Пороховой заговор (повесть).

вовремя подбросили – вдруг, осмелев, затараторил звонким дискантом:
- «Письмена, даваемые умирающим или… кинутые на костер с мертвыми, бывают в точности доставлены в другом свете».
- И вот еще одно свидетельство существования загробной жизни, - констатировал учитель. – Ну, а дальше?
- «Луна… исцеляет все, - с трудом читал хитрец Джон, - все отцы семейства… суть государи в своих домах… они имеют права на жизнь и смерть своих жен, детей и подчиненных…» Больше ничего.
- Ну, и достаточно! Кажется, все заповеди мы вспомнили. – Учитель заскрипел колченогим стулом, вставая. – По сим, перечисленным вами статьями, мы можем теперь иметь некоторое понятие о порой нелепых и кровожадных правилах жизни, принятых Друидами… Ну, что же! Будем считать, что эта тема исчерпана, а на следующем уроке поговорим о началах и основании Лондона. Сейчас все свободны.
Под хлопанье крышек парт, стук опрокидываемых скамеек, топот и гиканье, учитель почувствовал нечто внутри и прислушался: к какому состоянию склоняется чаша весов – ожидать икоту, запор или понос?
А в коридоре выскочка Уилли получил от кого-то оплеуху и, споткнувшись о чью-то ловкую подножку, полетел на пол. Попинав всласть лежачего, все разбежались.
- За что, за что? – утирал слезы и размазывал кровавые сопли отличник (кто-то и по носу успел звездануть).

       
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Древний Лондон. Продолжение урока. «Чудо» лорда Монтраэля. В коморке.

Из рукописи, найденной в подвале Вестминстера:

«… Елизавета ничего не упускала, что могло бы содействовать счастью и благополучию государства. Так как Лондон чрезмерно увеличивался в ущерб других городов королевства, государыня сочла за нужное прекратить это зло. Она издала в начале 1580 года указ, которым запретила строить, какой бы то ни было новый дом на расстоянии меньше 3-х миль, под опасением заключения и отобрания в казну материалов.
Желательно бы было для Англии, - поддержали ее многие, - чтоб сие запрещение в точности всегда соблюдалось, ибо город так увеличился, что сделался чудовищной главой посредственного туловища, с которым не имеет ни малейшей соразмерности».

Первоначально весь Лондон занимал приблизительно то место, где находится Сити, и представлял собой лабиринт перенаселенных торговых улочек, пропахших Темзой и ее дарами, главной артерии города. При Елизавете построили мост, а до того реку пересекали на лодках.
- Эй, кому на восток? – кричали до хрипоты лодочники. – А кому на западный берег?
Вдоль реки бурно торговали, по реке активно плавали, возя товары и людей; попадались и позолоченные барки знатных вельмож. У берегов, прикованных цепями преступников и их раны, омывали неизбежные приливы. Река была свидетельницей и других жестокостей: красовались на мосту головы казненных, словно, любуясь своими отражениями в мутной воде. Улицы были узки и скользки от помоев, но – мощены булыжником (правда, не все). Дома тесно жались друг к другу, оставляя для прохода узкие проулки. Ночные горшки и помойные ведра выливались прямо из окон; если же кого обливали – сам виноват, не зевай! При таких порядках и запах стоял соответствующий.
Помимо людей, населяло город и много разной живности: например, птиц, которые из всякого хлама и тряпья вили себе гнезда на деревьях, прямо над головами прохожих. Среди пернатых выделялись коршуны, как природные чистильщики, и воронье, подбирающее остатки, так что было, кому очищать улицы от портящейся пищи и выклевывать глаза у отрубленных голов на мосту. Помимо моста, для водружения голов, имелась еще над зданием суда пика или игла, куда тоже насаживалась отсеченная верхняя часть туловища приговоренного к смерти.
О полчищах бездомных собак и кошек мы умолчим – оно и так понятно: как же без сих друзей человека?
Запах разлагавшейся человечины вносил достойный вклад в зловонный городской букет, но в противовес эти миазмам струю свежести вливали сельские ароматы, особенно по утрам, когда розовощекие крестьянки везли молоко и зелень из пригорода.
Что и говорить, город был шумным: странствующие комедианты с их декларированием стихов и пением песен, грохочущие по булыжнику колеса повозок, крики торговцев, шумные ссоры подмастерьев, драки из-за нежелания уступить дорогу или хоть дюйм насиженного места в торговых рядах – все это сливалось в дикую какофонию «лондонских симфоний», ни одна из которых не принадлежала пока еще перу не объявившегося в городе великого Гайдна.
«Я тебя сброшу в грязную канаву! А я тебе глаза выколю!» - примерно такие слова часто можно было услышать в городской сутолоке. Даже обычный мирный разговор проходил на повышенных тонах, поскольку, почти все жители пребывали, по обыкновению, навеселе. Оно и понятно, потому что просто воду никто не пил; с чаем еще не познакомились, а эль был обычным напитком, и был он крепок. Эль с утра не только поднимал настроение, но и приводил к грубости и хамству, но что горожане не скупились. Эль в обед помогал наверстать то, что не успелось за утро. Эль вечером вызывал ночью дикий храп.
Люди более обеспеченные предпочитали вино, которое, помимо укрепления дружбы, приводило и к выяснению отношений на шпагах. Город никак не хотел становиться обителью трезвенников. Песни горланили и днем и ночью – это на улицах, а из окон часто слышались мадригалы, звуки лютни и верджиналя – это развлекалась просвещенная публика. Все знали, что верджиналь – любимый инструмент и королевы-девственницы, поэтому он был особо чтим в знатных домах (говорят, и сама она сносно играла).
Была и другая «музыка» – вопли и стенанья падших женщин, доносившиеся из исправительной тюрьмы; вой и рычанья медведя, травимого собаками у южных берегов Темзы, в районе, где выступали лицедеи.
Но, несмотря на все эти ужасы, елизаветинский Лондон был все же очень красивым городом. Это была настоящая столица, а отнюдь не провинциальная заводь Европы; это была столица не только протестантской Англии, но – всего протестантского христианства.

* * *

- Как я вам и обещал, негодники, сегодня мы поговорим о нашей столице, - торжественно возвестил учитель и тут же подавил незваную икоту («Опять начинается! Ни одно, так другое…») – Если верить древним записям, то Лондон был выстроен за 350 лет до основания Рима.
- Вот это да! – присвистнули некоторые, наиболее впечатлительные детишки.
- Вот вам и «да», - передразнил учитель и, уже икнув вслух (не успел подавить – расслабился), и, вызвав восторженное искрение в глазах, любивших все конфузы взрослых детишек, продолжил не менее торжественно: – Не подвержено, однако, никакому сомнению, что он – очень древний город и существовал гораздо раньше, нежели появление в Англии письменности.
Учитель ущипнул себя, мужественно подавив готовившийся вылететь «икотный дуплет», что, конечно, было замечено гадливыми сорванцами (улыбнулись многозначительно – мол, все поняли, и теперь их уже интересовала не столь история древнего города, сколь исход неравного поединка человека со своим недугом), и героически продолжил:
- Неизвестно, простирал ли свои завоевания Цезарь до Лондона. Оный город упоминается впервые в царствование Тиберия и, по описаниям Тацита, славился уже числом своего купечества и обширной торговлей. О величине города можно заключить из того, что десятитысячная римская армия не могла защитить его от нападения королевы Боадисен, которая сожгла его и велела умертвить всех жителей.
Полненький Том получил щелчок в лоб от Генри кудрявого и закричал:
- Ты чего дерешься?!
- Прекратить! – топнул ногой учитель, заглушив хоть этим проклятую икотину. – Неужели вам неинтересно?… Во время правления римлян в Лондоне показались первые дома, выстроенные из кирпича и камней. В 368-м году Лондон был обнесен стеною и украшен разными памятниками, которых и поныне есть остатки. («Почему-то никто не интересуется, о каких памятниках идет речь? Ну, и черт с вами!») В то же время дано было городу название «Августа», - императрицей Еленой, матерью Константина – заменявшее несколько лет имя «Лондон». Тогда он состоял из разбросанных домов без всякой правильности.
Увалень Николас больно ущипнул маленького Джона, и тот взвизгнул.
- Кому говорю, прекратить! – снова топнул ногой учитель, но на сей раз икота чуть запоздала и вырвалась на свободу уже в тишине, что вызвало у школяров затаенно-злорадные улыбки.
- Генрих У111 велел срубить Мидлесский лес, простиравшийся до стен города, и выстроил новый квартал вне города. Дома были воздвигнуты, по большей части, в лесу и покрыты соломой, что было причиной частых пожаров. Дурное расположение улиц, на коих дома были нагорожены без всяких промежутков и правильности, подвергали Лондон еще большему несчастью. Зараза часто делала великие опустошения, а в 1378 году похитила более ста тысяч жителей.
«Икать-то икаю, а вот стула опять давно не было», - с тоской подумал учитель и заметил, как образцовый Уилли внимательно слушает в отличье от остальных разболтавшихся негодников.
- Вот с него берите пример, как вести себя!
Уилли, став объектом всеобщего внимания, густо покраснел.
- Мы тебе покажем на перемене, как «хорошо вести себя», - зло зашептались за спиной отличника.
- Не надо меня хвалить, сэр, - заскромничал Уилли, с ужасом представляя расплату после урока, - я, как все.
Но учитель его уже не слышал, продолжив рассказ:
- Лондон весьма увеличивается сейчас, как вы и сами, наверное, замечаете. Царствование нашей славной матушки-королевы этому очень способствует. Где сейчас идет стройка, кто знает?
Вопрос повис в воздухе; слышно лишь было, как за окном скрипят несмазанные колеса чьей-то телеги.
- Ну, кто знает? – повторил учитель и конвульсивно дернулся, подавившись своей «проблемой». – Может ты, Уилли?
- Между Сити и Вестминстером, где прежде были поля и несколько деревень, - выпалил безотказный ученик.
- Молодец! Вот с кого надо брать пример, негодники. В следующий раз поговорим о Шотландии, а сейчас все пошли вон!
«И зачем он меня все хвалит, - подумал Уилли, вставая. – Придется и мне учиться, спустя рукава, иначе на теле ни одного живого места не останется…»

* * *

- Граф, я хочу вам показать свое чудо! – лорд Монтраэль интригующе улыбнулся.
- Какое еще чудо, мой друг? – заинтересовался гость, усевшись поудобней в мягком кресле.
- Я теперь имею своего домашнего ученого, - продолжал таинственно милорд.
- Ничего не понимаю! Откуда он у вас? – Граф Сализбури любил чудеса, но только те, что производил сам с картами или с химическими реактивами, имея тайную склонность к алхимии.
- Я нашел его на базаре.
- Купили? На базаре? Ученого? Ничего не понимаю!
- Не то, чтобы купил… - хозяин понял, что интродукция затянулась, и хлопнул в ладоши, давая знак слуге: - Патрик, введи его!
Сумрачный чудак появился в дверях: он был отмыт и откормлен, в новом камлотовом камзоле, обшитом серебряным позументом; манжеты рубашки и жабо украшали брабантские кружева; пышный новый черный парик был тщательно завит, как парик любого вельможи из Уайтхолла. Ученый был высок, худощав и смугл, точно цыган (как ни старалась прислуга оттереть его от базарной пыли, цвет кожи не изменился). Из-под прямых черных бровей смотрели спокойные, но