Одно отдельно взятое детство.

ещё вспомнить о «городе» начала 70-х, но скажу, пожалуй, ещё об одной улице – улице Мира. На ней стоял рынок, который по своей торжественности не вписывался в «город», и как бы выпадал из него, но там – правее от входа – в параллельных рядах, крытых двухскатными навесами, летом и зимой торговали птичками, хомячками, рыбками, тритонами и черепахами. Они внушали мне самые тёплые чувства: я желал заботиться о них, смотреть на них, я планировал, где и как они могли бы разместиться у нас дома. Больше всего я хотел аквариум. Прагматичные родители, небезосновательно полагавшие, что в короткий срок уход за живностью переляжет на их плечи, убеждали меня подождать до получения новой квартиры: мол, у нас нет условий сейчас. И я, как воспитанный, послушный мальчик, подождал. Подождал ровно тридцать лет.
На рынке когда-то работал прадед, он рубил мясо. Иногда мне кажется, что об этом месте у меня какая-то генетическая память. Высокие тёмные перекрытия прилавков и павильонов, картошка и арбузы, как будто звери, спрятанные в клетке, обшарпанные стены молочного и мясного павильонов довоенной постройки, стрелковый тир со входом из рынка и выходом в горпарк – всё это словно лёгкие пастельные мазки жизнерадостного полотна неизвестного импрессиониста вписаны в мою детскую память, или переданы кем-то из моих предков, любивших город и жизнь так, как мне сегодня уже сложно понять.
На улице Мира, сразу за спиной бронзового Ленина, отгороженного невысоким бордюром от тротуара, пролегала оживлённая дорога. Тогда вокруг площади ходили автобусы – выцветшие ЛАЗы «девятого» и Икарусы «пятнадцатого» маршрутов. Они останавливались возле парикмахерской «Локон», из окон которой часто выглядывали мастера мужских и дамских причёсок, ожидавшие своей очереди стричь клиента.
Совсем не изменился тоннель. Левее от него ютилось угасшее ныне кафе «Молодёжное» с характерной неоново-прописной вывеской, а дальше, через дорогу – какое-то непонятное одноэтажное грубо оштукатуренное белое здание под шиферной крышей (сейчас на этом месте стоит гостиница).
Минуя образец социалистической торговли – универмаг, известный как «Московский», и аптеку № 300, мы выходили к кафе «Весна». Вслед за ним располагался кафетерий, место наших обязательных остановок после посещения кинотеатра. А сразу за кафетерием был вход в магазин военторга, куда мы заходили довольно часто, но всегда бесцельно и бессмысленно. По этой же стороне квартала по ул. Мира был ещё какой-то продуктовый магазин, где иногда мы пили томатный сок. Но тогда меня гораздо больше интересовала привокзальная площадь. Там, охраняемые двумя львами, источающими из пастей струи воды, теснились ларьки со всякой снедью, газетами и справками (в тот смысле, что там можно было уточнить, кто и где живёт, и как туда проехать). Они как-бы прикрывали площадь с двух сторон, отгораживая стоянку жёлтых и салатных «Волг», которые я ещё лет десять буду идентифицировать исключительно как «таксички».
Говоря о ларьках со «всякой снедью» это, конечно, я отдаю дань литературной традиции. Снедь там была представлена в основном пирожками: с мясом, по-моему, по 12 копеек, с картошкой, кажется, по 5 и с горохом (и это точно) по 3 копейки. Вот это и было самым важным.
В «городе» действовало два ресторана: «Юг» и привокзальный. Как мальчик, воспитывающийся в приличной семье, я знал, что это неподходящие места для порядочных людей. Там собираются уголовники (бывшие или будущие), которые напиваются и проводят время с женщинами нехорошего поведения, или дерутся с другими посетителями, и у них всегда были при себе ножи. Ещё в рестораны часто ходят моряки, но для нашего города это было не актуально, что, впрочем, их в итоге совсем не красило. Самой дурной славой пользовался ресторан «Легенда», да это и не удивительно, так как он находился в лесу, да ещё и по соседству с водохранилищем и Кубанью.
На привокзальной площади мы садились в автобус и ехали домой. Округлые ЛАЗы, напоминавшие положенные навзничь обтекаемые холодильники 60-х, призывно повизгивали и прихлопывали пневматическими дверями из четырёх частей. Мы опускались на коричневые дерматиновые кресла с никелированными поручнями и передавали «на проезд». Кондукторы в ту пору уже уходили в прошлое, как лишний элемент коммунального хозяйства, обслуживающего членов общества высокой сознательности, впрочем, уже не слишком рассчитывавших на создание материальной базы коммунизма к 1980-му году.
Из кассовых аппаратов моё наибольшее изумление вызывали те, в которые нужно было опускать только пятикопеечные монеты, затем нажимать на тугую блестящую клавишу и отрывать высунувшийся из узкой прорези один-единственный билет. Я не мог понять, как большая металлическая монета в результате этой нехитрой манипуляции превращалась в маленький бумажный билет.
После остановки «Рубин» мы проезжали меньше двух кварталов до следующей – «Оптики». Всего три-четыре пятиэтажных дома как-бы создавали фасад, выходивший на улицу Розы Люксембург, и скрывавший кварталы старых, зачастую, дореволюционных зданий. Мы проходили их по дороге на пляж. Наибольшее внимание привлекал продуктовый магазин на углу улиц Чичерина и Осипенко. Мы покупали там финики. Может быть, приобретали мы и ещё что-то, но это было вторично. Зона отдыха сосредотачивалась вокруг водохранилища №1. Тогда здесь было несколько навесов, более или менее ухоженный берег и периодически очищаемое дно пруда. Второе водохранилище представляло собой мелкую и широкую лужу, купаться в которой было непрестижно. О существовании водохранилища №3 я в то время, по-моему, даже не подозревал.
Двигаясь дальше по маршруту автобуса (допустим №1) мы пересекали по сенному мосту железную дорогу, и выходили на остановке «ул. Энгельса». Чаще всего именно здесь. Справа оставался летний сад Армалита, слева сквер, похожий на наш «скверик», но не такой загадочный, разумеется. Всего через один квартал начинался Мой мир.
О других районах Армавира я имел весьма смутные и путаные представления, связанные то с посещением поликлиники, то с недолгим пребыванием в детском саду.
Город тех лет я ощущал как залитое солнцем широкое пространство с яркими силуэтами зданий, пробегающими по дороге 21-ми «Волгами», и их уменьшенными копиями – «Москвичами», престарелыми «Победами» и редкими как антиквариат ЗИСами, сверкающими новизной «двадцатьчетвёрками», которые в девяти случаях из десяти, имели шашечки такси.
По утрам толпы людей собирались на остановках, потом перемещались в автобусы и дружно ехали к проходным своих заводов и фабрик. Их ожидал созидательный труд, дарящий уверенность в завтрашнем дне и ощущение редкой удачи родиться в стране Советов, самой доброй, хорошей и человечной на земле.


МОЙ МИР

Наш двор был самым значимым участком Моего мира после квартиры. С одной стороны он был ограничен забором, вдоль которого тянулись грядки-полисады соседей. В начале его, сразу после ворот, и левее их стояла сторожка, а заканчивался забор самым грязным местом двора: мусорным ящиком и туалетом. С другой стороны – прямо напротив дома – были сараи и «загородки» жильцов, перед которыми находились два огородика, разделённые нашей голубятней. Напротив забора высился большой одноэтажный склад, где работала моя бабушка, управляясь с огромным электрическим прессом по упаковке в тюки шкур и пушнины. За складом, в самом далёком углу было ещё несколько сараев и палисадов.
Сараи были покрыты шифером и рубероидом. Их широкие, тёплые и плоские крыши, соединяющееся друг с другом, представляли собой такое тихое и покойное место, что другого подобного во дворе было не найти. Мы валялись на них, смотрели в небо, болтали о всяких мелочах, и, наверное, там и тогда целостность мира была завершённой в своём спокойствии, ясности и простоте.
И эта отдалённость от основного двора наших излюбленных крыш превращала их то в необитаемый остров, то в палубу корабля, то в плато «затерянного мира», а мы были его единственными жителями.
За пределами двора располагались уже сравнительно отдалённые рубежи Моего мира, которые включали в себя кроме нашего квартала ещё соседний, начинавшийся через дорогу, а также прилегавшие торцы других – по всему периметру. Со стороны улицы Ефремова лежал сквер, можно сказать, в английском стиле. Он не весь входил в Мой мир, а, пожалуй, только до половины. Дальше начиналась территория «стохатки». Туда, как собственно и в саму стохатку, или попросту продуктовый магазин в стоквартирном доме, я ходил только вместе с кем-то из старших. А ещё это распространялось на летний сад Армалита, где была открытая киноплощадка. Но вначале скажу о сквере и более близких местах.
Мы называли его «скверик», и никакой другой в мире сквер не мог больше под этим подразумеваться. Со сквериком были связаны самые разноречивые детские воспоминания. Это была одна из самых загадочных частей Моего мира. Я знал, где растут деревья, посаженные вразнобой, а где рядами, где фруктовые (их, к сожалению, было очень мало), а где хвойные, где растёт чертополох, и это место я называл «глухоманью», а где можно найти сладкие стручки акации. В сквере было множество троп и тропинок. Там водились ящерицы и кузнечики, которых мы ловили с разными целями; там были даже шмели и шершни, встречались несуразные «кобылки». В сквере мы находили траву, внутренние белые части стебельков которой, по вкусу напоминали, то чеснок, то огурцы, то ещё что-нибудь. Идущая по периметру всего сквера тропа, была для нас велотреком, а аллея из самых больших и старых в сквере деревьев – огромных акаций – в своё время повела нас в школу.
Каждая лужа Моего мира имела своё лицо. Одни были мелкими и недолгими, почти не оставлявшими следа. Но была и совсем другая лужа. Она разливалась прямо перед нашими воротами, едва не достигая тротуара. Проще будет сказать, сколько дней в году её не было, чем то, сколько она была. Летом она бывала дивной, и нас – мальчишек – вообще не раздражала. Над ней стояли два огромных тополя, а за ней проезжая часть улицы Первомайской. Дорога эта была грунтовой, грязной, посыпаемой местами чёрной отработанной, то ли пылью, то ли песком из печей завода Армалит. Она была родной, мягкой, тёплой и совсем неопасной. Улица Первомайская начиналась для меня огромной лужей. Лужей-морем, со своими островами и мысами, с непередаваемой зелёной тиной, покрытой россыпью крошечных серебряных пузырьков воздуха. Там жили водомерки, жуки-плавунцы, и мы охотно изучали эту фауну.
Справа от лужи были огороды, а в то время, о котором я говорю – просто какая-то территория, представлявшая собой запущенную паузу, медленно перетекавшего вытоптанного тротуара в такую же невнятную проезжую часть.
Короче говоря, периметр квартала был изучен и включён в Мой мир по степени удалённости. Здесь были разные места и местечки, где строились шалаши, ловились бабочки, бились носы и коленки.
Самым удалённым углом квартала был тот, что, разумеется, находился по диагонали от нашего, и было это на пересечении улиц Тургенева и Коммунистической.
Оттуда было рукой подать до летнего сада завода Армалит.
Если пройти по Коммунистической,