё много лет и несколько жизней, чтобы тот воздух и те скрипучие полы стали тем местом, куда ты возвращаешься в мыслях, местом, где тебя любили ни за что-то, а просто так, тем местом, где всё было ещё впереди, где все были ещё живы и молоды, и где из двухваттных динамиков 312-ой «Веги» сладко пели ещё всеми любимые АББА: «Flying high, high/ I`m a bird in the sky…».
Вот таким был последний фильм моего детства. Вот тогда оно и кончилось, и началось уже совсем другое кино.



ЧАСТЬ II. 1-го СЕНТЯБРЯ ДО НОВОЙ ЭРЫ

ПРОЙДЕМТЕ ДАЛЕЕ

По большому счёту, людей ничего не интересует, кроме людей. Люди любят рассматривать людей. Люди любят слушать людей. Люди любят узнавать про людей (про себя – хорошее, про остальных – плохое). Люди просто любят людей. Люди живут ради людей и за счёт людей. Больше всего людей интересуют самые простые вещи и самые простые истории про отношения одних людей с другими. Поэтому люди очень любят рассказывать про людей. На профессиональном или любительском уровне этим занимается невероятно огромное количество людей. Но больше всего люди любят рассказывать про себя. Даже когда они рассказывают про других, или думают, что рассказывают про других, на самом деле они рассказывают про себя. Особенно если рассказывают, что-то хорошее.

Я много раз пытался как-то продолжить то, что написано в первом абзаце, пока не пришел к выводу, что это совершенно законченный текст, к которому добавить просто нечего, но ещё что-то дописать мне очень хотелось, и я не придумал ничего лучшего, чем пробел. А после этого пробела я захотел поблагодарить читателей, которые потратили свое время на первый цикл рассказов, размещенный на сайте про город Армавир http//86137.ru. Вдвойне хочу поблагодарить тех, кто оставил положительные комментарии, и втройне – админов за то, что удалили отрицательные (:-)).
Итак, о чем же вторая часть?
Когда заканчивается детство? Наверное, тогда, когда всё становится системно хуже, чем было прежде. Сначала я решил, что это происходит лет в семнадцать. Тут даже и пояснять нечего. Однако потом я подумал, что уже сама школа – это испытание ещё то. Именно там стремятся подравнять, подшлифовать и заполировать все психологические, нравственные и интеллектуальные неровности ничего не подозревающего и ещё вчера счастливого дошкольника. Система универсальных лекал, благодаря которым он должен научиться жить в нашем, по общему мнению, несовершенном мире, называется педагогикой. Рассуждать о ней мы не будем, потому что в противном случае и при плохом настроении можно прийти к выводу о том, что жизнь после семи лет вообще теряет всякий смысл. А это уже как-то слишком мрачно.
Возможно, детство заканчивается где-то в середине школьного срока, когда наступает возраст, который принято называть переходным периодом. Попробуем сказать об этом иначе. Где-то в середине школьного срока начинается история всех самых больших глупостей в твоей жизни. Где-то в середине школьного срока начинается череда эпизодов, большую