Одно отдельно взятое детство.

я носил его не только в школу, но и на выход вообще, как у нас говорят, «в город». Каждое утро бабушка выглаживала мне галстук, окропив его водой, которая, наверное, превращалась потом в священный пар. И однажды она зазевалась, а может быть её кто-то отвлек, и случилось ужасное. Я помню этот момент очень хорошо. Я ещё лежал в кровати, и собирался было вставать, когда бабушка зашла ко мне, и буквально дрожащими руками протянула мне прожженный галстук. Мы плакали вместе. Навзрыд. И дело было даже не в том, что без галстука меня не пустят на уроки – обожженным оказался самый кончик, который мы почти незаметно срезали – мой первый галстук был испорчен безвозвратно. Много лет спустя, когда я глубоко процарапал левую заднюю дверь своего автомобиля, я настолько сильно не расстраивался. Хотя, если честно, настроение тоже было паршивым.
Уже со временем, я научился, выходя из школы снимать пионерский галстук и прятать его в карман. Шелк сильно мялся, и галстук выглядел потом как использованная оберточная бумага, но меня это уже не волновало.
Недавно я купил себе кеды. Конечно, они не совсем такие, какими были раньше, но пружинящая стелька и резиновый нос победили колебания: покупать или не покупать. По-настоящему, мало остается мест и вещей, дословно цитирующих картины детства. Не меняются только запахи. Вот почему я люблю тюльпаны.


ДК АПЗ

Наша школа располагалась буквально в одном квартале от Армавирского приборостроительного завода, известного в обиходе как АПЗ или Армалит. Родители многих моих одноклассников работали на этом заводе. Эти обстоятельства, вероятно, были причиной того, что мы стали его подшефными. Так было принято в эпоху развитого социализма и лозунгов типа «Народ и партия едины» и «Слава человеку труда».
В чем конкретно выражалась шефство Армалита над нашей школой? Лично для меня – в двух моментах. О первом из них я помню довольно мало: раза два нас водили на экскурсию по территорию завода. Большие цеха больших предприятий оказывали на меня гнетущее впечатление. Кроме того, Армалит был старым заводом, возникшим ещё в XIX в. Разумеется, его многократно достраивали и перестраивали, но от этого он не становился более праздничным на вид. Если попытаться охарактеризовать мое впечатление от заводского цеха одним словом, то я выбрал бы «серость». Все там было каким-то тусклым и засаленным, покрытым ржавой пылью и многими слоями масляной краски. Наверное, для кого-то имеет значение искрящийся поток расплавленного металла (плавильные печи были в АПЗ), возможно кого-то увлекала романтика заводского труда, если она есть. Я допускаю, что принадлежность к рабочему классу в те времена была предметом гордости, и прошу простить меня тех, для кого это действительно так. Однако я был ребенком, и меня все это вообще не воодушевляло, а многое из того, что привлекало людей в столь неприглядное место, было и вовсе непонятным.
В общем, впечатлений о самом заводе у меня осталось немного, чего нельзя сказать о его доме культуры. Он был связан со вторым моментом нашего подшефного состояния. Начиная с четвертого класса, практически все ученики нашей школы должны были посещать занятия в хоре или танцевальном кружке, которые действовали в ДК АПЗ. В предыдущем предложении ключевым является слово «практически», так как для многих, и для меня в том числе, оно было предметом напряженных размышлений, суть которых сводилась к поиску способа избежать хора и танцев. Например, твое свободное время могло быть занято чем-то очень важным. Кружок по изучению азбуки Морзе, или что-то в этом же духе, завучем по воспитательной работе чем-то важным не считались. И даже если ты посещал музыкальную или художественную школу, то это надо ещё посмотреть, что ты там за художник или баянист. А то давай, развивай свои творческие наклонности в ДК АПЗ. Можно было ходить в спортивную секцию, но тут тоже действовали похожие правила. Короче говоря, школа должна была оправдать свою подшефность и загнать в армалитовский ДК как можно больше «хористов» и «танцоров».
Что предпочесть и кем из них стать – вот первая важная дилемма, которая возникла передо мной в четвертом классе. В пользу танцев говорили два обстоятельства, а в пользу хора ни одного. Во-первых, у меня не было голоса, хотя, как выяснилось позже, это было не так уж и важно. А во-вторых, у меня уже был опыт танцора. Когда мне было 8 лет, мать решила отдать меня на балет. Представляете, в Армавире в начале 70-х годов была такая возможность. Вероятнее всего, только что открывшийся и совсем ещё новенький, как говорится, пахнущий свежей краской городской дворец культуры каким-то образом заполучил молодого преподавателя балетного мастерства. Мать откуда-то об этом узнала, и вскоре я оказался в танцевальном классе городского ДК. Он находился (а может и находится) на втором этаже в самом дальнем крыле от главного входа. Класс казался мне огромным, он был весь в зеркалах, а вдоль трех стен тянулись танцевальные станки – два ряда деревянных поручней. Справа от входа, в конце помещения были две раздевалки – маленькие ниши с покрашенными стенами, без дверей и окон. Мальчиков было только двое. Второй танцор был на год или два старше меня. Из всей группы я запомнил только моего товарища по несчастью и ещё одну девочку. У неё было артистическое имя, которое, наверное, хорошо подходило бы будущей звезде балета – Сабина. Больше по имени я никого не запомнил. К периоду нашего первого публичного выступления я остался в коллективе единственным представителем мужского пола. Это выступление случилось на фестивале «Кубанская весна», который в те годы имел широкий размах и большой зрительский интерес. Мы выступали на летней эстраде городского парка. Вечер тогда был очень тёплым. Мне нравилась летняя эстрада, особенно зрительские ряды. И совершенно непонятно, как могло оказаться заброшенным и забытым такое уютное место, к тому же расположенное в самом центре города.
Изо всех сцен, на которые мне когда-либо приходилось выходить, я почему-то лучше всего запоминал их пол. Чаще всего он был дощатый и старый. Казалось, что его мыли уже сто тысяч раз. Прожекторы светили в лицо, зрителей было не видно, и мы с успехом оттанцевали свой номер. Вскоре после этого я покинул балетный кружок, не выдержав своего одиночества.
Таким образом, к четвертому классу я уже знал, что такое батман, релеве и пять танцевальных позиций. Так я оказался на танцах.
Однако это не было моим первым знакомством с ДК АПЗ. Ещё в начальной школе мы ходили в этот клуб на новогодние елки. Здание казалось мне необъятным, оно сохраняло величие тех времен, когда его посещали звезды Ла Скала и сам основатель цирковой династии Дуровых. До того, когда открылся городской дворец культуры, именно здесь был самый вместительный в городе концертный зал. Елку устанавливали именно в нем, сдвинув к стенкам тройки деревянных кресел с покрытыми дерматином сидениями и спинками. Но больше всего мне запомнился просторный холл, прямо напротив концертного зала. Он был отделен от коридора рядом из двух или трёх колонн, и именно там мы садились прямо на пол и смотрели мультфильмы, которые проецировали на одну из стен.
На втором этаже, сразу напротив выхода с лестницы, была доска почёта работников Армалита. А прямо над сценой висел овальной формы рельеф, представляющий собой портрет какого-то человека в профиль. Долгое время мы были убеждены, что это Сталин. В то время ещё кое-где попадались на глаза огрехи в работе местных партийных органов, не углядевших или плохо замаскировавших наследие периода культа личности. Но потом выяснилось, что это был Горький. Впрочем, я до сих пор сомневаюсь, что это так. Может быть, просто горком партии принял решение с такого-то числа, такого-то года считать портрет Сталина в ДК АПЗ портретом Горького. А что? Я бы не удивился.
Вот, собственно говоря, почти и всё, что я запомнил до того момента, когда мне суждено было переступить порог армалитовского ДК уже в качестве члена танцевального кружка.
Добираться от дома до клуба было далеко. Для этого мне нужно было перейти ефремовский скверик и на остановке, прямо напротив 10-ой школы, сесть на автобус. Мне подходили 9-ый и 15-ый маршруты. «Девятки» были ЛАЗами с круглыми выпученными фарами, округлым же корпусом и двумя четырехсекционными дверями вполне прямоугольной формы. «Пятнадцатые», насколько мне помнится, были представлены автобусами модели «Икарус», уже не такими округлыми и выпученными как ЛАЗы, но еще далекими от тех, которые и сегодня заполняют значительную часть междугородных маршрутов. Те Икарусы были белого цвета с красной продольной полосой посредине корпуса.
Чаще всего я ездил на «девятке». Платил свои пять копеек за проезд, и если была возможность, садился у окна. Присвистнув и прихлопнув дверями, автобус трогался. Водитель объявлял следующую остановку: «Табачная фабрика». За окном оставались мрачные двухэтажные «армалитовские» дома, представлявшие в те годы царство коммунальных квартир, внушавших мне примерно такие же чувства, как и сам Армалит. Потом мы проезжали стадион, затем довольно уютный квартал маленьких одноэтажных домиков и останавливались на «табачке», мало изменившейся не то чтобы за последние 30-40 лет, а вообще за всё время своего бесконечно долгого существования.
На следующем участке маршрута самыми значимыми для меня ориентирами были косточковый цех, старое трехэтажное здание какого-то общежития и детская поликлиника. В косточковом цехе работал один из наших соседей – довольно странный тип. Общежитие привлекало мое внимание годом своей постройки, который был выложен деревянными планками (!) в верхней части фасада – 1933 г. Здание из старого красного кирпича, потускневшего и потемневшего от времени, казалось ещё более темным из-за высоких и густых деревьев перед ним. Оно как будто вырастало прямо из тротуара и выглядело каким-то одиноким и несчастным. Усугубляло дело то обстоятельство, что построено оно было в 1933 году. Эта дата мне была хорошо знакома с детства и отличалась от остальных дат, имевших празднично-мемориальный характер, тем, что была очень личной. Страшный голод на Кубани непосредственно и очень сильно коснулся семьи моей матери. Бабушка похоронила в тот год буквально всех близких, и часто вспоминала об этом, например, когда сметала крошки со стола в свою ладонь, когда ругала нас за то, что мы выбрасывали несвежий хлеб, когда играя в лото, вытаскивала 33-ий бочонок… Я был убежден, что в тот год было не до строительства, однако этот дом опровергал мои представления, что удивляло.
На улице Кирова автобус сворачивал налево и останавливался на остановке «Сквер Пушкина», напротив соответствующего сквера. Далее «девятка» ныряла в тоннель и начинался «город». Автобус огибал справа центральную площадь, пересекал улицу Ленина, оставляя позади магазин «Петушок» и пельменную, а затем останавливался возле парикмахерской «Локон». Здесь мне надо было выходить.
Чаще всего я был совершенно один. И почему-то мне кажется, что все время была поздняя осень.
Я брел вниз по улице Кирова до Комсомольской, потом сворачивал, и в итоге достигал ДК АПЗ.