выжигал всю эту дрянь калёным железом, поэтому никак он не ожидал увидеть у родни, в Москве, в углу тёткиной комнаты киот, а в нём - маленькую доску с тёмным ликом лысоватого святого. Послушал бестолковые, но тем и опасные домашние разговоры, крякнул на портрет Николашки кровавого и закашлялся, заторопился, на ходу напяливая шинель. У дверей бросил перекрестившей его "тётушке": "Удивляюсь я вам - с такими мыслями, в Москве - и живы! У нас на Волге таких в живых не оставляли. Ну покедова - бывайте здоровы!" И исчез.
Она почувствовала в его словах недовольство и затаённую угрозу, но ежечасные хлопоты, уносящие прошедшие только что события как вода воду в реке, унесли и этот её испуг перед внезапно хлопнувшей дверью.
"Подсиропил мне дядька родственничков, нечего сказать! Набилось нищеты как сельдей в бочку, и ещё рассуждают! И что же это теперь получается? - Размышлял он, то и дело подбивая мыском сапога неизвестно как попавшуюся ему по пути ледышку. - Что же это, я повторяю, получается, а? Я, значит, очень возможно, жить не буду - ради партии, ради страны, в атаку желторотиков подымая - Не жаль! - поставлена задача - надо выполнять, - но вот что гложет: я, значит, погибну, а они за моей спиной на худой козе в светлое будущее так и проедут? Но ведь не перекуются же они, обывательщики заскорузлые, шантрапа московская, как пить дать - не перекуются! Ничего, придёт время - и с ними разберусь..."
Ворошиловские казармы заняли невиданные войска - розовощёкие смешливые ребята, утопавшие в валенках и белых бараньих полушубках, перетянутых хрустящими на морозе ремнями. Они ходили по двое - по трое, травили анекдоты и курили папироски. Сибирская дивизия - так их называли. Мать Жоржика смотрела на солдат и улыбалась. Верила, что всё будет хорошо.
Страхи отступили, но остался голод. И заглушить его не могли ни ежевечерний стрёкот "Зингера", ни хождение на пути подметать высыпавшуюся из вагонов муку, ни выменянные на водку бедовой Катериной ворованные буханки разрезанного вдоль и пропахшего потом и махрой хлеба, которые шофёры с мелькомбината доставали из-под ватных штанин, отлепляя от ляжек.
Дети восьмиквартирного дома по вечерам забирались в вырытую во дворе противовоздушную щель и рассказывали друг дружке разные ужасные истории: как он до войны однажды не догрыз яблоко, а она - дура - бросила в помойное ведро кусок сухаря, а вот он не съел кашу, а она... Трепещущее пламя засунутого в банку огарка освещало лица.
Первыми слабели и умирали старики. Весной сорок третьего бог прибрал деда Лаврентия, а летом - и тётю Дуню; осталось от тёти Дуни богатства - столовая ложка чистого серебра с пятью клеймами на ручке, а от деда Лаврентия - сапоги, щётка да короб с ваксой.
8
Дивизия, пройдя, не встречая сопротивления, более пятнадцати километров, наткнулась наконец на сильную оборону оседлавших все стратегические высоты немцев, и потеряв в неудачной атаке два десятка "тридцатьчетвёрок" и самоходок, а также разбросанную по полю обуглившимися трупиками роту красноармейцев, остановилась. Зажигательная трёхсотдвадцатимиллиметровая мина, особенно когда она ложится не одна, а вместе со своими девяносто девятью сёстрами-близнецами - штука серьёзная и эффективная.
В тот же вечер полковник, сняв трубку спецсвязи, докладывал о неудаче командующему армией.
- Что значит, не имеешь возможности продолжать наступление?! - Надрывалась в ответ трубка. - Ты сдерживаешь общее наступление армии, фронта! Что говоришь?.. Нет такого слова в Уставе - "невозможно"! Тебе, кадровому офицеру, пора бы знать! Нужны резервы - получишь, только обоснуй. Так что у тебя там?
- Товарищ командующий... Так... - Полковник склонился над оперативной картой. - Сложный рельеф местности, способствующий обороняющейся стороне, и нет полных данных о противнике.
- Конкретнее.
- Немцы на высотах сидят, мы в низине. Обстреливают нас как хотят. Активно применяют фугасные и зажигательные мины большого калибра. С левого фланга у меня лес; подозреваю, что там приготовлены сюрпризы.
- Как это - подозреваешь?! Ты знать должен! Где твои разведчики?
- Разведка леса проводится.
- Хорошо. Как поступят данные, докладывай мне лично. А пока... Вот что: завтра в шесть тридцать встречай дивизион "Катюш", они тебе помогут расчистить высоты. Всё - жму руку, полковник. Удачи!
- До свидания, Владимир Яковлевич.
Полковник положил трубку на рычажки, сел, вытер платком лоб и рявкнул адьютанту:
- Командира разведроты ко мне.
После двух бессонных ночей человек весь словно перекипает изнутри: болят мышцы, звенит отупевшая голова, кожа парит, источая ненужные ароматы. Разведчики дивизии, не спавшие последние четверо суток наступления, выстроились перед старательно сдерживавшим зевки ротным.
- Вопросы... Предложения... - бормотал ротный, усиленно моргая.
- По низине поползём. Укрытий почти нет, а на небе ни облачка. Луна вон сияет - никаких осветительных ракет не надо.
- Я вам дождь не рожу и луну жопой не закрою. Если завесу поставить, немец приготовится, будет в гости ждать - хрен редьки не слаще.
- Дымовые шашки нужны, - подсказал Голубев. - Если обнаружат - легче уйти.
- Пыравильно говорит, - закивал Абдурахманов. - Дымовой шашка нужен. Оченно нужен.
Ротный кивнул.
- Старшина, выдать Абдурахманову пару шашек.
Когда тот приладил шашки, попрыгал перед ротным - не звенит ли - и встал в строй, ротный потянул:
- Та-а-а-ак... Теперь все готовы? Лейтенант, отправляй.
После команд "нале-во" и "шаго-ом-арш" лейтенант Лазарев, получив на прощанье от ротного крепкое рукопожатие и подбадривающий хлопок по плечу, замкнул недлинную шеренгу своей разведгруппы.
От кустов гуськом, видя только перекатывающееся ягодицами хэбэ впередиползущих, разведчики двинулись в низину.
Земля оказалась тяжёлой, с камнями - через десять минут колени были сбиты в кровь.
У опушки группа разделилась: лейтенант выслал вперёд двойку Голубев-Жоржик (по умолчанию - Жоржик за старшего), остальные отползли в укрытие - заросшую травой прошло-прошлогоднюю воронку от авиабомбы. Возле комеля столетней сосны Голубев прихватил Жоржика за локоть.
- Давай посидим.
Оба молча сели.
- Что-то плохо мне, - пожаловался Голубев, - живот крутит.
- С чего бы? - спросил Жоржик.
- Не знаю. Наверное, шрапнели натрескался - лишку взял. А теперь, может, дизентерия. И мяса дней пять не давали... О чём только начальники думают!? Какая ж разведка без мяса, а?
Голубев говорил бойко, споро, как говорит донельзя усталый человек: бросает пустые вопросы и сам же на них отвечает, и тут же забывает о чём только что говорил... а Жоржик сидел сонно жмурясь, утопив голову в плечи, и согласно кивал, что, впрочем, было вовсе необязательно. Наконец спросил не подымая век:
- Ну что, теперь идём?
- Тс-с-с! Немцы по лесу ходят.
- Какие немцы?
- Балакали по-ихнему. Больше двух. Сам слышал. На обычный патруль или разведку не похоже. Часть здесь стоит, точно.
- Не понял. А почему я ничего не слышал?
- Вздремнул ты чуток. - Объяснил Голубев. - Шестнадцать минут.
- А ты, значит, не разбудил... - Жоржик матернулся тихо и, обозвав Голубева последней сволочью, приказал продвигаться вперёд.
- Я вот чего думаю... - зашептал Голубев. - Укокошит нас немец в этом лесу - я чувствую.
Жоржик зло сплюнул.
- Что - забздел, разведка? А расстрел перед строем - знаешь что такое?!
- Кто ж не знает Кати Ивановой. Катю Иванову знают все командиры и все краснофлотцы. Помню, особист наш лично в исполнение приводил. Поставит в ряд на колени бегунцов и окруженцев, и ходит с наганом. Бух - в затылок, тот головой в ямку; он - к следующему...
- И когда ты такое видел?
- Да... Там... Было дело в сорок первом, после отступления.
- Идёшь - нет?
- Пойдём, конечно. В самый-пресамый решительный... Только дай-ка я сначала... Припёрло совсем. - Не ожидая ответа Голубев засеменил к ёлочкам.
От налетевшего поверху ветерка загудели сосны. У ёлочек силуэт Голубева сидел орлом, и очевидно, активно тужился. Никаких иных звуков, исходящих от людей, кем бы они ни были, Жоржик из всей этой музыки не выделил. Сделав свои дела, Голубев прибежал назад.
- Всё в порядке. - Отчитался вернувшийся.
- Пошли...
Не успели пробежать и двадцати метров, как их окликнули с опушки.
- Эй!
Оба вскинули на звук "Пепеша", но опознав поднявшуюся из травы сутулую фигуру их лейтенанта, опустили стволы.
- Почему ещё здесь?
- Тише, товарищ лейтенант, - немцы повсюду. Часть ихняя тут расположена.
- "Языка" взять можно?
Жоржик взглянул на замолчавшего Голубева. На выдохе выпалил:
- Они тут взводами лес прочёсывают. Только что тут были - мимо вон тех ёлочек шмыгнули. Сейчас покажу.
Втроём подползли к ёлочкам.
- Вот, - Жоржик решительно раздвинул ветви, - взгляните - один даже кучу наделал. Ещё дымится. Крепко, гад, опростался.
- Слышите, товарищ лейтенант? - зашептал, косясь на Жоржика, Голубев. - Немец.
Из лесу, далеко, но отчётливо, донеслась немецкая речь.
- Рыскает. Опять не меньше взвода. Второй раз может не повезти...
- Да... - Лазарев стёр со щёк еловые иглы. - Пора сниматься.
Три тени проскочили очерченную светлым контуром тропинки опушку леса и нырнули в траву. Весь обратный путь Лазарев, покусывая губу, размышлял о том, как бы ему поправильнее составить донесение...
Под утро полковник доложил командующему свежие разведданные.
- Скопление живой силы? - переспросил командующий. - Ну-ну... Скрытно, значит, подтянули резервы... Знаешь, лупани-ка ты по лесу, вот по этим квадратам из "Катюш". А разведчики твои - молодцы! - вовремя обнаружили. Пиши представления.
Они спали прижавшись друг к другу, инстинктивно стараясь сохранить тепло. На дно землянки был набросан лапник, на лапник шинели, но снизу всё равно подсасывало холодом. Всё их вдрызг разорванное мокрое обмундирование, которое старшина обещал утром заменить, валялось кучей возле землянки, там же стояли сложенные шалашиком "Пепеша" и накрытые портянками сапоги. Разведчики спали бы ещё долго, но страшный оглушающий гул разбудил всех.
В небе выгнулись мостами грязно-серые дороги, по которым заскользили блестящие цилиндры "эресов". Вслед за небом задрожала земля, дальний лес окрасило в красное, сменившееся затем серым дымом. То здесь, то там повываливали плотные чёрные клубы.
- Похоже, самоходки запылали... - предположил кто-то.
- Вот это да! - радостно закричал Голубев - Вот это дали наши!
- Если точно накрыли, в прорыв пойдём, - протерев глаза, заметил Жоржик. - Опять не спать...
Дым от горящего леса ветер погнал в низину. Перед Жоржиком, крутясь в воздухе как жухлый осенний листок, упал обгоревший обрывок бумаги. Несколько слов, выведенные красивым твёрдым почерком: "Meine leibe frouleine Alide ..."
9
«Вот таким вышел рассказ о Жоржике, - рассуждал совсем не тем временем автор, тремя подряд точками обозначив свой любимый задумчивый знак препинания. - Вроде бы всё чин по чину: трудности, быт, скромная героика окопной жизни... Одного не хватает - сочной концовки.
Конечно, в соответствии с легендарными традициями "русской реалистической
